Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 78

Наконец, преодолев хлёсткий напор ветра, он вернулся к лестнице и спустился в тёплую тишину двора.

Ему было немного не по себе…

Ящерка ждала мальчика, выглядывая из-за камня.

— Эх ты… — сказал ей мальчик.

Ящерка скользнула на серую плиту и побежала к фундаменту — туда, где к башне примыкало правое крыло форта.

В прошлом веке здесь взорвался чудовищный круглый снаряд, брошенный с вражеского монитора. На фундаменте до сих пор чернели кривые трещины и щели. Когда-то их пытались залатать цементом и замазать известью, но до конца дело не довели. Здесь же, косо прислонённые к стене, стояли плоские каменные блоки. Ящерка хотела юркнуть между блоками и стеной, но мальчик накрыл её ладошкой.

Он подержал её — щекочущую, живую, стучащую крошечным сердечком — и посадил в нагрудный кармашек.

— Вот тебе. Теперь сиди… — пробормотал он. И хотел встать. Но из-под каменных блоков, что стояли у стены, донеслись смутные голоса. Неразборчивые слова, полушёпот.

Мальчик сунулся под камни. Здесь, в зябкой тени, он разглядел на фундаменте у самой земли щель. Большую. Длина около метра, а ширина такая, что может протиснуться кошка. Мальчик пролез подальше и замер у щели.

В ней ничего не было видно. Лишь на краях лежали неподвижные отблески желтоватого света. Зато стали различимы обрывки фраз:

— …и на той площади, где колокола…

— …кино про мушкетёров…

— …А Илюшка ногой ка-ак двинет и обломил разрядник! А они…

— …Зря они так. Всё-таки на лодке лучше…

Мальчик слушал долго, хотя стоять на четвереньках было неудобно: ныла спина, острые камешки и сухая известковая крошка впивались в коленки и ладони.

—…Если они узнают, мы сами виноваты… — услышал мальчик, и тут его кто-то легонько пнул в босую пятку.

Он вздрогнул, ладошкой прижал кармашек с ящеркой и, пятясь, выбрался из-под камней.

Над ним стояли двое мальчишек лет по двенадцати. Один — широкоскулый, коротко стриженный, с сердитыми глазами и трещинками на пухлых губах. Второй — тонкоплечий, сильно загорелый, со светлыми волосами, косо лежащими на коричневом лбу, с коленом, замотанным грязной синей тряпицей.

Мальчик знал, что у сердитого прозвище Лётчик. У загорелого прозвища не было, а звали его, кажется, Андрюшка. Оба они были в форме младших воспитанников: сизых флотских блузах навыпуск и коротких полотняных штанах — пыльных и мятых. Андрюшка не то спросил, не то просто сказал:

— Подслушивал, птенчик…

— Нет! — поспешно отпёрся мальчик. — Я случайно…

— Подслушивал случайно, — усмехнулся Лётчик. — Интересно, много ли слышал?

— Почти ничего, — сказал мальчик. — Бормотанье ка кое-то.

Мальчишки загораживали дорогу к дому, бежать было немыслимо, да, по правде говоря, и не хотелось.

Мальчик опять сказал:

— Я не нарочно…

— Что будем делать? — сумрачно спросил Лётчик у Андрюшки.

— Вот это прокольчик, — проговорил Андрюшка печально. Так говорят о большой неприятности, когда не знают, как её исправить. Он поддёрнул подол блузы, сунул руки в карманы на штанах и прошёлся по мальчику взглядом. От босых ступней до медных волосков, торчащих на макушке. И с беспощадной ноткой сказал:

— Придётся тащить в штаб.

Потом деловито предупредил мальчика:

— Попробуй только пикнуть.

— Не буду пищать, — тут же пообещал мальчик.

Он не испугался. Если бы ребята злились по правде, они могли бы накостылять ему прямо здесь. А сейчас была, видимо, игра. Мальчик давно мечтал, чтобы лицейские мальчишки взяли его в свои игры, но просить не решался.

Лётчик недоумённо глянул на Андрюшку:

— А… как?

— Завяжем глаза. Не помрёт.

— Не помру, — согласился мальчик.

Лётчик поморщился и спросил:

— А чем?

Андрюшка стал разматывать на колене синюю тряпицу.

— Маленькая, — сказал Лётчик.

