Сказки о рыбаках и рыбках (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 54

— Где же это ты гулял, а?

Чтобы объяснить все разом, Стасик выговорил обреченно и торопливо:

— Заблудился. Пошел к реке, а там все незнакомое… А потом пристали там одни… которые еще в лагере… Меня с уроков прогнали, вот…

— Да знаю… Учительница твоя приходила…

— А мама?..

В этом вопросе было все. Знает ли мама? Что с ней? Очень ли беспокоится за него, за Стасика? И почему в окнах нет света?

Юлий Генрихович затянулся в последний раз, осветил огоньком впалое лицо. Отбросил папиросу.

— Мама не знает… Ее еще днем на «Калужку» увезли. Видишь, как получилось: пораньше, чем ждали… — Он положил на голову Стасику тяжелую теплую ладонь. — Сестренка у тебя появилась. Катенька…

Часть вторая

ШАРИК

Поиски

«Ты кто?»

«Я… Стасик…»

«Стасик — это кто?»

«Я… мальчик. Разве не видишь?..»

Мальчик… Что это такое? Вернее, кто? Существо из непонятного мира, где иное пространство, иные измерения и, кажется, иное время. Но именно существо! Значит, не только шары могут думать, чувствовать, жить. Мальчик — тоже! Ведь недаром у него с Белым шариком возник резонанс…

Сначала это был резонанс печали и одиночества. Белый шарик испугался, что Стасик может погаснуть, как (если верить рассказам) гаснут шары под черным покрывалом. Но ведь «один и один — не один». Это общая формула для всех миров. И Шарик ощутил, как в мальчике Стасике тает горькое чувство. Черный импульс рассеялся, теплые лучи осторожной радости пошли от Стасика в пространство, пушисто защекотали Шарика…

Потом, когда мальчик Стасик ослабил импульсы активного общения и пригасил сознание, он все равно сжимал крошечный твердый шарик ладонью. Белому шарику было уже понятно, что такое ладонь, и он ощущал на себе ее тепло. Он совсем отключился от связи с другими шарами, и они еле докричались, чтобы он не прозевал тройной импульс от системы Оранжевых шаров. Белый шарик не прозевал: принял импульс и отразил, как полагалось, в район Большого пятиугольника, но сделал это машинально. А всем своим существом он жил сейчас в ладони мальчика Стасика, где ровно толкалась горячая жилка.

По этой жилке, потом по другим жилкам и нервам Белый шарик тихим импульсом-разведчиком проник в ту область, где у Стасика — в том же ритме, что и жилка под кожей, — тихо пульсировало информационно-контактное поле. Оно теперь дремало, и Шарик без препятствий читал и запоминал то, что было основными понятиями Стасика: «Человек», «Мальчик», «Земля»… «Мама», «Дом», «Школа»… «Отметки», «Враги», «Кино»… «Солнце», «Книжки»… «Утро»… «Душа», «Друг»… Два последних понятия особо заняли внимание Шарика. В них были неясность и беспокойство. Что такое «Душа», не понимал, видимо, и сам Стасик. А «Друг» — наоборот, очень понимал, только от этого не делалось легче, потому что вместо друга была у Стасика только мечта о нем. Окружавшие Стасика мальчики не укладывались в параметры понятий о друге. И мечта была похожа на ячейку Всеобщей Сети, не заполненную необходимым импульсом.

Но сейчас… «Один и один — не один, ты и я»…

Шарик не просто читал понятия Стасика о всяких вещах и явлениях. Не по отдельности. Они цеплялись друг за друга, переплетались в сложные узоры, узоры эти рождали новые картины и мысли. И Белому шарику уже казалось, что он разбирается в жизни Стасика и вообще в жизни тех, кто называются «человеки». Мало того, появилось даже ощущение, что все это ему смутно знакомо. Словно сам Белый шарик жил когда-то на Земле и был мальчишкой. Конечно, это просто сказывалось явление «отраженной памяти», но все равно было приятно. Лишь одно царапало радость Шарика — виноватость, что он без спроса влез в сознание Стасика и будто подглядывает в щелку. Но с чего бы это? Шары не ведали такого чувства, оно было чисто человеческим. Неужели Белый шарик заразился им, разбираясь в мыслях и ощущениях земного мальчика?

