Оранжевый портрет с крапинками (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 73

— Инцидент исчерпан, — подвел итог капитан Ставридкин. — Старпом, занесите в журнал… И смените рулевого, уже полдень.

— Охохито, ступай на руль, — велел Жора. — Это тебе не бутылки бить из музейного самопала. Займись полезным делом.

Охохито послушно пошел на корму, но все же сказал, оглянувшись:

— Это не самопал, господин Седерпауэл, а уникальный коллекционный экземпляр семнадцатого века.

— Смотри, чтобы его не разорвало от старости. Кажется, ты не жалеешь пороха для зарядов.

— У меня запас. Десять фунтов.

— Клянусь дедушкой, ты однажды подымешь нас на воздух!

— Я опытный оружейник и соблюдаю полнейшую технику безопасности, — с достоинством сообщил потомок флибустьера. Уже от штурвала. Там он, встав рядом с Макарони, глянул на компас: — Какой курс?

— Семьдесят девять… Сдал…

— Курс семьдесят девять. Принял… — Охохито взялся за колесо. И сразу начал напевать под нос:

Отчего так ёкнуло в печенке

И ползут (ох!) по спине мурашки?

— Перестань! — простонал Макарони и сцепил замочком пальцы. — Накаркаешь беду…

— Ладно, ладно… А про красотку петь можно?

— Про красотку можно…

Охохито запел:

У моей красотки Джулы

Зубки в ряд, как у акулы,

И собой красотка эта

Вся похожа на скелета…

Макарони с тихим отчаяньем махнул рукой и пошел, осторожно плюя через плечо.

На камбузе дядюшка Юферс беседовал с Гошей.

— Видишь, боцманских обязанностей здесь у меня немного, яхта новая, ни такелажных работ, ни ремонта не требуется. Так что я больше по камбузному делу. Вспоминаю «Долбленую тыкву». Какие блюда готовили!.. А у нашей поварихи был кот Вася. Но имя свое он не любил, и все его звали просто Тети-мартовский Кот. Петь любил. Как только гости поддадут малость и затянут песню, он тут как тут — сядет и подтягивает. Иногда ему специально мяса и рыбы давали, чтобы не мешал. А он слопает — и опять в общий хор. Особенно по душе была ему «Палубная колыбельная», печальная такая. Ты ее, Гоша, помнишь?

— Это самое… как же… «В тропиках душно… это… не спится в каюте…»

— Да-да… — дядюшка Юферс вытащил из закутка обшарпанную гитару. Зажмурился, запел. Хрипловато, но с чувством:

В тропиках душно, не спится в каюте,

Мама осталась в далекой стране.

На ночь устроимся, мальчик, на юте,

Маму увидишь ты нынче во сне…

ГОрю, малыш, не поможешь слезами,

Видишь, тебе улыбнулась луна.

Спи, беби, в лунной тени у бизани,

Пусть тебе шепчет у борта волна…

Кот корабельный приткнется под боком,

Стрелка компасная — кончик хвоста.

Канет печаль твоя в море глубоком,

Если тихонько погладишь кота…

Гоша подтягивал — с тем же чувством, хотя и не очень умело.

— Тра-та-та… — бодро сменив тон, закончил дядюшка Юферс песню под рифму «котА» и прихлопнул струны, видимо застеснявшись своей неожиданной чувствительности.

Гоша тоже слегка смутился (ведь даже слезинки появились в глазах).

— Да… это самое… хорошая песня. А мне вчера это… на карнавале штучку подарили. Чтобы это… песни, значит, играть… Нажмешь кнопку, и это…

— Плеер?

— Наверно, это… да… В сундучке она… Это, вот… — Повозившись, Гоша протянул плеер дядюшке Юферсу.

— Ага… — тот умело нажал кнопку. И сразу раздалось знакомое:

Стало море злее и угрюмей,

ребята.

