Обряд Ворлока - Русанов Владислав Адольфович - Страница 37

Вратко и сам не испытывал никакого удовольствия от блуждания под землей. Спертый воздух. Сырость и холод. Тяжелое чувство замкнутости в четырех стенах. Тьма, не позволяющая разглядеть что-либо дальше вытянутой руки. Но особого ужаса он не ощущал. Просто неприятно. А вот Олаф, похоже, мучается…

Шагающий рядом Димитрий негромко говорил:

— А родом я из Херсонеса, что в Климатах.[75] У вас на Руси его зовут Корсунем.

— Знаю, — кивнул новгородец. — Его еще Владимир Святой воевал.

— Да! Точно! — закивал грек. — У нас до сих пор сохранился холм от этой осады.

— Зачем холм? Какой холм? — не понял парень.

— А ты не знаешь?

— Нет…

— Когда Владимир Херсонес осаждал, его воины думали насыпать вал вровень со стенами. Или даже выше хотели. Они собирались с этого вала город обстреливать из луков и пороков.[76] Тягали землю и щебень со всей округи. А херсониты подкоп сделали и снизу, из-под насыпи, землю забирали. Что русичи за день насыпали, то наши за ночь прибирали…

— Ловко, — усмехнулся Гуннар. — Только я не думаю, что это можно сделать.

— Ты только думаешь, — обиженно протянул Димитрий, — а я своими глазами холм тот видел.

— Ты еще скажи: насыпал!

— Я не насыпал, но дед мой, когда совсем еще мальчишкой был, жил в Херсонесе. Он помнил и киевского князя, который вытребовал у Византии корону василевса, и Анастаса, который стал первым епископом на Руси, и великую жажду, разразившуюся в городе после того, как русичи перекопали водопровод, и великий пожар…

— Ну, если он мальчишкой был, вряд ли копал сам?

— Конечно, нет, но он видел…

— Или слышал байки взрослых, принимая их за чистую монету.

— Но холм ведь есть!

— Да мало ли кто его насыпал и когда? А молва людская после все додумала.

— Если хочешь знать, — все больше воодушевляясь спором, воскликнул грек, — я нарочно историей интересовался! Я изучал старые книги, хроники, летописи!

— Да мало ли что монахи понапишут? — уже откровенно насмехался кормщик. Вратко даже стало неудобно за товарища. — Они — лжецы всем известные!

— Как ты можешь так говорить? — Димитрий остановился и упер указательный палец викингу в грудь. — Я сам — монах! Я решил всю свою жизнь посвятить поиску истины! Чтобы все люди могли прочитать в книгах правду!

— Видишь, ты сам признаешь, что сейчас там больше вранья, чем правды! — Гуннар небрежным движением отодвинул руку грека.

Димитрий задохнулся от возмущения и хватал ртом воздух, как вытащенная из полыньи рыба.

— Может быть, мы пойдем дальше? — возвышающийся над всеми Олаф, опасливо втягивал голову в плечи и поглядывал на близкий потолок. — Горячие спорщики, корсунянин да хёрд.

Кормщик ответил смешком, а монах стремительно развернулся, едва не затушив свечу, и молча зашагал по подземному ходу.

— Так тебя правильнее называть братом Димитрием? — спросил Вратко.

— Можно и так. Но я не чернец… Хотя при монастыре Святого Климента с десяти лет живу. Слыхал про наш монастырь?

— Нет, — помотал головой Вратко.

— А про священномученика Климента, ученика самого апостола Петра?

— Краем уха слыхал…

— Да как же так можно? — искренне возмутился грек. — Уж о ком о ком, а о папе Клименте ты должен был слышать. Если ты, конечно, истинный христианин… А вот и дверь!

Димитрий остановился и повыше поднял свечу.

Их взорам предстала осыпь буроватой земли, комковатой и сырой даже на вид. Новгородец наклонился и зачерпнул горсть. Размял в пальцах. Точно, глина. Верхняя часть завала была разрыта и обнажала серую плиту из ноздреватого камня — совсем не такого, как та, что скрывала главный вход в подземелье из здания капитула.

— Вот, два дня уже роюсь, — виновато промямлил Димитрий.

— Руками? — поинтересовался Вульфер, выглядывающий из-под локтя Олафа.

— Да. Руками.

— Ну, так это немало без лопаты, — одобрил сакс.

Лохлайн вполголоса процедил по-гэльски:

— Удел червей — копаться в земле.

«А удел кротов — всю жизнь жить под землей», — зло подумал Вратко, но ничего не сказал.

— Будем рыть? — Гуннар придирчиво оглядел кровлю. Не провалится ли?