Ну и ладно, пусть заразился! Легче будет понимать Стасика… А чтобы ничего не царапалось в душе (если она есть у Шарика!), утром, когда Стасик проснется, Белый шарик ему во всем признается. И расскажет про себя Стасику тоже все-все! И тогда уж они действительно станут «один и один — не один».

…Но утром было не так.

— Шарик… — услышал он и бросил импульс ответа:

— Стасик!..

И тут же тугой удар гравитации скомкал, погасил на миг сознание. А потом все оказалось другим. Маленький твердый шарик был уже не в ладони у Стасика. Он метался в тесном пространстве, его то и дело охватывали волны липкого злобного излучения. «Вильсон! Вильсон!» — радостно пульсировало в них, но это была нехорошая радость, чужая. А сигналы Стасика пробивались издалека — жалобные, отчаянные! Потом судорожно метнулся черный импульс одиночества — как последний крик. И маленький целлулоидный мячик облепила глухота. Белый шарик ушел из него, съежился сам в себе, в центре пространственной пирамиды, а с ее вершин тормошили его заботливыми вопросами большие шары: «Что с тобой, малыш? Что случилось?»

С ним-то ничего! А со Стасиком? Какая беда его подстерегла? Снова те, кто назывался «гады»?

— Отстаньте от меня, пожалуйста, — сказал Белый шарик, но без грубости, а так печально, что большие шары смущенно примолкли.

Он продолжал делать свое дело: излучал и принимал импульсы, вплетал их во Всеобщую Сеть, потому что знал — для этого он и есть на свете. Но сейчас удачные комбинации и ощущения резонанса не радовали его. А просчеты не огорчали.

Все свободное время (а его было немало) Белый шарик искал Стасика. Как искал? На ощупь. В памяти его остался след прежнего импульса, и по нему Шарик снова уходил в тот мир, где жил Стасик. Нечувствительно для этого мира Белый шарик ощупывал его лучами-анализаторами. И понимал все больше и больше. Он разгадал, что такое буквы и как из них складываются слова, которыми можно надолго (может быть, навечно!) записать какие хочешь мысли. Научился он проникать на полки хранилищ, где стояли тысячи книг — пачки плоскостей, усеянных словами-мыслями. Шаря лучом в толще этих спрессованных листов, он мгновенно прочитывал книгу за книгой и узнавал такое, о чем, наверно, и слыхом не слыхивал никто из самых умных и старых шаров. Например, об атомах и молекулах, о белках и хитростях мельчайших клеток, из которых на Земле состояло все живое. В том числе и мальчики.

Шарик поражался сложности и громадности Стаськиного мира, который сначала показался ему таким крошечным.

Но этот мир жил сам по себе, не вступая с Белым шариком ни в какие контакты. Просто не замечал его. И не мог ответить, где затерялся мальчик Стасик.

Связаться со Стасиком можно было лишь через какой-нибудь маленький шарик, если Стасик возьмет его в руки. А как угадать этот миг? Белый шарик проникал то в костяные шары, которые гоняют длинными палками по сукну, то в мелкие подшипники ребячьих самокатов, то в пластиковые шарики, скачущие по твердым столам. А чаще всего — в резиновые мячики, — они то и дело оказывались в мальчишечьих ладонях. Белый шарик ощущал только тепло этих ладоней и ответно теплел сам. Но резонанса не получалось.

Только один раз, когда он проник в тяжелый стальной шарик, показалось, что шевельнулся, затрепетал ответный импульс. Но это лишь на полмгновения. А потом опять пусто и глухо…

Наступил момент, когда Белый шарик научился видеть земную жизнь. Слово «видеть», конечно, не точное. Это не было человеческим зрением. Но все-таки теперь Шарик различал не только черные буквы на белых листах, но и все, что было вокруг точки, которую нащупывал импульс. Шарик часто наблюдал, как на улицах играют мальчики. Он даже слышал их разговоры. Среди этих ребят были и Стасики. Но который из них его Стасик? Шарик ведь не знал, как он выглядит. И никто из Стасиков — даже с мячиком в руке — на зов Белого шарика не отвечал.

…Большие шары волновались, тревожились, возмущались:

— Почему ты все время отвлекаешься?

— Куда ты рассылаешь такие сильные импульсы? Зачем?