Тумак Фортуны или Услуга за услугу - Михайлов Сергей - Страница 6

— Я б так не смог. Коли нутро горит, любую бормоту примешь.

— Такое только Христу под силу, — авторитетно заметил Вовка. — Кремень, а не человек.

Последнее сообщение Вовки-прессовщика произвело на бригаду сильнейшее впечатление.

— Вот гляжу я на вас, мужики, — вновь подал голос Колян, — и разбирает меня тоска. Просто уши вянут вас слушать. И до чего ж вы, мужики, темный народец!

Он закатил глаза и икнул мощно, с надрывом, так что кадык его аж в самый подбородок уперся. Потом хлопнул очередной стакан и медленно, с достоинством, сполз под стол, где и отключился.

— Братва, волоки бригадира в каптерку, — распорядился Вовка. — Пущай прочухается.

Философа бережно подняли и отволокли отсыпаться. Вовка же, вернувшись к столу, наполнил до краев стакан и официально заявил:

— Все, братцы, шестой пузырь добиваю. — Он проглотил водку, даже не поморщившись. — Сейчас окосею.

И окосел. Взгляд его остекленел и стал бессмысленно-блаженным, рожа побагровела, на толстых, как у папуаса, губах заиграла идиотская ухмылка, массивная челюсть отвисла, и на мою газету, и без того обильно усеянную окурками и залитую водкой, упал тлеющий бычок. Я и глазом моргнуть не успел, как в дедморозовском подарке, вокруг вовкиного бычка, образовалась дыра.

И тут надо мною нависла чья-то зловещая тень. Откуда-то из-за спины появилась рука и сдернула мою газету со стола.

— Не трожь, — предостерег я, едва ворочая языком, и оглянулся.

Вором оказался Саддам ибн Хусейн, леший его забодай. Стянув мою газетку, он тут же уволок ее в свой угол, где и принялся жадно читать. Как обычно: снизу вверх и справа налево, начиная с последней страницы. Как и положено правоверному последователю Аллаха. Я махнул рукой — грех обижаться на юродивого.

Оглядевшись, я произвел следующее наблюдение. Лыка не вязал уже никто, разговоры как-то разом прекратились, все кивали, сопели и пускали пузыри. Нужная кондиция была достигнута.

Чего уж греха таить, я и сам был на грани помутнения рассудка. Вскоре я тоже закивал и отключился.

Так прошел мой первый трудовой день в новом году. Если верить Светке, то домой в тот день я приполз на карачках. А я ей верю.

Глава шестая

Всю ночь по моей квартире кружила стая бутылочного цвета змеев-горынычей и злобно косилась на мою спящую персону. У одних были шашечки на чешуйчатых боках, словно у такси, другие сжимали в своих лапищах по одной, а то и по паре монтировок. Утром, едва продрав глаза, я твердо решил: все, баста, больше никакой водки, а то ведь недолго и в Кащенку угодить. Психушки мне сейчас только и не хватало для полного счастья. Хорош, мужики, пора завязывать.

Светки дома не оказалось. Сегодня, вспомнил я, у нее дневное дежурство. Что ж, придется выбираться из дерьма в одиночку. Ну да не впервой.

Смахнув со спинки кровати зазевавшегося змееныша, я кое-как поднялся. Мир воспринимался с трудом, сквозь муть в глазах, шум в ушах и пелену в мозгах. Организм трясло, как при армянском землетрясении, в нутре бушевал пожар, правый глаз заплыл, а рук и ног я не чувствовал вообще. Хреново твое дело, Василь Петрович, сказал я себе, тебе ведь еще на работу пилить. Не отбросить бы тебе с перепою коньки.

Коньки я не отбросил. По крайней мере, на этот раз все обошлось. Кое-как собрался и отправился на смену.

Внизу, в подъезде, у почтовых ящиков, нос к носу столкнулся я с Иван Иванычем, нашим почтальоном, классным мужиком и большим любителем заложить за воротник. Распил я с ним, помню, не одну бутылочку, это уж точно.

Он остановился как вкопанный и уставился на меня, словно на инопланетянина.

— Ну и видок у тебя, Василь Петрович, — покачал он головой, соболезнуя.

— Что, совсем хреновый, да? — прохрипел я, едва ворочая распухшим языком.

— Не то слово. Крепко перебрал вчера?

— Крепко, — признался я.

— Оно и видно. — Он начал раскладывать газеты по почтовым ящикам. — Погоди-ка, а не ты тут вчера с двумя бомжами поцапался?

