Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 23

Лодька обмер. Он знал, что это такое.

В прошлом году он оказался с мамой у ее знакомых, в таком же старом доме, и там увидел в шкафах похожие книги. «Издательство Маркса», «Издательство Сытина», «Издательство Деврiенъ», — разбирал он на корешках. Но главным были не названия издательств, а заголовки книг и фамилии авторов. Про некоторых Лодька раньше и не слыхал: Жаколио, Буссенар, Капитан Мариетт. Были и знакомые: Конан-Дойль, Джек Лондон, Купер, Майн-Рид, но на таких книгах, которых Лодька тоже не читал: «Сэр Найгель», «Морской волк», «Морская волшебница», «Квартеронка»… Лодька там перед шкафами истекал тоской и желанием, но знакомые были не такие уж близкие, мамина встреча с ними была «по делу» и о просьбе «дайте почитать» не могло идти речи…

А здесь… Счастье обрушилось на Лодьку грудой томов, сверкающих старинной позолотой…

— Мамочка моя… — шепотом сказал он.

— Впечатляет? — с удовольствием спросил Лев Семенович. — Выбирай…

Конечно же Лодька сразу спросил:

— А «Три мушкетера» есть?

Лев Семенович потускнел.

— «Мушкетеров», увы, нет. С Дюма получилась… ситуация. Его забрали родственники. Давно еще…

— Тогда можно вот эту? — Лодька вытянул с полки красный том с густо оперенным индейцем. В книге были сразу два романа: «Последний из могикан» и «Следопыт». — Это ведь продолжение про Зверобоя, да? Я про него читал одну книгу, а о других только слышал…

— Прекрасный выбор!.. Давай заверну в газету…

— Лев Семенович! А можно я дам ее почитать еще одному человеку? Он ее не испачкает, не потреплет. Он над книжками так же, как я… дрожит…

Можно было бы и не спрашивать, просто дать Борьке и предупредить: береги, как фарфоровую вазу. Но не хотелось хитрить даже в мелочи. Может, чтобы… не разрушить ощущение волшебства и надежды, которое теплело в душе от подаренных птиц?

Лев Семенович сказал сразу:

— Разумеется… А что за человек, если не секрет?

— Это… мой хороший товарищ.

Правильнее было сказать «друг», но Лодька и Борька редко говорили это слово вслух. В нем было что-то такое… ну, чересчур сокровенное.

— Разумеется, — повторил Лев Семенович. — Я полагаю так, что книга создана для чтения, а не для вечного стояния в шкафу. И если на нее даже капнут вареньем, это не трагедия…

— Не, мы не капнем!

— Тем лучше… А вас не смутит в книге старая орфография? Всякие там «яти» и твердые знаки?

Лодька скал с легкой гордостью:

— Нисколечко не смутит. У меня есть «Вечера на хуторе…» Гоголя, до революции напечатанные, я их еще в первом классе вдоль и поперек читал… И Борька такие книги запросто глотает… Лев Семенович, а откуда это все… такое богатство?

— Наследство давних родственников. Когда-то обитал в этом доме довольно известный врач Гольденштерн…

Лодька подумал: сказать ли? И решился. Как бы в благодарность за все хорошее.

— У вас красивая фамилия…

— Вот как?

— Ну конечно! По-немецки значит «золотая звезда».

— О! Значит, ты изучал немецкий?

— Ну да. В пятом и в шестом…

— Весьма похвально… Хотя, если рассуждать точно, «Гольденштерн» — это не по-немецки. То есть не только по-немецки… Было время, в давнюю старину, когда множество евреев переселилось в Западную Европу, и там у них, кроме древнего языка «иврита» возник еще один, «идиш». На основе немецкого и голландского. Если кто говорит на идише, тот вполне может понять немцев… Ты, наверно, не слышал про такое?

— Слышал. У Борьки… ну, у того, которому я хочу дать книгу… мама знает этот язык. И Борькин брат Моня, но он чуть-чуть… А сам-то Борька, конечно, ни бум-бум…

— Да, беспечность юности… А то касается моей фамилии, то такая забавная деталь… Был у меня друг, тоже корреспондент фронтовой газеты, он любил подшучивать: «Лёва. С твоей фамилией ты просто обязан иметь золотую звезду Героя… А однажды вбегает в редакцию и кричит: «Я говорил, я говорил! Дали тебе звезду, напечатан приказ! Ну, только на Золотая, а Красная, но ведь можно переделать Гольденштерна в Ротенштерна!..» Я говорю: «Нет, Вася, подожду. Вдруг еще дадут Золотую…» Только мне ее не за что было, а вот Васе следовало. В апреле сорок пятого эсэсовцы пытались уйти через наш заслон к американцам и прижали группу наших солдат к развалинам элеватора. Ребята остались без командира, а Василий случайно оказался среди них. Ну, офицер же, вот и взялся командовать. Вырвались и немцам не дали уйти. Только вот Вася не уцелел…

— Это он? — тихо спросил Лодька. Потому что давно уже смотрел на снимок у дверного косяка, напротив стеллажа.

