Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 49

— Лодик, глубоко вздохни и послушай одну тайну… Это между нами…

Лодька от растерянности и правда глубоко вздохнул. Кирилл доверительно продолжал:

— Перед тем, как выйти на сцену, зажмурься на секунду, равномерно подыши и скажи себе мысленно: «Я на пятке крутанусь — сразу в пьесу окунусь!» Потом незаметно для других по правде крутнись разок на левой пятке. И вот увидишь — все станет легче…

Лодька кивнул и… поверил. Потому что ничего другого не оставалось.

Конечно, заклинаний и кручений на пятке мало, нужен еще и талант. Но все же, когда Лодька первый раз поступил, как советовал Кирилл, он ощутил себя гораздо спокойнее. Стал на сцене если не принцем, то по крайней мере обычным Лодькой — с обыкновенным голосом и нормальными движениями. И услышал после репетиции, как Агния Константиновна вполголоса сказала своей молодой помощнице Елизавете (та играла бабушку):

— От сердца отлегло. А то я думала, что будет полный провал…

У Лодьки тоже отлегло от сердца. А с Кириллом они с той поры стали беседовать часто. Сядут на лавку за кулисами или на подоконник в зале и говорят о том, о сем. Кирилл рассказал даже, как в войну, под Киевом, погибли его родители. Потом — о житье в разных детдомах. Лодька тоже вспоминал всякое. Правда, о сокровенных вещах — про отца, про Юрика — не говорил, но и без того было что вспомнить: про испытание пистолетов, про футбольные игры «герценской» команды, про «нырянье» Славика Тминова. И даже про свои стихи о кольчуге Дантеса… Стихи Кириллу понравились:

— Ты, брат, удивительно творческая личность.

Лодька расцвел в душе, хотя никакой творческой личностью себя не считал. А уж на сцене — тем более.

Однако ребят весьма скромные Лодькины успехи радовали. Они его хвалили. Даже Эдик хвалил, хотя в глубине души считал, конечно, что из него принц получился бы не в пример Лодькиному. Да Лодька и сам так считал. Но с начальством не поспоришь…

И не так уж это было важно!

Потому что для Лодьки и его друзей «дворцовая» жизнь вовсе не сводилась к театральным делам. Главное — те настроения, те ощущения, которые окутывали их здесь. Лодька в этих стенах, да и вообще когда был в компании «кружковцев», дышал будто воздухом сказочной страны (так он сам признался себе). Он рвался сюда сразу после школы, почти каждый день наглаживал Галчухиным утюгом суконные «парадные» брюки (в школу можно было ходить и с «пузырями» на коленях, а во «Дворец» — ни за что на свете!).

Это был постоянный праздник. И постоянное ощущение новой, необычной дружбы.

Раз в неделю во «Дворце» устраивался концерт, а после концерта — танцы. Лодька танцевать не умел, хотя Стася и пыталась учить его. Единственное, что Лодька кое-как освоил, это простенький танец «Тустеп», где можно было топтаться в общем круге, время от времени меняя партнера. А когда звучали один за другим вальсы, Лодька с Борькой и Климом (те тоже были «никакие не танцоры») сидели на подоконнике и перебрасывались замечаниями. Стася танцевала со знакомыми и незнакомыми мальчишками, и это было ничуть не обидно. Потому что после каждого танца она подбегала к подоконнику, усаживалась между Лодькой и Борькой (Лодей и Борей!), весело включалась в общий разговор.

Потом опять начинался вальс…

Хотя Лодька не танцевал, мелодии захватывали его, кружили голову, и он такие вот вечера с концертами и вальсами (да и всю «дворцовую» жизнь!) называл про себя «В вихре вальса». Все это ему напоминало жизнь маленького светского общества (ни чуточки не похожего на «общество», которое собиралось на Стрелке). Оно было окутано атмосферой «Дворца».

Лодька уже не думал, что обшарпанный особнячок не похож на дворец. Тем более, что громадное окно с закругленным верхом и две башенки над крышей придавали маленькому зданию некоторую необычность (потом Лодька узнал, что этот стиль называется «модерн»).

