Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 60

Но получилось так, что лучше не придумаешь. Лёнчик посидел, глядя на порванные стебельки, глянул перед собой, приоткрыл рот… просиял и бросился по тропинке…

Следующим утром сразу после линейки Лёнчик подошел к Лодьке. Дергая под красным галстуком галстучек матроски, проговорил тихо и требовательно:

— Лодик, а как это у тебя получилось? Разве бывает настоящее колдовство? — и глянул из-под темной отросшей челки.

Было бы бессовестно морочить Лёнчику голову.

— Наверно, не бывает настоящего колдовства. По крайней мере, я не умею. Я пошутил…

— Но ведь она приехала!

— Ну да, я видел ее перед этим на улице, она заходила к директорше…

— Разве ты знаешь мою маму?

— Я догадался. Рената сказала ей «товарищ Арцеулова». А потом еще спросила: «Вы сейчас к Лёне?»

— Понятно, — выдохнул Лёнчик. И было как раз непонятно: то ли он радуется, то ли обиделся.

Лодька бормотнул, как маленький:

— Не обижайся. Я это… нечаянно…

Глаза Лёнчика просветлели до ясной синевы.

— Лодь, я нисколечко не обижаюсь! Наоборот! Все так здорово получилось!.. Вот если бы ты обещал, а она не пришла…

«Тогда — жуть», — мысленно добавил Лодька. И торопливо сказал:

— Я нечаянно услышал, что у вас какое-то важное дело. Что-то случилось?

Лёнчик кивнул, но без тревоги и даже с удовольствием:

— Да. Меня хотели завтра отправить в гости к нашим знакомым на юг. Приехал папин фронтовой друг и предложил: давайте, я заберу Леонида к себе, пусть покупается до сентября в Азовском море…

— А ты что?

Лёнчик нагнулся, почесал ногу, которую успели куснуть два подлых комара.

— А как отряд-то?.. Лодь, ты же сам говорил…

— Что говорил?

— Ну… про капитана…

«Вот это да!.. — ахнул про себя Лодька. — Я же говорил тогда так, ради красного словца… — И честно сказал себе: — Я в таком случае ни за что не отказался бы. Ведь море…»

«Правда, не отказался бы? — с грустной ехидцей спросил его будто оказавшийся рядом второклассник в синей сатиновой матроске. Тот Севка Глущенко, что ради вопросов чести вызвал на дуэль боевого офицера, майора. — Подумай получше…»

«До чего же ты въедливый тип», — сказал этому Севке Лодька.

«Вот так-то, братцы-матросики», — подвел итог еще один мальчишка в блузе с якорями и широким воротником. Только не в синей и не в черной, а в коричнево-рыжей и сохранившей под воротником ярко-вишневый цвет…

Где-то он сейчас?..

— Лодь… — осторожно позвал Лёнчик.

— Что?

— Ты… пожалуйста, не проговорись кому-нибудь, как я вчера… скучал… И даже слезу пустил…

— Ничего ты не пускал! Я не видел.

— Один раз пустил, — уточнил со вздохом Лёнчик.

— Я ничего не скажу. Только ты зря боишься. Подумаешь, беда! Я прошлый раз в лагере тоже слезы ронял, если мама не приезжала. Никто не смеялся…

— Я не боюсь, что засмеются! Только наши ребята… они ведь тоже ждут родителей. А приезжают не ко всем. Они услышат такие разговоры, опять расстроятся. Девочки могут даже разреветься… А до конца смены еще целая неделя…

«Всего неделя!» — радостно отозвалось в Лодьке. Потому что большой мальчик Лодя Глущенко тоже скучал по маме. А она не приезжала сюда ни разу. Просто не могла. Была на Севере или уже на пароходе, по дороге к дому… Как она там? Виделась ли с отцом?..

Последние дни в лагере были окрашены грустью близкого расставания. Грусть ощущалась не сильно, однако была постоянной — словно в воздухе растворилась прохладная водяная пыльца. Неунывающий Жора теперь все реже вспоминал одесские и хулиганские песни. Вместо этого пел с ребятами что-нибудь такое, «трогающее душу»: «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк», «Прощайте, Скалистые горы…», «На Смоленской дороге», «Далёко-далёко у моря…». Даже в суетливой подготовке к заключительной линейке и последнему костру как бы звучали печальные струнки, напоминая о скором отъезде (хотя и по дому все соскучились отчаянно).

