Оранжевый портрет с крапинками (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 61

— Нет, — разъяснил он. — В ту пору я уже приучал себя не плакать ни при каких обстоятельствах.

— А если нельзя удержаться? — спросила девочка со смесью уважения и страха.

— Надо стараться, — снисходительно откликнулся мальчик.

— Я смотрю, ты железный парень, — заметил мужчина, оглянувшись.

— К сожалению, нет еще. Но хотел бы стать…

— Хочешь конфету? — Женщина протянула ему пеструю коробку.

— Благодарю вас. Я стараюсь не есть шоколада. Сладости ослабляют характер.

— Ты удивительный мальчик, — вздохнула женщина то ли с одобрением, то ли наоборот.

— Позвольте мне только взглянуть на коробку, там корабль… А, понятно. Алые паруса…

— Ты читал такую книгу?

— Разумеется.

— Понравилась?

— В общем, да… Хотя она оставляет ряд сомнений. Шить паруса из шелка — это нерационально. Их изорвет первый же свежий ветер… Но мне в этой книге понравились слова о мальчике Грее. «Он родился капитаном, хотел быть им и стал им».

— А ты тоже хочешь стать капитаном? — нетерпеливо спросила девочка.

— Да, это моя цель, — не стал скрывать мальчик.

— Ты обязательно станешь, — пообещала девочка.

Он чуть улыбнулся — то ли с благодарностью, то ли просто с ощущением своих возможностей.

Водитель (а машина уже давно мчалась по ведущему к городу шоссе) оглянулся опять.

— Сейчас многие хотят в моряки. Потому как загранрейсы, валюта, иностранные товары.

— Валюта — это неплохо, — согласился мальчик. — Но для меня это не главное.

— А что же главное? — спросила женщина. Она не просто поддерживала беседу, а как бы давала возможность дочери увидеть: вот каким должен быть современный ребенок.

— Много всего. Возможность увидеть мир. Возможность испытать себя… Большое судно — это как целая планета, а океан — словно космос. И капитан на планете — он самый главный, от него зависит все. Это концентрация воли, это… для меня самое главное.

Водитель встретился с мальчиком глазами в зеркале заднего обзора. Сказал:

— В таком случае, юноша, тебе лучше избираться в президенты.

Мальчик слегка изменился в лице.

— Нет. Я люблю море. Я его никогда не видел, но каждую ночь оно мне снилось… Я для того и приехал, чтобы увидеть море и корабли…

Старпом Жора на краю территории яхт-клуба отыскал дядюшку Юферса. Тот сидел у своей сторожевой будки в окружении ребятишек разного возраста и вдохновенно рассказывал одну из своих историй.

— …А еще я слышал в нашей «Долбленой тыкве» рассказ про рулевого Генри Дрока по прозвищу Восьмерка. Он служил на шхуне «Серебряная курица» под командой капитана Кнопа. Ох и славный был рулевой! При ровном ветре и на спокойной воде Генри мог крутить такие вензеля, что пенным следом выписывал свое имя…

— Ну, выписать восьмерку — не хитрое дело, — заметил один из старших ребят (видимо, уже причастный к морскому делу юный яхтенный рулевой). — Если, конечно, команда не зевает на парусах…

— Да не восьмерку, а имя Генри! — горячо разъяснил дядюшка Юферс. — Я же объясняю вам…

— Так не бывает, — уверенно заявил юный рулевой.

— Ха! Не бывает! Он мог еще и не такое! Говорят, он однажды поспорил с боцманом Дудкой на десять долларов, что…

— Дядюшка Юферс! Не могли бы вы перестать на время охмурять юное поколение вдохновенными, но не совсем правдивыми морскими байками? Клянусь памятью дедушки, про Генри и Дудку они слышали уже много раз… А у нас к вам дело! — Это подошли к рассказчику и слушателям старпом Жора и Витя Вермишелкин по прозвищу Макарони. Витя был молчалив и покорен судьбе, а Жора излучал энтузиазм. Он ухватил дядюшку Юферса под руку и заставил покинуть бочонок, на котором тот восседал. Ребята возмущенно загалдели.