— Да нет вроде… — неуверенно пробормотал я.

— Ну точно, ты, — непонятно чему обрадовался старик. — Один из них тебе еще фингал под глазом поставил. — Он присмотрелся ко мне повнимательнее. — Ага, так и есть, светится-то фонарь. А уж какую, Вась, ахинею ты нес! Будто вернулся ты только что из командировки… э-э… из какой-то там Занзибарской губернии, где вместе с каким-то Сократом новенькими «жигулями» одаривал тамошних психов, и что был ты Дедом Морозом, а этот твой Сократ вроде как в учениках у тебя ходил и мешок с «жигулями» за тобой таскал. — Он снова покачал головой. — Плохи твои дела, Василь Петрович, заговариваться начинаешь. Как бы рецидив у тебя не вышел. Что, так ничего и не помнишь?

Я ощущал, как запылали у меня уши. Стыдобень да и только!

— Ни-че-го, — развел я руками. — Ничего, Иваныч. Хоть режь.

— Нельзя так, Вась, меру знать надо. Послушай меня, старика, уж я-то в этих делах толк понимаю.

— Стоп, Иваныч, осади назад. Я и сам секу, что я кретин, идиот и безмозглый осел, и поэтому читать мне мораль бесполезно. Не надо, Иваныч, мне мозги продувать, там так и так ветер гуляет.

— Так я ж хочу как лучше…

— Все хотят как лучше, а выходит все наоборот, — философски заметил я. — Жизнь, она ведь непредсказуема, Иваныч, а мы все равно как слепые кроты, тычемся своими сизыми носами и ни хрена не видим. Вот ты, к примеру, знаешь, что бывают настоящие Деды Морозы?

Иван Иваныч снова закачал головой, продолжая соболезновать и сокрушаться.

— А! — завопил я. — Я так и знал! Думаешь, я с катушек съехал? Думаешь, думаешь, не крути башкой-то. Только ты дико ошибся во мне, Иваныч, я, к твоему сведению, трезв и в твердой памяти, и с котелком у меня все в норме, это уж точно.

— Вот и вчера ты то же самое твердил, — давя на меня косяка, прошамкал Иваныч и опасливо отодвинулся от греха подальше.

— Ага, значит и вчера я был трезв!

— Да уж трезвее некуда.

— Нет-нет, ты послушай, Иваныч!..

Но Иваныч слушать больше не желал. Он торопливо запихивал корреспонденцию в почтовые ящики и явно намеревался улизнуть от меня в первый же удобный момент. Я видел, как трясутся у него руки — то ли тоже с перепою, то ли со страху. Я снова затосковал.

Иваныч тем временем закончил свою почтальонскую деятельность и собирался было уже дать деру, но тут…

— Э, э, погоди, — остановил я его, хватая за плечо, — ты что же, Иваныч, мой ящик-то пропусти? Думаешь, я не видел? Почему, спрашивается, газету в него не вложил?

Иваныч совсем сник и уставился на меня, как таракан на вошь.

— А для тебя нету никакой газеты, — пролепетал он таким тоном, словно я предложил ему собственной задницей опробовать новую модель электрического стула.

— Как это нету? — взъерепенился я. — Как это, спрашивается, нету? Всем есть, а мне, значит, нету? Ты, Иваныч, не темни, выкладывай начистоту: где газета?

Теперь я держал его за грудки, ноги его едва касались пола. Я был страшно зол и возмущен до глубины души.

— Ой, Василь Петрович, не надо, — заскулил Иваныч, выкатив круглые, как у совы, шары, — я желудком слаб, ты же знаешь. Как бы… того… чего не вышло…

Я опустил старого козла на землю.

— Засранец, — процедил я сквозь зубы. — Значит, говоришь, не было для меня газеты?

Он затряс головой так, будто уже сидел на электрическом стуле и к электродам подвели максимальное напряжение.

— Ладно, хрен с тобой. Ты, Иваныч, на меня не серчай, — хлопнул я его по плечу — не сильно, а так, слегка, чтобы чертов его желудок, не дай Бог, не воспринял это как сигнал к началу бурной деятельности, — это я сгоряча на тебя полкана спустил, вчерашние дрожжи в нутре еще бродят, на мозги давят. Вспыльчив я, Иваныч, есть такой грех. Просто люблю я во всем порядок, даже в мелочах. А с газетой я разберусь, это я обещаю. Понимаешь, Иваныч, должна быть газета, должна. За четвертое января.

Его аж всего передернуло.