Палей и Люлех - Аникин Владимир Прокопьевич - Страница 13

Весна-красна на кусты, на березки зеленые полушалки накинула, на пригорках пестрые костры зажгла, песни звонкие по лесу рассыпала.

От зари до зари за окнами гам, звон, свист. На речке рыба плещется-гуляет. Приволье. Ряженые щеглы, дрозды, синицы, малиновки под окнами с ветки на ветку перескакивают, гнезда вьют. Все звенит, торопится, зеленеет, цветет, силы набирается, к солнцу ясному, к свету тянется. В такую пору и на душе становится светло и радостно, как в праздник.

Принес Савелий целую охапку лесных цветов, по столу рассыпал, сам — за кисточку. Братья спрашивают:

— Цветы писать станешь?

— Нет, — качает головой Савелий. — Загадал я писать не цветы, а щиты, не поляны, а кафтаны, колчаны да палицу. Покажу я, как детина Илья Муромец в чисто поле собирается на ратный бой.

Приумолкли ученики, посиживают, не отводя глаз смотрят. Савелий на цветы поглядывает, кисточку в скорлупки окунает, словно ничего вокруг не видит, не слышит. Глядит-то он на цветы, на кашку розовую, на лютики желтые, а под кисточкой у него доспехи золотом блещут, с золотого лука стрелы прыщут, по голубой секире струится алая кровь.

Будто смотрит Савелий не на цветы и травы, а на побоище в чистом поле. Будто не мать-и-мачеха, не иван-да-марья перед ним, а мечи, копья.

— Эх, вона как! — ахнул Палей.

И так его приохотило к Савельевой кисти, что, кажется, теперь он готов хоть всю жизнь просидеть под рукой у Савелия, только бы перенять его умелинку.

В открытое-то оконце зеленую лапу ель протянула, словно тянется за той диковинной вещицей, что на столе лежит.

Вот прыг-скок по зеленому сучку белка-поскакушка — пушистый хвост, чуть в светлицу не заскочила, села на зеленом сучке у самой рамы, покачивается, приметливым глазом на побоище заглядывает, а в передней лапке у нее белая береста, баранчиком свернута.

Савелий взял у нее бересту, она и ускакала. А на бересте что-то коготком нацарапано.

— Что она принесла, дядя Савелий?

— Весточку принесла моя посланница: была она ни близко, ни далеко — в вашем краю. Приехал к вам купец с товарами, кафтаны дешево продает. И не знают отец с матерью, какие кафтаны вам покупать: по росту или с запасцем. Как, пойдете ли мерить? — спросил Савелий и кисть положил.

— Дай срок, подумаем, — отвечает Палей.

Вот лежат они ночью на полатях. Люлех домой тянет, а Палей его отговаривает:

— Кафтаны-то от нас не уйдут, а умелинка-то убежать может. Только дело у нас на лад пошло. Давай еще маленечко погодим.

Как старший, так и младший опять посиживают под рукой у Савелия.

Савелий наказывает им:

— Вот что, братцы, я забыл вас упредить: ведь умелинка-то моя откроется вам только через три года, не ране.

«Ладно, — думают братцы, — ради такого дела и три года срок не больно длинен».

Не заметили братья, как и лето пролетело, как и осень дождями прошумела.

Вот уже в трубе опять по ночам метелица плачет. На оконцах мороз узоры пишет. А за окнами сосны, ели дремлют в белых тулупах. У самого забора волки по ночам панихидят с голоду. Опять Савельевы дочки Беляна и Чернява за прялками сидят, кудель тянут, жужжат, поют веретена, а старуха в кленовой ступе дубовым пестом коренья, травы сухие толчет — такой запах сладкий по всей избе!

Раз зимой, в ту самую пору, когда холсты настят, сидят братья в светлице за своим делом.

Савелий припал к стеклу:

— Ребята, яблоки поспели!

— Где, где?

— А вон, гляньте!

И впрямь, вся береза под окнами от верхней ветки до нижней усыпана красными яблоками. Веточки тихо покачиваются. Одно яблочко слетело, за ним второе, третье…

Солнце зимнее низенько. Кажется, что и оно в ветвях березки запуталось и вместе с яблоками на ветку примостилось.

Савелий кисть в руки — и за дело.

Вот березка под кистью обозначилась; на ней клетка с золотыми спицами, а в клетке жар-птица на серебряной ветке, вокруг-то цветы лазоревые.

