Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 63

— А что такого? Мы, может, даже поженимся.

— Нет!

— А тебе не указать, к носу палку привязать, а у палки есть ответ: ты дубина, а я нет.

— Тогда… — отчаянно сказал Севка. — Тогда я вас вызываю на дуэль.

И они сразу оказались на крошечной каменной площадке, окруженной облаками. Иван Константинович неприятно улыбнулся и поднял пистолет-клюку. Прямо в Севку прицелился! А у Севки была только железная трубка с картофельными пробками. Ну ничего, сгодилась бы и трубка, но Севка никак не мог попасть в нее карандашом, чтобы нажать и выстрелить. А Иван Константинович целился, целился… Как тут было не проснуться?

В школе на всех уроках Севка думал, как поступить. Сказать Ивану Константиновичу: «Не смейте ухаживать за мамой»? Он ответит: «Да что ты, Севочка, разве я ухаживаю? Кто тебе такую чушь сказал? Ты не волнуйся». И всё пойдет по-старому, взрослые не очень-то слушают маленьких. Подложить в комнату Ивана Константиновича самодельную гранату из карбида, чтобы он испугался и уехал? Он не испугается, на фронте он и не такое видел.

А что-то делать было необходимо, хочешь не хочешь.

Севка не был храбрым человеком. Он очень неохотно дрался.

Он боялся после второй смены возвращаться домой по темным улицам. Боялся грозы и городского сумасшедшего дяди Дуси, который мычал и гонялся за мальчишками, когда его дразнили. Но случалось в жизни, когда бойся не бойся, а деваться некуда. Если, например, дал честное слово, что прыгнешь с трехметрового навеса в сугроб, — помирай, но прыгай. Потому что честное слово нарушить невозможно. Если обещал маме сперва сделать уроки, а потом гулять, приходится (хотя и быстро-быстро) делать. Потому что маму обманывать нельзя: во-первых, бесполезно, во-вторых, потом самому тошно. А когда один раз на Гарика налетел третьеклассник Валька Прыгун и отобрал сосновый кораблик, Севка догнал Прыгуна и огрел по спине самодельным автоматом. Потому что за маленьких из своего дома полагается заступаться.

И теперь как ни вертись, а выход был один. Севка наконец это понял отчетливо.

Приняв твердое решение, Севка слегка успокоился. Конечно, он всё равно чувствовал тревогу, но это была не растерянность, не поиски выхода, а волнение перед боем.

Всё складывалось удачно. Когда Севка вернулся с уроков, мама еще не приходила, а майор Кан был дома: накануне он дежурил по училищу и сегодня отдыхал. Или поджидал маму, чтобы опять куда-нибудь пригласить?

Севка стал готовиться. Надел матроску — это была его парадная одежда. Натянул длинные зимние штаны. Вообще-то он их ненавидел всей душой и надевал только в самые лютые холода: штаны были из такого колючего сукна, что даже сквозь чулки кусались не хуже крапивы. Но сейчас приходилось терпеть, чтобы выглядеть взрослее и мужественнее.

Потом Севка подумал, что следует вернуть подарки. Тетрадь он давно изрисовал, карандаши источил, шоколад, естественно, съел. Оставались погоны. Севка прогнал сожаление, сжал погоны в кулаке, встал посреди комнаты и несколько раз глубоко вздохнул — чтобы набраться решимости. В горле что-то само собой глоталось. Севка глотнул посильнее — последний раз — и строевым шагом вышел в коридор. Решительно постучал в дверь майора Кана.

— Сева, это ты? Входи, входи!

Иван Константинович, нагнувшись над столом, заправлял в машинку чистый лист. Машинка была трофейная, только буквы у нее сменили на русские. Она была казенная. Ивану Константиновичу дали ее в училище, чтобы печатать всякие планы для занятий с курсантами. Иногда Иван Константинович разрешал Севке попечатать. Севка мечтал, что когда-нибудь сочинит настоящее длинное стихотворение и полностью напечатает его на этой машинке.

Нет, никогда этого не будет…

Иван Константинович, видимо, удивился: почему Севка стоит, у порога и каменно молчит? Он оглянулся. Выпрямился:

— Что с тобой, Сева?

Севка сделал несколько деревянных шагов и отчетливо сказал:

— Нате ваши погоны.

Он метнул их на стол. Один погон застрял под машинкой, другой лег на самый край стола и закачался: упасть или нет? Не упал.

Севка заставил себя посмотреть Ивану Константиновичу в глаза.

— Севушка, что случилось?