— Тихо, дети, тихо, — остановил шум Жора. — Если Георгий Сидоропуло (он же Джордж Седерпауэл) говорит «надо» — значит, надо! Скажите дядюшке Юферсу, «до свиданья», вы не увидите его дней десять…

— Жора, в чем дело? Оставь меня в покое… Ну в самом деле! Ты еще в семь лет был скверным мальчишкой, надо было драть тебе уши..

— Уши — потом! А сейчас вы, дядюшка, завербованы в рейс…

— Какой рейс! Я старый больной человек!.. Жора, пусти сейчас же! У меня поясница…

— Ха, он говорит «поясница»! Клянусь памятью дедушки, у всех поясница! А старый боцман — всегда боцман. У него больше опыта, чем у пяти молодых! Идем в контору оформлять отпуск без содержания… — И Жора под руку поволок дядюшку Юферса к зданию яхт-клуба.

Мама и отец Владика, поглядывая на дверь, вполголоса, но энергично обсуждали ситуацию.

— Ты должен понять, какая это удача, что вы уйдете в рейс. Иначе на нас свалилась бы масса дополнительных забот.

— Каких еще забот?

— Я не успела сказать. Утром звонила из Москвы Зинаида…

— Какая еще Зинаида?

— Двоюродная сестра…

— Чья сестра?

— Господи, твоя, конечно! У меня нет двоюродной сестры…

— Что ей надо? Я последний раз видел ее пятнадцать лет назад! Такая занудная девица…

— Давно уже не девица. У нее муж и сын вроде нашего обормота. Она умоляла приютить мальчика у нас на лето, потому что там у них какие-то обстоятельства… Можно было бы и приютить при нормальной жизни, но ведь надо за ним присматривать, надо кормить, а у нас денег кот наплакал. Наше-то костлявое создание питается солнечным светом и фантазиями, а столичный мальчик должен есть нормально… Я сказала, что посоветуюсь с мужем и через неделю позвоню…

— Если не отключат телефон за неуплату, — сумрачно напомнил капитан Ставридкин.

— Я позвоню сегодня. Скажу, что муж и сын уходят в рейс, а я полностью отключаюсь от реальности из-за своего диплома. Так что извините, мол… Конечно, при других обстоятельствах было бы неплохо, если бы мальчик приехал, играли бы вдвоем, гуляли, загорали, но при такой ситуации…

— В самом деле, позвони, пока не отключили. А то уморим гостя…

Владик честно не прислушивался к разговору. В данный момент он снова покидал дом через окно. Теперь это было затруднительно, потому что с собой Владик уносил свернутый в трубку фотопортрет и старую дребезжащую раскладушку. Все это надо было аккуратно переправить вниз… Владик переправил. И с раскладушкой на плече бодро зашагал к библиотеке. Кроме раскладушки и фотоснимка, у

Владика был еще пластмассовый пакет, из которого выглядывал Андрюшка.

Уже вечерело…

Гоша и Рептилий Казимирович по библиотечному коридору двигались к лестнице, ведущей в башенку. Возможно, они угостились не только чаем из самовара, потому что излишне заботливо поддерживали друг друга и были крайне предупредительны.

— Мне, Георгий Лангустович, фрагменты вашей поэмы показались крайне глубокими по смыслу и преисполненными поэтической образности…

— Э… что вы, Рептилий… это… Казимирович. Боюсь, что оно… это самое… графомания…

— Соблаговолите не употреблять таких слов! Вы истинный поэт! Завтра мы еще вернемся к этой теме… И завтра же, на свежую голову, посмотрим ваш сертификат на поиски клада, о котором вы изволили упомянуть…

Они раскланялись у нижней ступеньки. Полутемная спиральная лесенка таинственно, как трап в заброшенном корабле, поскрипывала, когда Гоша поднимался к себе. Он нащупывал босыми ногами ступеньки и бормотал:

Мне памятен будет сей день новоселья…

Сперва он с бедою пришел,

И не было в нем никакого веселья,

Зато мне теперь хорошо…

Гм… надо, пожалуй… это самое… записать…

Оказавшись наверху, Гоша тут же взялся за карандаш и склонился над табуретом с бумагами. Но почти сразу его отвлекли.

— Гоша!.. Гоша-а! Вы дома?! — донеслось с улицы.

Гоша торопливо выбрался на балкончик. Внизу стоял его юный друг с раскладушкой и прочей поклажей.