Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 3

Мальчик пересек двор и взобрался на сарай.

Сейчас все было не так. Травяные пятна-острова исчезли в темноте. Дождевая вода в бочке совсем не напоминала маленького озера. Она была черной, и в ней неподвижно висели две звезды. Словно кто-то прорыл земной шар насквозь, и сейчас из этого круглого колодца на мальчика смотрели звезды южного неба.

Под майкой у мальчика стучал будильник. Стучал испуганно, как сердце спрятанной за пазуху птицы. Он не понимал, зачем его стащили с уютной тумбочки, сунули между майкой и голым животом и понесли неизвестно куда. Маленький комнатный будильник не догадывался, что ему придется стать астрономическим хронометром.

Мальчик вытащил его и поставил рядом на доски. Оказавшись на свободе, будильник сразу успокоился, застучал деловито и совсем по-домашнему.

Потянуло сыростью. Это проснулся на минуту не сильный, но прохладный ветер. Мальчик поежился, подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Светящиеся стрелки показывали, что до полуночи еще десять минут.

Мальчик стал смотреть в небо.

Оно казалось таким бесконечным, что было страшно дышать.

В черной глубине влажно сияли звезды. Мальчик хорошо знал карту северного неба. Он мог даже по памяти нарисовать ее. Но, конечно, он помнил только главные, яркие звезды. Те, из которых складываются ломкие контуры созвездий. А сейчас, будто стараясь помочь мальчику, небо опрокинуло на него все запасы звездного искристого света.

Чем дольше он смотрел, тем больше звезд проступало в бесконечной черноте. За самыми близкими и горячими светились другие — не такие яркие, но зато их было больше. А за ними мерцала целая россыпь далеких искр. Но это не все. Приглядевшись, мальчик увидел, что небо сплошь усеяно тончайшей звездной пылью. Эта пыль сгущалась в туманную полосу Млечного Пути и светлые островки других галактик.

Мальчик растерялся. Он не мог запомнить столько! Этого не было на карте!

Это нельзя было нарисовать…

Но потом он заставил себя успокоиться. Он подумал, что ему нужны только главные звезды. Вот те, из которых сложены Медведица, Кассиопея, Персей. По крайней мере, для начала… Это благодаря им ночное небо кажется знакомым. Они как большие деревья, по которым находят дорогу в густом мелколесье; как главные острова, по которым моряки узнают очертания архипелагов.

Он думал так, но продолжал отыскивать глазами все новые и новые искры. В каждой из них светилась, дрожала тайна.

Лениво шевелился ветер, сырой и зябкий. Казалось, что космический холод тяжелыми каплями просачивается в теплый воздух Земли и растворяется в нем влажной свежестью. Мальчик вздрагивал. Но холодное дыхание неба для него было все равно что для морехода ветер, зовущий в дорогу. Резкий трезвон безжалостно распорол тишину. Мальчик вздрогнул и пяткой прижал кнопку звонка. Будильник опрокинулся и обиженно замолчал. Пришла полночь.

Мальчик отыскал в небе Полярную звезду и взглядом провел от нее точную линию на север — до темного горизонта. Потом на юг, на восток и на запад.

Мальчик запоминал.

Конечно, он не был силен в астрономии, но кое-что знал и рассуждал просто. Небо вращается вокруг Полярной звезды и за двадцать четыре часа делает полный оборот. Так кажется с Земли. Значит, за час звезды проходят двадцать четвертую часть круга. И можно определить, где они находятся в любое время дня и ночи, только для начала надо знать, как они стоят в полночь. Теперь мальчик знал и это.

Созвездия были у него в плену.

— Я все проверил и высчитал, — сказал мальчик.

— А дальше? — спросила девочка.

— А дальше… все. Ведь зонта у меня нет.

Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.

Глупо все получилось. Из-за этой сушеной скуки — Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдет к друзьям своего мужа. У нее, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.

— А может быть, завтра, Вероника Павловна? — осторожно спросил отец.

— О нет, нет! — сказала она.

У нее был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И еще большие цыганские серьги — золоченые полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.

Он спросил об этом у отца.

— Не твое дело. Нечего хихикать над старшими! — рассердился отец.

Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днем она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но все-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.

Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?

Смешно!

Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак ее не звал.

— Почему ты с ней не разговариваешь? — спросил отец.

— О чем?

— Ты вот порассуждай! — пригрозил отец. — Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя…

— Ой, — тихонько сказал мальчик.

Такая была у него привычка. Он сам ее не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил свое «ой»: то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то еще как-нибудь. Иногда громко, иногда шепотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.

А с Вероникой Павловной мальчик все равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.

Но сегодня ей понадобился зонт. А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От толстой иголки — побольше, от тонкой — поменьше. Ведь и звезды на небе разные.

Но не всем интересны звезды.

— Это вандализм, — сухо произнесла Вероника Павловна, — так обращаться со старинными вещами!

Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.

— Вы подумайте… Одна, две, три… Он сделал восемь дыр, — аккуратно подсчитала Вероника Павловна.

Созвездие Большой Медведицы было для нее просто дырами!

— Семь, — сказал мальчик. — Одна была раньше.

— Ты поговори! — вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: — У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.

Вероника Павловна оскорбленно поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!

— У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.

У нее не было детей.

— Это само собой, — заверил отец.

Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.

— Только и знаешь, что позорить перед людьми! — с непонятным отчаянием произнесла мать.

— «Перед людьми»… — сказал мальчик.

У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.

Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:

— Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!

— Тише, — умоляюще сказала мама.

— Если бы вам жалко было зонта, — чувствуя закипающие слезы, сказал мальчик, — а то вам ведь не жалко. Вы для нее стараетесь… Боитесь, что ли?

— Молокосос! — тонким голосом закричал отец. — Щенок! Вон!