Вообще разных фотографий на обоях было множество, как и в первой комнате. Некоторые в рамках и под стеклом, но большинство — просто так, пришпиленные кнопками. Та был тоже на кнопках. Два худых мужчины в мешковатых гимнастерках с оттопыренными капитанскими погонами, в сдвинутых назад пилотках, с тяжелыми кобурами на ремнях и оба с медалями и орденами Красной Звезды. О дин — явно Лев Семенович, а второй — понятно кто… Они стояли на фоне разрушенного здания со вздыбленными львами у дверей. Смеялись, положив друг другу на плечи ладони. («В форме, а все равно какие-то штатские», — мелькнуло у Лодьки. Но штатскость эта была симпатичная, улыбчивая…)

— Это он, — отозвался на Лодькин вопрос Лев Семенович. — За неделю до того… А Васина фамилия, между прочим, слегка похожа на твою: Лащенко…

Лодька молчал, глядя на свои брезентовые башмаки. Не знал, что сказать. Лев Семенович, видать, ощутил его неловкость. Встряхнулся:

— Кстати… Лодя Глущенко. Если не секрет, как зовут твою маму?

— Не секрет! — Обрадовался Лодька смене разговора. — Татьяна Федоровна…

— В Гороно работает?

— Да…

— Вот совпадение! Мы с ней знакомы! Я зимой по заказу Гороно делал снимки на утренниках в детских садах, а устраивала эти утренники твоя мама. То есть отвечала за них… Передавай ей привет.

— Обязательно!.. Спасибо… Я пойду, ладно? Но… можно я еще спрошу? Вы ведь не только фотограф? Еще и охотник, да?

— Почему ты решил? — чуть улыбнулся Лев Семенович.

— Ну, вот ружье…

Ружье, похожее на длинный мушкет с курками, висело выше двери, над косяком.

— Н-нет, Лодя. Я фотоохотник. Езжу в экспедиции, снимаю всякую живность для журналов и атласов… и для собственного удовольствия. А убивать не люблю… Как-то в детстве взял меня дядюшка на охоту и там я увидел раненную утку. Ее вытащили из воды. Она смотрела прямо на меня и с таким… с человеческим вопросом: «За что меня так?» И с пониманием, что уже не жить ей на свете… Было мне десять лет, и я разревелся, как младенец… И с тех пор не стрелял. Без крайней нужды… На фронте приходилось палить очередями, когда вырывались из окружения, война есть война. Правда, не знаю, свалил ли кого-нибудь насмерть…

— А ружье… — неловко напомнил Лодька.

— Ну, что ружье… Где-нибудь в тайге или тундре без оружия нельзя. Дикий зверь, он ведь не спрашивает, кто ты такой. А бывают и… двуногие звери.

Лодька сказал:

— Вроде этого?

Потому что недалеко от снимка двух друзей висел другой (Лодька давно уже приглядывался к нему с болезненным интересом). Молодой тонкошеий немец в нелепо нахлобученной пилотке и в мундире с туго застегнутым воротом смотрел прямо на него, на Лодьку. Глаза были распахнуты, рот перекошенно открыт, короткоствольный автомат выставлен перед собой. Палец — на спусковом крючке. До выстрела — один миг…

— Вроде этого? — переспросил Лев Семенович. — Ну… не знаю. Дело в том, что этот не выстрелил. Мы оказались один на один у немецкой брошенной землянки, я собирался снять, как у нее крыша горит, и вдруг — здрасте! Выскочил, ствол на меня! А я с аппаратом в руках, пистолет в кобуре… Вот и все, прострочит сейчас меня, как на швейной машине… Знаешь, в такие моменты человек иногда поступает непонятно. Я поднял аппарат и нажал кнопку. И понимаю, что это мой последний в жизни снимок… А выстрелов нет! Опустил аппарат и вижу — немец уже без автомата, а два наших бойца крутят ему руки… А потом проявил, напечатал. Память про те дни…