— По очереди придется, — оценил тесноту коридора Вульфер.

— Да тут и одному развернуться негде… — пробасил Олаф.

— Ничего. Как-нибудь управимся. — Кормщик тряхнул головой и первым подошел к оползню.

— Я огонь подержу! — вызвался Вульфер, принимая у Димитрия свечку.

Всем оставшимся волей-неволей пришлось отойти.

Гуннар загребал землю двумя ладонями, не боясь изгваздаться в грязи. Отбрасывал глину и уминал ее сапогами.

— Расскажи мне о папе Клименте, брат Димитрий, — попросил Вратко.

— Я могу, конечно… — нерешительно протянул грек. — Но будет ли интересен мой рассказ прочим нашим спутникам? — Он бросил косой взгляд на динни ши. Очевидно, непривычная внешность подземельщиков вызывала у монаха подозрения. Эх, знал бы он, что стоит плечом к плечу с нелюдями, то есть богопротивными по сути своей существами, и даже одним оборотнем, которого и вовсе к прислужникам сатаны недолго отнести.

— Говори, монах, говори… — Олаф прекрасно понял его слова, ибо говорил Димитрий по-урмански, чтобы не обидеть никого из присутствующих. — Почему не послушать?

Лохлайн, похоже, ничего из их разговора не понял, но всем видом показал, что не сильно и хотел. Они с Нехтой снова занялись ранеными, один из которых даже постанывать перестал, лежал, как мешок, набитый тряпьем, и не шевелился.

— Ну, коли никто не против… — смущенно проговорил Димитрий. — Пожалуй, я расскажу. Родился Климент в Риме вскоре после мученической смерти Иисуса Христа. В малолетстве он потерял родителей и воспитывался у дальних родственников, людей богатых и приближенных к императорскому престолу, но, к сожалению, закоренелых язычников…

Роющий землю Гуннар хрюкнул себе под нос. Димитрий встрепенулся, но, поняв, что останавливать его никто не собирается, продолжил:

— В юности Климент получил хорошее образование. По римским меркам, само собой. Но его не увлекали языческие развлечения, роскошь, чревоугодие и разврат, присущие римлянам. В те годы, несмотря на гонения, притеснения и жестокие издевательства, христианская вера начала распространяться из Иудеи сперва в Грецию, а после добралась до самого города на семи холмах. Среди римлян истинных христиан было немного, но, познакомившись с ними, Климент приобщился к Слову Божьему. Юноше захотелось узнать больше, и он отправился в Александрию Египетскую, где проповедовал в те годы святой апостол Варнава. Речи сподвижника Христа Климент слушал с глубоким вниманием, всем сердцем воспринимая силу и истину Слова Божия, а после пошел пешком в Палестину.

— Экий неугомонный, — заметил Олаф, но в его голосе звучало что-то похожее на уважение. Еще бы! Кто лучше викинга может понять душу человека, которому не сидится на одном месте?

— В Палестине… — ободренный вниманием Димитрий заговорил громче, все больше воодушевляясь. — В Палестине Климент принял крещение из рук самого апостола Петра, стал его преданным учеником и бескорыстным сподвижником. Незадолго до своей мученической кончины апостол Петр рукоположил Климента в епископы Рима. Не империи, но вечного города, как и поныне называют его италики.

Грек вздохнул, перевел дух. Посмотрел на роющего Гуннара. Хёрд работал размеренно и с виду неторопливо, как привык грести на корабле. Усталости он пока не чувствовал, и Вратко, подумывающий о том, чтобы сменить товарища, решил повременить. Уж больно заинтересовал парня рассказ монаха.

— Итак, Климент вернулся в Рим. Теперь он уже сам проповедовал, неся Слово Божье людям, наставляя заблудших, благословляя взыскующих благодати Небесной. Его добродетельная жизнь, милосердие и молитвенный подвиг обратили многих римлян ко Христу. Так, однажды в день Пасхи, уже тогда считавшейся великим христианским праздником, им были крещены сразу четыреста двадцать четыре человека. Среди удостоенных таинства были люди всех сословий: рабы, правители, члены императорской семьи… Так Климент трудился во славу Господа аж до пять тысяч шестьсот девятого года от сотворения мира.[77] Но язычникам не нравилось, с какой охотой люди принимают новую веру. А потому они замыслили извести знаменитого проповедника и направили донос к римскому императору Траяну. Дескать, хулит и порочит христианин старых богов, недобро отзывается об устройстве империи, о величии ее, мыслит установить новый порядок, — Димитрий перевел дух. Спросил Гуннара: — Не пора ли тебя сменить, уважаемый?