Однако случилось посреди этой недели событие, которое своим азартом и неожиданностью слегка нарушило лирическое настроение.

В гости к «Сталинской смене» заявилась «герценская» команда. То есть не специально в гости, а по пути. Ходили вообще-то в Падеринский бор — пособирать чернику и просто погулять среди настоящего, похожего на тайгу леса. Но раз уж оказались рядом с лагерем, почему не зайти? Появилась мысль сговорить «сталинцев» на футбольный матч. А к тому же, были сведения, что здесь обитает Севкин. Удобный случай, чтобы навестить человека…

В ту пору суровая санитарная инспекция еще не царила над лагерями безжалостно и неумолимо, как в более поздние времена. Встречи «лагерных» с деревенскими ребятами и с гостями из города были делом обычным. Поэтому «герценских» приняли довольно радушно, хотя они и «поломали режим», появившись посреди «мёртвого часа». Их покормили остатками обеда, а в Привозе отыскали Лодьку Глущенко: «Там пацаны из города заявились, тебя спрашивают!»

Компания была не в полном составе, старшие не пришли (оно и понятно, готовятся к институтам). Не оказалось и Славика Тминова — не пустили его без Лешки. И Цурюк не появился — он терпеть не мог ходить далеко, говорил «утомляюсь». Зато был среди ребят Витька Каранкевич. Он не таил обиды на «герценских» после весеннего случая у колонки, даже наоборот — все чаще отирался в этом обществе. Наверно, со «смоленскими» у него не ладились отношения. А еще пришла с мальчишками Раиска Каюмова!

Лодька ребятам обрадовался. И они обрадовались Севкину. Хлопали по спине и спрашивали: «А чё ты ничуть не поправился, стал еще тощее, чем раньше? Плохо кормят?» Он отвечал, что кормят как на убой, только толстеть не получается, если целыми днями носишься с аппаратом, как заведенный.

Тут же Лодька несколько раз щелкнул «Комсомольцем», снимая всю компанию. Борька при этом отвернулся и стал смотреть назад, будто увидал за спиной что-то ужасно интересное…

Да, он, Борис Аронский, тоже оказался здесь. И был он единственный, кто не подошел к Лодьке, смотрел на него, как сквозь толстое стекло. И Лодька смотрел на Борьку так же (или не смотрел вовсе).

Толька Синий, который любил прямоту в отношениях, спросил у Лодьки:

— Вы чё, так и не помирились?

— Да мы, вроде бы, и не ссорились, — шевельнул плечом Лодька. — Просто… разошлись по сторонам. А он чего это с вами сюда намылился? Казалось ведь, вовсе забыл про Стрелку, с «дворцовскими» водой не разольешь…

— Не склеилось у него с «дворцовскими», — объяснил Гоголь. — Ему в поликлинике ухогорлоносая врачиха петь запретила, говорит, что голос порваться может. А без песенок своих нафиг он им нужен?..

Борька тем временем бродил поодаль с Райкой и что-то старательно объяснял ей, показывая вокруг. Будто на экскурсии…

— Я ему говорил, что они его отошьют, — с угрюмым удовольствием вспомнил Лодька.

— Это и понятно, — поддержал беседу Валерка Сидоркин. — Арон среди них, как слон среди балерин. Они же все артисты, друг с дружкой чуть ли не на «вы» разговаривают. Старушкам в автобусе место уступают…

— А ты разве не уступаешь? — вмешался справедливый Фонарик. — Я же видел…

— А ты тоже! Я тоже видел! — не стерпел такого разоблачения Сидоркин.

Фонарик засмеялся:

— Я и не отпираюсь! Мне их жалко. Чего хорошего, когда стоят над тобой и дышат…

— Вы, парни, уступайте кому угодно, — рассудил Фома (сейчас он был явный командир). — Только не «сталинцам», когда играть начнем… — И вдруг обратился к Лодьке: — Севкин, ты за кого будешь играть? За нас или за лагерь?

— Ни за кого, — без раздумий отозвался Лодька. — За вас… то есть за нас я бы хотел, но нехорошо как-то: я же пока в здешней дружине. А против своих — это уж совсем никак… — Лодька умолчал, что в лагерную сборную его и не приглашали, были игроки поопытней, особенно для такой важной встречи.

Словно оправдываясь, он объяснил:

— Буду снимать фоторепортаж. Для истории мирового футбола.