Плюньте через левое плечо…

— Тоже знакомая песня, — сказал дядюшка Юферс, выключив запись. — Слышал я, что ее сочинил кто-то из матросов капитана Румба. Того самого. Так что, может

быть, она тут и не случайно, ежели верить приметам, как верит наш Макарони…

— Приметы, они это самое… вещи иногда полезные, — заметил Гоша. — Особенно если это… ищешь клад…

Дядюшка вытащил табакерку.

— Попробуешь, Гоша? По старой памяти?

— Я это… рад бы… Да небось услышат…

— Решат, что это я… Возьми щепотку.

Гоша, покряхтывая от приятных предчувствий, насыпал табачок на сустав большого пальца. Дядюшка тоже. Потом они, глядя друг на друга и улыбаясь, синхронно втянули табак ноздрями. Закатили глаза. Дружно сказали:

— А-ап… — И от оглушительного чиха вздрогнуло все судно. Охохито на миг выпустил штурвал. Владика и Максима подбросило на крышке рубки, где они с Жорой разглядывали морскую карту. Паганель, разбиравший канаты, на всякий случай поднял руки. Макарони, любовавшийся у поручней горизонтом, плюнул через плечо (символически, потому что по правде плевать на палубе запрещено) и сцепил пальцы. Капитан Ставридкин высунулся из люка:

— Охохито! Опять вы палите в белый свет? Я конфискую у вас оружие!

— Никак нет, господин капитан! Это старый сеньор боцман Юферс пробует табак!

Капитан помотал головой:

— Да… как в старом анекдоте. «Ну и шуточки у вас, боцман…»

— Клянусь дедушкой Анастасом, еще два таких чиха, и мы пойдем ко дну… — заметил старпом.

Заяц Андрюшка, привязанный ушами к релингам, радостно улыбался. Чайки одобрительно кричали. Ветер был ровный, день был чудесный…

Паганель оказался жизнерадостным парнем. К середине дня он со всеми установил приятельские отношения. Разобрав и разложив в порядке бухты и мотки тросов, запасные блоки и скобы, он заявил:

— Ух, жара… — Скинул рубашку, бросил с носа за борт ведерко на длинном конце, зачерпнул воды и вылил на себя.

— И нас так же! — подскочили к нему Владик и Максим.

— С а-агромнейшим удовольствием, юнги!

Они сбросили жилеты и рубашки, и Паганель каждому устроил морской душ.

— Максим, давай я тебя сфотографирую мокрого! — схватился за аппарат Владик. — В Москве будешь рассказывать, что нырял с борта в открытом море!

— Давай! — Максим в дурашливо-горделивой позе прислонился спиной к поручням. Покосился на привязанного рядом Андрюшку. — Только можно я его уберу?

— Зачем?

— Ну… ребята посмотрят, скажут: это не по правде. Ка-кая-то игрушка рядом, так на морских судах не бывает…

— Ну и пусть скажут!.. Это ведь и в самом деле не по правде, ты же не нырял…

— Если нельзя убрать, давай я туда встану, — миролюбиво предложил Максим и хотел перейти на другое место.

— Там освещение неподходящее, — неохотно откликнулся Владик. — Да ты уже и высох, пока спорил…

Он потрепал Андрюшку по щеке, подпоясался скрученной в жгут тельняшкой, надел жилет на голое тело, отошел в тень паруса и стал смотреть, перегнувшись через поручни, как проносится вдоль борта бурлящая вода…

Настроение у Владика изменилось. Затуманилось. Оно сделалось похожим на мелодию колыбельной песни, которую недавно пели на камбузе дядюшка Юферс и Гоша (хотя Владик этой песни никогда не слышал).

Под такую мелодию, под ровный шум воды, шелест ветра и крики чаек подошел вечер. В небе расцвел пестро-полосатый закат. У потемневшего горизонта мерцали огоньки далеких маяков и судов.

Все, кроме Макарони, который опять заступил на вахту у штурвала, и капитана, собрались на баке. Даже Гоша незаметно выбрался на палубу и спрятался за выступом люка. Фигурка привязанного ушами Андрюшки чернела на фоне угасающего неба. Владик устроился неподалеку, сидел с фотоаппаратом на коленях.