— У меня есть платок, — торопливо сообщил мальчик. Платок ему в карман всегда клала мама, и там он лежал неделями чистый и нетронутый.

— Какой воспитанный ребёнок, — сказал Андрюшка почти без насмешки.

— Можно быть воспитанным, когда мама и папа… — заметил Лётчик. — Давай платок.

Они положили платок мальчику на глаза, а сверху плотно обмотали Андрюшкиным бинтом.

— Не вздумай подглядывать, — очень серьёзно сказал Андрюшка. — Худо будет.

— Не вздумаю. Честное слово.

— Честное слово ты маме давай. А с нами не валяй дурака, — проговорил в наступившей для мальчика темноте Лётчик.

— Я ни разу не нарушал честного слова, — обиженно отозвался мальчик.

— Ну и… пошли, — сказал Андрюшка.

Они взяли мальчика за локти твёрдыми горячими пальцами. Повели сквозь сухую траву, торчащую у стены…

Скоро под ногами оказались крутые ступени из холодного ноздреватого камня. Пахнула навстречу влажная землистая прохлада. С глаз убрали повязку.

Подземная комната была похожа на внутренность перевёрнутой ступенчатой пирамиды. Высокие брусчатые ступени уходили вниз и смыкались квадратом вокруг небольшой площадки. Там, на площадке, горел ярким светом круглый корабельный фонарь. Кажется, масляный. Он снизу вверх бросал жёлтые лучи на мальчишек и на камни.

Мальчишек было человек семь. Они сидели на средних ступенях. Сидели, как люди, которые у себя дома. И удивлённо смотрели на мальчика.

— Вот… — произнёс Андрюшка с виноватой ноткой.

— Шпиона привели, — разъяснил Лётчик.

— Я не шпион, — сказал мальчик.

На него смотрели молча.

Среди сидевших только трое были в лицейской форме. Остальные кто в чём. Это и понятно, если говорить по правде. Морской лицей уже не был морским лицеем. Старшие ребята — курсанты в штурманских куртках с якорями — ещё изучали навигацию и морское дело, проходили практику на рыболовных и пассажирских судах, а потом получали капитанские свидетельства. А младшее отделение давно превратилось в обыкновенный приют. Сюда направляли мальчишек, оставшихся без родителей во время военных стычек между Берегами. Подбирали тех, кто бродили по дорогам беспризорные и голодные. Впрочем, были и такие ребята, которых привезли родители — некоторые отцы и матери думали ещё, что здесь ребята получат профессию и "научатся порядку".

В казематах, переделанных под спальни для четырёх человек, теперь жили по десятку и больше. И вместо полусотни младших воспитанников — подтянутых, знающих устав мальчиков, одетых в блузы с голубыми воротниками, — на крепостной двор каждый день после занятий вываливалась кипящая и пёстрая мальчишечья толпа.

Отец мальчика говорил:

— Рынок, а не школа. Как можно их учить, если даже не помнишь всех по именам? Да многие и не отзываются на имена, привыкли к прозвищам…

Сюда попадали мальчишки с обоих берегов. Они сколачивались в группы наподобие маленьких партизанских отрядов. Между отрядами шла скрытая, но постоянная война. Иногда она вспыхивала короткими кровавыми схватками, в которые боялись вмешаться учителя и надзиратели. Дрались обычно младшие. Между старшими вражда была сдержанной. Зато у старших случались дуэли — честные и жестокие. Потом курсантское отделение перевели из форта в казармы береговой охраны и дуэльный обычай перешёл к младшим. Однако здесь обошлось без крови, и скоро всякая стрельба прекратилась.

Рассказывали, что Музыкант отказался стрелять в противника и бросил на камни пистолет.

— Трус! — сказали ему и те, кто были за него, и те, кто были против.

— Мы тебе знаешь что сделаем в спальне… — сказали те, с кем он жил в одном каземате.

— Дурачьё, — сказал Музыкант. — Был бы я трус — не отказался бы. Мне в него пулю всадить — дело не хитрое… — Он кивнул на щуплого гордого мальчишку, которым стоял на другом конце площадки, спрятанной в прибрежных скалах. — А умирать легко? Кто-нибудь пробовал? Хоть разок? А? Давайте постреляем друг друга, а они пусть радуются.

— Кто "они"? — спросили его.