Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 13

— Да подожди ты! — почти со слезами крикнул (вернее, взвизгнул) Лодька. — Я тебя уже сто раз мог уколоть, а ты…

— А чего не колол?!

— Потому что ты как паровоз! Прёшь не глядя!..

— А чего глядеть! Защищайся!

Лодька попятился. Прижался лопатками к твердым торцам поленьев. Он чувствовал (не первый уже раз), что Неверов его не любит. Это была не явная, а спрятанная нелюбовь. И непонятная. Ведь им совсем нечего было делить и никогда они не ссорились. Но Фома порой смотрел с усмешкой, будто знал про Лодьку Глущенко что-то нехорошее. Вот и сейчас…

Лодька опустил шпагу.

— Ну тебя! Ты как ненормальный…

— Я нормальный! А ты трус! Дерись давай! Или я тебя выпорю! — Вовка хлопнул проволочным клинком Лодьку по бедру. У Лодьки от оскорбления брызнули слезы. Конечно же, Фома изображал барона из кино «Под кардинальской мантией»! Настырный барон грозил высечь ни в чем не повинного дворянина, если тот не станет драться на дуэли. И заставил драться, и убил, и был бы за это повешен, если бы не вмешался кардинал… Но Фому-то никто не станет вешать, вот он и выхваляется!

Глядя сквозь мокрые ресницы, Лодька выговорил:

— Иди ты в… Мы так не договаривались. Чего ты привязался?

Вовка ухмыльнулся откровенно:

— А занятно смотреть как ты боишься.

И тогда Лодька сказал в сердцах:

— Дур-рак ты! Я за себя, что ли, боюсь? — (Он опять видел перед собой черный след укола в полотне). — Я за тебя боюсь! Всажу тебе между ребер, тогда что?

— Ты-ы? — удивился Вовка. — Всадишь?

— Конечно! — принялся защищать друга Борька. — Ты прешь так, что тебя можно только настоящей раной остановить. А он же не может настоящей…

Фома зевнул пренебрежительно:

— Врете вы. Севочкин боится настоящей раны для себя. Царапинки. У него от крови головка кружится…

— Да?! — тонко крикнул Лодька. И отбросил шпагу. — На, коли хоть навылет! Пожалуйста! — (И чуть-чуть не рванул на груди рубашку. Но сдержался.)

— Пхы… — Похоже, что Фома слегка смутился. — Безоружного-то…

— А он и так был безоружный, — послышался тонкий и храбрый голос Фонарика. Оказалось, что все стоят вокруг. Фонарик прыгнул с велосипеда, и с ноги его падали приклеенные к ссадине листья подорожника. — Лодик обещал выполнять правила, а ты, Вовочка, полез без правил, как трактор на кузнечика. Вот он и оказался беззащитный. Это нечестно…

Неверов был умен. Он ощутил, что общее настроение на Лодькиной стороне. Были бы здесь только Синий, Гоголь и Рашид, тогда Фоме можно рассчитывать на поддержку (они не прочь похихикать над «шибко грамотными»). Но был сейчас Борька Аронский. А кроме него — Сидоркин, Костик и Гарик. Они, конечно, помельче других, но, в споре никогда не сдают позиций. Особенно Фонарь с его беззаветной готовностью биться за справедливость с кем угодно, хоть с целой дивизией СС…

— Тебе, Фонарь всегда больше всех надо, — с зевком сказалФома. — Ты не видел, как твой Севкин жмурился от страха…

— Сам ты жмурился! — крикнул в ответ Лодька и это было ужасно глупо, себе во вред. Фома довольно заухмылялся.

— Не я, а ты… Потому что всегда боишься. Зимой в логу на лыжах все съедут вниз, а ты наверху все топчешься, собираешься с духом…

Это была почти правда, и Лодька хотел уже отчаянно соврать про расхлябанные крепления, но Фома, все ухмыляясь, продолжил обличения:

— А вчера, когда стреляли, тоже зажмурился перед тем, как чиркнуть…

А это была уже неправда. То есть правда, но не с той начинкой.

Лодька пожал плечами.

— Все жмурятся, когда надо прицелиться. Одним глазом. А ты, что ли, двумя глазами таращился на мишень?

— Я таращился, как надо. А ты закрыл обе гляделки и шарах наугад.

— Как же он тогда в мишень попал? — поддел Фому Борька.

— Попал-то в краешек, — хмыкнул тот. — Случайно…

Спор был явно не равный. Фома, он старше, сильнее, крепче характером. И непонятно даже, чего ему вздумалось наседать на Лодьку Глущенко. Но тому, раз уж такое дело, куда деваться?