Конечно, внутри была теснота. Тем более, что второй этаж занимали обычные квартиры (в одной из них жил Аркаша Вяльцев). Зал со сценой — всего на сотню человек, а комнаты для кружков — будто клетушки. Зато хватало закутков, коридорчиков, глубоких оконных ниш, где можно было укрыться для всяких переговоров.

В этих переговорах самая пустяшная тема принимала окраску многозначности и полутайны. Дела и новости обсуждались вполголоса, с доверительными интонациями и ощущением, что все это «только для своих».

Иногда компания по скрипучей, как в старой таверне, лестнице подымались в квартиру Вяльцевых, чтобы разместиться на диване и побеседовать «без лишних ушей». Аркашина мама относилась к таким визитам без восторга, но и без большой сердитости. Порой даже угощала печеньем или ирисками…

Часто случалось, что после танцев шли прогуляться по улицам. Провожали сначала Стасю, потом Агату (она жила в конце улицы Кирова, почти у реки). Попрощавшись с девочками, «мужская группа» обычно шагала над обрывами, вдоль Туры. Под ногами звонко лопался на подстывших лужах ледок. Вверху дрожали лучистые (тоже, казалось, — звонкие) звезды и планеты. Впереди, на остатках заката, проступали башни старого монастыря. Похоже, будто вставал там нездешний город. И ощущение необычности снова окутывало друзей. Хотя разговоры были обычные.

— Эдик, извини, но, по-моему, ты не прав, — говорил Клим. — Агата вовсе не обижена на тебя за то, что ты обиделся, что она в тот раз танцевала с Владиком Русецким. Между ними ничего нет, и она вовсе не дуется на тебя, а просто ждет, что ты заговоришь с ней первым.

— Но мы же не ссорились. Я сегодня заговаривал с ней не раз. И она даже улыбалась в ответ. Но смотрит не как прежде…

— По-моему, она смотрела доброжелательно, — вставлял свое слово Лодька. Просто, чтобы поучаствовать в разговоре.

— Нет, Лодя, прости, но ты был ненаблюдателен, — вздыхал Эдик.

— У Агаты это пройдет, — солидно обещал Борис. — Аркаша, дай, пожалуйста, твой фонарик, я, кажется забрызгал брюки… Спасибо…

Шхуна «Колумб»

Лодька проснулся, но подыматься еще не думал. Лежал с закрытыми глазами носом к стенке. Мама дернула его за пятку:

— Хватит нежиться. Проспишь все дела.

— М-м… какие?

— Например, тебе надо сходить в магазин, купить несколько тетрадок в косую линейку…

— Это еще зачем? — Лодька лег на спину и открыл один глаз (тот, что со стороны мамы).

— Чтобы отрабатывать почерк.

— Какой почерк? — (Открылись два глаза.) — Что за новости?

— Ты разве не знаешь? Министерство добавило семиклассникам еще один экзамен, по чистописанию. Там решили, что выпускники неполной средней школы должны писать четко и красиво, а не как курицы лапой. Кто не сдаст — осенняя переэкзаменовка.

Лодька сел.

— Их что, в этом министерстве, атомной бомбой по копчику стукнуло?! Совсем рехнулись?!

— Шутка, — сказала мама. — С первым апреля…

Лодька упал на подушку.

— Ну и шуточки у тебя, мам… Я полежу еще десять минут. Отдышусь…

Хорошо, что не надо в школу…

Первое апреля, как известно, день веселых обманов. Но сюда же примешивается и горькая правда: кончились весенние каникулы и начинается многотрудная учебная четверть, последняя перед экзаменами. Однако на этот раз календарь подарил школьникам еще одни каникулярный денек — и это не шутка, а радостная истина: первое апреля выпало на воскресенье.

— Повезло, — сказала мама во время завтрака. — Можешь бездельничать лишние полсуток.

— Не могу… — Лодька дожевал вермишель с квашеной капустой. — В одиннадцать репетиция.

— В выходной-то?

— Да. Теперь будем репетировать и по выходным. Чтобы успеть с премьерой к концу учебного года…

— К концу учебного года надо успеть подготовиться к экзаменам. Выпускной класс. Вы там, в кружке, про это помните?

— Конечно… — Лодька доглотал компот с твердыми сморщенными грушами. — Все, кто в седьмом, лихорадочно переписывают билеты, которые ты достала… А я решил с будущей недели повторять два билета в день: по физике и по математике…