Он был такой знакомый, такой добрый и привычный… Но нет, это был враг. Севка опять крупно глотнул и проговорил, не опуская глаз:

— Я вызываю вас на дуэль.

 ДУЭЛЬ

Иван Константинович приоткрыл рот, мигнул. Хотел что-то сказать, но только тихо кашлянул. Опустился на стул. Спросил:

— Ты не шутишь?

— Нет, — сказал Севка и ощутил внутри неприятное замирание.

Иван Константинович опустил голову. Мельком взглянул на Севку, забарабанил пальцами по краю стола. Рядом с погоном.

— За что же ты меня так?

— Потому что… — Севка неожиданно осип. — Вы ухаживаете за мамой. А я не хочу… Вы не имеете права!

Иван Константинович подскочил как на шиле:

— Севка, да ты что! — Лицо у него стало жалобным.

«Сейчас начнет отпираться», — подумал Севка.

— Ты с ума сошел, — печально сказал Иван Константинович.

— Нет, не сошел. Может, вы на ней еще жениться хотите?

— Кто тебе наговорил такую чушь?

— Никто. Сам вижу, — сурово сказал Севка.

— Да я… — начал Иван Константинович и замолчал. Что-то непонятное мелькнуло на его лице. Он стал другим. — Дуэль — вещь серьезная. Может быть, ты еще подумаешь? — строго спросил он.

Севка опять ощутил неприятное замирание. Тайная надежда, что Иван Константинович откажется стреляться и поклянется не подходить к маме, испарилась. Да и глупая это была надежда! Если человека вызывают на дуэль, тот не имеет права отказаться. Это может сделать лишь самый последний трус, и тогда над ним всю жизнь будет висеть черный позор. Иван Константинович ни в коем случае не трус. Значит…

Что же, когда идешь на поединок, на мирный исход рассчитывать не стоит. Севка сказал как можно решительнее:

— Я думал уже два дня.

— Тогда конечно… — Иван Константинович встал. — Ни в чем я не виноват. Ни перед тобой, ни перед мамой. Это всё твои выдумки или чьи-то глупые разговоры. И я не стал бы принимать вызов из-за этого. Но ты швырнул мне мои погоны — это оскорбление офицерской чести. Я теперь просто не имею права уклоняться от дуэли… Каким оружием будем драться?

— Пи… пистолетом, — одними губами сказал Севка.

— У тебя есть пистолет?

— У вас же… есть…

— А! Ты предлагаешь стрелять по очереди?

Севка кивнул.

— Что же, можно и так. Давай начнем.

Внутри у Севки что-то ухнуло и тяжело замерло. Будто он выпил полведра воды и вода эта в желудке моментально превратилась в ледяной ком. Но Севка не шевельнулся, не дрогнул. Не сделал даже крошечного шажочка назад.

— Давайте, — сказал очень тихо, но упрямо. Потому что деваться было некуда. Пускай уж скорее все кончится.

Иван Константинович быстро взглянул на Севку и опять стал смотреть в сторону. Деловито проговорил:

— Один из нас, по всей вероятности, будет убит или ранен. Надо, чтобы тот, кто останется невредимым, не попал под суд. Поэтому придется подписать договор.

— Какой договор? — шепотом спросил Севка.

— Сейчас… — Иван Константинович повернулся к машинке и, не садясь, защелкал клавишами. Потом выдернул лист и протянул Севке. Вот что было там напечатано:

МЫ, УЧЕНИК 2-ГО КЛАССА ВСЕВОЛОД ГЛУЩЕНКО И МАЙОР КАН И. К., ДОГОВОРИЛИСЬ О ЧЕСТНОЙ ДУЭЛИ. ОСТАВШЕГОСЯ В ЖИВЫХ ПРОСИМ НЕ ПРИВЛЕКАТЬ К СУДУ.

Подписи

(Глущенко)

(Кан)

— Прочитал? — спросил Иван Константинович, и Севка увидел его строгие серые глаза.

— Да… — прошептал Севка.

«Неужели это правда? А что скажет мама?»

— Согласен? — спросил Иван Константинович.

— Да-

— Тогда подписывай. Вот здесь.

Он дал Севке ручку-самописку. Севка начал выводить фамилию. Ручка была тяжелая, скользкая, она вырывалась из пальцев. Перо царапало бумагу. Буквы получались очень корявые. Севка вдруг подумал, что, может быть, он пишет последний раз в жизни. Ему стало ужасно жаль себя. Просто хоть плачь. Но он не заплакал все-таки. Не хватало еще такого позора!