Махая отсыревшими ресницами, Лодька бросил Вовке дерзко и презрительно:

— Я, Фома, никогда не моргаю от страха. А при тебе и вовсе не стал бы. Можешь в меня хоть из пулемета…

— Как храбрый Натти Бумпо в книжке «Зверобой»? — Вовка был не меньше начитанный, чем Лодька или Борька. — Когда в него индейцы метали томагавки. Да?

— Да! — кинул Лодька в Вовкину физиономию (довольно симпатичную, кстати, если бы не ехидные желто-зеленые глаза). Он считал, что ничем не рискует. И тут же понял, что вляпался.

— А тогда сыграем в Вильгельма Телля, — предложил Фома ласково. Почти с настоящим дружелюбием. — Как я предлагал в прошлый раз. Когда все забоялись…

— Я не забоялся! — тут же напомнил Фонарик.

В начале июня, когда всем, даже самым большим, вздумалось попрактиковаться в стрельбе из рогаток, Фома оказался, как обычно, чемпионом. Поставленные на поленницу аптечные склянки он с десяти шагов рассаживал в стеклянную пыль без промаха. Его даже убрали из соревнований, когда Атос предложил разыграть в виде приза свой медный екатерининский гривенник (очень удобный биток для игры в чику). То есть предложили участвовать Фоме вне конкурса. Фома не показал досады, но в душе, конечно, разозлился (гривенник ему нравился). И в отместку, чтобы посмотреть, как все начнут ежиться от опасения, предложил «вильгельмо-теллевскую» забаву. Мол, жил в древние времена такой борец за свободу, Вильгельм Телль, который на спор с коварным герцогом сбил из самострела с головы собственного сына яблоко. Потому что был снайпер… А он, Фома, готов, не хуже этого Вильгельма, сбить с любой головы стеклянный пузырек. Не бойтесь, не промажет… А тому, кто готов сделать свою голову подставкой, Фома после удачного выстрела вручит в виде приза свой знаменитый складной ножик.

Все запереглядывались.

— А если после неудачного? — подозрительно спокойно спросил Атос.

— Тогда тем более, — гордо пообещал Вовка. — А меня можете расстрелять у стенки. Шайбочками… Ну, кто хочет?

— Я! — рванулся вперед Фонарик. Он только что выиграл тяжеленный гривенник, и его легонькие штаны обвисали от опущенного в кармашек груза. Лешка удержал его за лямку.

— Уймись, Фонарь…

Потом Лешка глянул на Атоса и пообещал Фоме, что сшибет склянку с него самого, с Фомы. Поставит этого «Вильгельма» раком, укрепит на самой выпуклой точке его туловища пузырек и вмажет по нему ботинком. А если промахнется и попадет ниже, такова его, Фомы то есть, судьба…

Фома засмеялся, превращая дело в шутку…

А вот сейчас была явно не шутка. И рядом — никого из старших, которые могли бы тормознуть опасный спор. Только приковылял на своих разлапистых ступнях Цурюк, но от него какой прок? Ростом с Атоса, а соображения меньше, чем у Славика Тминова…

У Лодьки заныло, захолодело в животе, но он пренебрежительно скривил губы:

— Подумаешь! Ну, давай!

Борьке, балбесу, крикнуть бы «не вздумайте, ненормальные, я сейчас Атоса позову!» Но он сказал совсем другое:

— Если Лодька не дрогнет, отдашь ножик. Как обещал в тот раз. Хоть промажешь, хоть нет…

Все вразнобой подтвердили, что это будет справедливо.

— Ладно, — улыбнулся одной щекой Фома. — А если Севкин хоть чуть-чуть сойдет с места или дернется… тогда что?

— Тогда бери мой поджигальник, — небрежно предложил Лодька.

— Ха! Самоделку-то! А ножик фирмы «Золинген», трофейный!

Нож и в самом деле был что надо! С узорчато-зеленой, как малахит, рукояткой, с никелированными лезвиями и всякими полезными инструментами: штопор там, отвертка, ножницы.

Лодька развел руками:

— У меня трофейного парабеллума нету. Не хочешь, не соглашайся… Но тогда кто из нас забоялся?

Фома сплюнул в подорожники.

— Ладно. Я-то ничем не рискую. Только имей в виду: стрелять буду шайбочкой.

…Эти железные шайбочки были похожи на таблетки размером с ребячий ноготь. За ними специально плавали через Туру, на свалку завода «Цепи Галля», там такое добро можно было брать горстями. В полете шайбочки свистели, как пули, и разносили стекло любой толщины.