Выбежала в это время Беляна с ведрами на речку. Как вспорхнут те яблоки с березки — и в лес полетели.

— Эх, недогада-девица, подпортила ты все! — заворчал старик.

Долго-долго глядел он, как снегири с березки в лес полетели. Все ж таки жар-птица — рисуночек-то — в золотой клетке осталась.

Еще пуще возгорелись братья перенять это Савельево уменье.

На другое лето в тот же день, в тот же час опять белка с сучка на сучок под окно прискакала, а в лапке у нее опять береста баранчиком. Вот уж береста у Савелия в руках.

— Белка видела ваших отца с матерью. Живы они и здоровы. Пришла из богатого дома откуда-то сваха. Купец двух дочерей одумал замуж выдавать, большое приданое сулит. Отец с матерью хотят стребовать вас домой да женить. Решайте, думайте. Или со стариком Савелием сидеть да на кисти глядеть, или же рядом с молодой женой.

Братья и призадумываться не стали. Ради мастерства на третью зиму остались. В этот год Савелий обещал им в последний день показать самое трудное: как доводить ларцы до золотого блеску, до солнечного сияния.

На третье-то лето в погожий день захотелось Савелию повеселиться. Сели они за дубовый стол, в кленовые ковши резные меду налили — не больно богатый, но веселый пир затеяли. Палею и Люлеху — равная мера. Угостились да под нарядные наличники высыпали. Старший-то сын Савелия — со свирелью на пенек, а другой сын гусли на колени положил да давай подыгрывать.

Разошелся, разгулялся Савелий. Лапотками новыми да как притопнет да пальцами как прищелкнет! А молодые-то за руки взялись и пошли откалывать, притопывать да в ладоши прихлопывать. Чернявушка-то с Палеем пляшет, а Беляна-то с Люлехом.

Пляшут, веселятся. Вдруг видит Савелий — над головой, на тоненьком сучке, — белка, в лапке у нее береста трубочкой. Взял Савелий бересту, развернул, глянул — и черней ночи стал: куда хмель, куда веселье делись. Палею с Люлехом грустно так молвит:

— Знать, не судьба вам, ребятушки, умелинкой моей владеть. Домой собирайтесь. Белка весть принесла. Были в вашем месте воеводские слуги — решетчатые головы, за данью приезжали. Отца с матерью плетьми исхлестали. Лежат отец с матерью при смерти в избе, одинокие, всеми забытые.

Белянушка с Чернявушкой, как цветы по осени, так и поникли, в клеть убежали, плачут. Палей с Люлехом в печали-грусти. И за родителей-то больно, и на мучителей-то гнев кипит в душе, и уходить до заветного часа горько. Сердце у обоих разрывается. Да и еще зацепка немалая — Чернявушка с Белянушкой остаются здесь. Не знают братья, что и делать: всю ночь глаз не сомкнули.

Утром входят в горницу, а Савелий уж сидит над ларцом, шлифует его, от ларца золотые искры — снопами. Поклонились они Савелию в ноги, за все хорошее спасибо сказали. Стали с Чернявушкой и Белянушкой прощаться — белый свет помутился. У девушек на глазах слезы, и Савелий сидит хмурый.

— Может, скажешь все-таки, дядя Савелий, последнюю тайну? — просит Палей.

— Нет, братцы, всему свой срок. Если и скажу, так и не поймете, не запомните — потому час этот еще не пришел.

— Ну и на том спасибо тебе, дядя Савелий. Мы уж пойдем…

— Не препятствую, — говорит Савелий. — Вестимо дело, умелинка в работе дорога, а отец с матерью еще дороже. Если ты прилежный, умелинку наживешь. Человеку и с маленькой умелинкой жить лучше, чем с большой безделинкой! — засмеялся Савелий.

Но и до маленькой хорошей умелинки дорога длинная. Не в день, не в два тонкой рисовочке научишься. Терпенье да труд нужны. Художество усидчивость да прилежность любит.

Не помнят, как они через порог переступили. Чернявушка с Белянушкой их за ручей далеко проводили. Распрощались.

Пошли Палей с Люлехом по зеленому берегу, идут да все оглядываются…

Долго пробирались Палей с Люлехом лесными тропинками. Плот связали, по реке плыли, наконец добрались до дому. Так отец с матерью обрадовались, что и словами не сказать!

— Где это вы, сынки, столько времени пропадали?