Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 6

Олег с достоинством поправил очки и сел.

— Теперь, текст Игоря Калугина…

Игорь Калугин считал, что, конечно, злодей Дантес был в кольчуге, зря говорить не станут. Ведь не даром же М.Ю.Лермонтов написал про него и про других таких же: «А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов…»

— Здесь больше горячих чувств, чем доказательств, — подвел итог Матвей Андреевич. — Однако же, в целом неплохо. Но как я могу поставить «пять», если вы слова «надменные» и «прославленных» пишете с одним «эн». Конечно, это не диктант с проверкой грамотности, но все же… Согласны на четверку за четверть?

Калугин, у которого до сих пор были сплошные трояки, заверил, что он очень согласен…

А Матвей Андреевич взял наконец тетрадку Лодьки, который до этой минуты обмирал от всяких предчувствий и сейчас обмер еще сильнее.

— А вот, самое значительное, на мой взгляд, сочинение. С весьма четким доказательством авторской позиции и, к тому же, поданное в очень интересной форме. Классическим четырехстопным ямбом пушкинской эпохи…

И он стал читать, а все слушать (Лодька — полыхающими ушами).

Несколько секунд висело молчание («Провалиться бы куда-нибудь», — думалось Лодьке). Потом два-три человека нерешительно захлопали. Но хлопки были слабенькие, и тут же их прервал Бахрюков — увесистым, жирным таким «х-хы!»

Матвей Андреевич среагировал немедленно:

— Бахрюков, объясните смысл вашего маловразумительного междометия.

— Чё? — сказал тот.

— Что означает ваше «хы»?

— А потому что…ха! Закрыл бы он! В штаны бы напустил…

Кое-кто с готовностью захихикал.

Матвей Андреевич уронил на стол тетрадку, скрестил руки в потертом на локтях сукне гимнастерки.

— Я не понимаю Бахрюкова… и других, кто хихикает. Глущенко написал очень неплохие стихи. Он не думал хвастаться своей храбростью, а создал поэтический образ… всех тех юных людей, кто неравнодушен к творчеству Александра Сергеевича. А что касается вас, Бахрюков, то вашим брюкам в этой ситуации ничего бы не угрожало. Ведь вы не стали бы заслонять поэта, не так ли?

— Я чё, разве мешком ушибленный… — пробурчал Бахрюков, но не очень громко.

— А Глущик, обязательно стал бы! — громко заявил Бахрюковский подпевала Суглинкин. — Он ведь тоже знаменитый поэт. Еще во втором классе писал стихи, их даже в «Пионерке» печатали. Во, шуму было!..

Да, Лодька помнил, конечно: ведь Суглинкин тогда учился вместе с ним, с второклассником Глущенко, в девятнадцатой школе. Смирненький был в ту пору, незаметный, дразниться даже и не думал. А теперь… Растреплет, скотина, всем про те давние дела…

Но Матвей Андреевич резко изменил течение разговора:

— Приступаем к уроку. Пусть Суглинкин выйдет к доске и расскажет нам, что хотел подчеркнуть автор «Капитанской дочки», когда сделал эпиграфом повести пословицу «Береги честь смолоду»…

Суглинкин, волоча ноги, вышел и начал мямлить. Судя по всему, он понятия не имел, чего хотел Пушкин, и, видимо, даже не помнил, что такое эпиграф…

А Лодька (постепенно остывая ушами) смотрел за окно. Там была широченная площадь, на дальнем краю которой четырьмя рядами окон светилась школа номер двадцать один, в которой учились девчонки. На улице было еще темно, утренние сумерки…

Лодька не жалел, что написал стихи и что они оказались прочитаны вслух. И дело не в пятерке за четверть (он ее, скорее всего, и так получил бы), а в том, что теперь легче на душе. Не будет суеверного страха за отца. Не будет угрызений, что струсил и будто бы увильнул от поединка… Конечно от придирок и насмешек сейчас не спастись, ну да не привыкать…

На перемене подкатил, разумеется, Бахрюков, заухмылялся:

— Ну чё, кав… легергат и дворянин? По правде хочешь кидаться пузом на вражеский огонь? Как Матросов?..

Рядом опять захихикали. Бахрюков был мелким подручным некоего Бабуси, главаря местной блатной компании. Поэтому с Бахрюковым не связывались, а некоторые то и дело подпевали ему. Лодька не подпевал. Правда, и на рожон не лез, старался не иметь никакого дела с этим бабусиным «шестеркой». Но тот, видать, ощущал его, Лодькино, неприятие и время от времени устраивал пакости: то сумку выкинет в окно со второго этажа, то сзади даст пинка и заухмыляется: «Это не я», то вот такие, как нынче, устроит подковырки… Рассудительный Борька Аронский говорил: «Набить бы ему, гаду, рожу, да ведь Бабусина кодла тогда не даст проходу, хоть беги из Тюмени…» Лодька понимал, что Борька прав. В компаниях, вроде Бабусиной, не знали правил и, если ловили кого-то им неугодного, то били одного скопом. А могло быть и хуже: некоторые из этих «блатняков» ходили с финками…

Сейчас, однако, у Лодьки нашлись защитники. Игорь Калугин сумрачно сказал:

— Да ладно тебе, Бахрюк, чё скёшь не по делу. Сам-то двух строчек сочинить не умеешь…

— Где уж нам! — по-клоунски застеснялся Бахрюков. — Это лишь такие вот умеют, умненькие… — И потянул лапу, чтобы погладить «умненького» по головке. Лодка отмахнулся.

— Талантливый, а дерется! — так же шутовски удивился Бахрюков. — Ну-ка, ребя, расступитесь, я размахнусь…

Запахло нехорошим. Но в коридоре спасительно затренькал колокольчик и тут же с указкой наперевес ворвалась в класс биологичка, которую все звали по фамилии — Собакина.

— Что за толпа, почему не на местах?! Для кого звонок?! Кто дежурный?! Почему у доски мусор?! Встать как следует! Ковязин, что ты акробатничаешь! Может встанешь на голову?! Или сядешь мне на шею?! Муромцев, тебе мало недавней двойки, хочешь еще одну?! Я могу поставить, даже не спрашивая, все равно ты ни черта не знаешь!.. Черепашин, к доске!.. А дневник за тебя мама понесет?!

В общем, все вошло в свое русло…

Все это вспомнилось, когда Борька предложил сделать подарок Матвею Андреевичу. Правда, ходили слухи, что он заболел и, возможно, не станет преподавать в будущем учебном году. Но, в конце концов, поздравить-то все равно можно. В крайнем случае — узнать адрес и зайти домой. Да и далеко еще до того дня. А пока главное — заняться картиной…

Раскидали по половицам разноцветные пластинки. Сразу стало ясно, что море получается само собой. Надо только подогнать друг к дружке синие и зеленые, со светлыми прожилками, куски пластмассы — и вот вам неспокойные, ершистые гребни с пенной оторочкой.

Борька сказал, что, конечно же, для такого моря нужен корабль. Тем более, что хватает белых обрезков для парусов… Но Лодьке вдруг вспомнилось, как в ужасно давние, довоенные годы, он, совсем кроха, лежал на широкой кровати рядом с папой и тот читал ему размеренным глуховатым голосом: