Голубятня на желтой поляне (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 56

А Глеб сказал, словно ничего не случилось:

— Да ничего там хорошего, путаница всякая. До сути я ещё и не добрался… Почитай, если хочешь.

Лучше бы взял за шиворот да выставил из "Курятника".

— Я нечаянно… — глупо пробормотал я.

— Да? — вздохнул он. — А я думал, тебе интересно.

— Мне… интересно, — выдавил я, не поднимая головы.

— Ну и возьми. Можешь забрать домой и почитать. У меня два экземпляра на всякий случай…

Я понемногу перестал краснеть и отдышался. И хотел взяться за чтение прямо сейчас. Но пришли Юрка с Янкой, а за ними грустный Ерёма.

Ерёма взгромоздился на сундук, запахнул куртку и мрачно проскрежетал:

— Выключиться, что ли?..

— Ты чего кислый? — спросил Глеб, забираясь на верхнюю полку и прихватывая машинку.

— Меланхолия, — сказал Ерёма. — Всё пар-ршиво. Один на свете.

— Как это один? — осторожно сказал Глеб. — А мы?

— Вы — хорошо. Но это недолго. Будет осень, все разойдутся, "Курятник" будет пустой. Это с одной стороны…

— Всё равно мы тебя не бросим, — сказал я.

— Понимаю. Это тоже хорошо. С другой стороны. А с третьей стороны, всё равно я один такой.

— Тогда обзаведись детьми, — посоветовал Юрка. — Построишь домик, будешь сидеть с ними у камина и рассказывать, как развлекался в молодости… Только не оставляй их на тётушек.

— Откуда у Ерёмы тётушки, — сказал Янка.

— Да, — согласился Ерёма. — И где взять детей?

— В самом деле… — заметил Глеб.

— Откуда вы вообще берётесь? — сухо спросил Ерёма.

Юрка хмыкнул. Глеб завозился на верхней полке и сказал:

— М-м… да. Видишь ли, Ерёма, человеческий опыт всё равно тебе не пригодится.

— Я не для опыта. Для информации. Я эту проблему ещё не изучал.

Юрка захихикал. Янка лежал на нижней полке, закинув руки, и внимательно рассматривал над собой доски. Я оглядел всю компанию и бодро заговорил:

— Видишь ли, Ерёма, это большая волокита. Прежде всего нужны два человека — папа и мама. Они договариваются, какой должен быть ребёнок. Потом они идут… в это… в магазин "Детский мир", в самый малышовый отдел, подают заявление… Да, ещё документы нужны, что они именно папа и мама. От других родственников и от посторонних заявки не принимают… Ну, а потом приезжает почтовый фургон, приносят заказ: розовое дитя в коробочке. Воспитывайте… Иногда, правда, перепутывают. У меня мама и папа хотели девочку, а получили рыжего бестолкового мальчишку.

— Почему же обратно не сдали? — спросил Глеб.

— Обратно не принимают. За какого расписались, такого и воспитывайте.

Янка задумчиво сказал:

— А со мной не так было. Мама и папа никого не ждали, а в окошко влетел ветер. Маленький такой ветерок, закрутил по комнате всякие бумажки, лепестки с букета. А когда вылетел — пожалуйста. Я лежу на кровати… Мне дедушка рассказывал.

Я покосился на Ерёму и спросил придирчиво:

— Но документы у мамы с папой всё-таки были?

— Конечно!

Юрка зевнул и сказал:

— А обо мне предания молчат. Думаю, обошлось без документов. Ты, Ерёма, не верь этим бюрократам.

— Балбесы, — отчётливо произнес Ерёма. — Вы не поняли вопроса. Я спрашивал, как получаются дети т а к и е, к а к в ы. Бестолковые и вредные.

Глеб обрадованно захохотал. Но потом спохватился:

— Ерёма! Это сложный научный вопрос. Они же все разные. Вот Янка, например, он вместе со скрипкой на свет появился. Почему?

— Нет, — сказал Янка. — Скрипку дед сделал. Сразу, как я ро… как ветер принёс.

Глеб сказал:

— Принёс бы ты ещё разок скрипку, поиграл бы…

— Ну, пожалуйста.

Янка не стал ждать другого раза. Сказал, что принесёт скрипку сейчас. Это же мигом: туда и обратно — полчаса.

— Я с тобой, — подхватился Юрка.

Они теперь всё время так: если куда один, туда и другой. А меня когда позовут, а когда и забудут.

Сейчас забыли. И я стал такой же скучный и одинокий, как Ерёма. И полчаса бродил вокруг вагона, сшибая палкой "бабкины бусы". Хотя нет, не полчаса. Они прибежали раньше.

Когда Янка начал играть, я перестал дуться. Просто забыл. Он так здорово играл! Даже Ерёма слушал, подперев башку пластмассовой ладонью.

Янка и раньше устраивал концерты в вагоне. Его хлебом не корми — дай поиграть, а нам нравилось слушать. Я не всегда вникал в мелодию, но любил смотреть, как летает над скрипкой смычок и как мечется по стене Янкина тень. Как он качается на тонких ногах, будто улететь хочет, и как разлетаются у него волосы… Всегда хорошо смотреть на человека, если он что-то делает от души…

В этот раз он играл особенно долго. То песни — знакомые и простые, то что-то запутанное, быстрое. А потом… потом я услышал ту музыку, что играл Янка в день знакомства. Там, на разноцветной веранде.

Оказывается, я эту музыку помнил!

В ней и правда было что-то такое… Ну, не трубы и барабаны, как сказал тогда Юрка, однако что-то тревожное. Негромкий сдержанный марш. А ещё — плавная и хорошая такая мелодия, которую вдруг что-то ломает, и будто звучат резкие шаги. А затем — тише, тише, тише… И вдруг снова тревожный марш. И сигнал трубы. И конец…

— Это что за вещь? — спросил Глеб, когда Янка опустил скрипку.

— Её Янка с дедом сочинил, — быстро сказал Юрка.

— Да? А что это такое?

— Это… ну, вроде музыкальной пьесы, — застеснявшись, проговорил Янка. — Называется "Восстание".

— Похоже, — сказал Юрка.

И я подумал, что похоже.

Янка сел, положил скрипку на колени и объяснил:

— Это так случилось… Я ещё в первом классе был, и дедушка рассказал мне про одно давнее восстание. Там была баррикада, и на ней отбивались от врагов взрослые и ребята… Мы про это и стали придумывать музыку. Ну и вот…

— А они победили? — спросил я. — Те, кто на баррикаде.

Янка покачал головой:

— Нет, они просто отбились и ушли. Те, кто не погиб.

— Такие восстания редко побеждали, — сказал Глеб.

— Почему? — удивился я.

— Подумай сам, на баррикаде много ли навоюешь? Враги лезут и лезут, а у тебя патроны кончаются, хлеба и воды тоже нет. Вот и остаётся погибнуть или уйти куда-нибудь. Если не хочешь сдаться.

— Нет, они не сдались, — тихо сказал Янка.

Когда мы шли домой, за тополями светил закат, а над головой уже появились звёзды. Было хорошо, и я забыл все грустные мысли. У меня в голове толкалась музыка Янкиного "Восстания". Потихоньку я стал насвистывать марш.

Юрка вдруг сказал:

— Гелька, помнишь, ты просил у меня арабскую монетку?

Я помнил. В прошлом году Юрка где-то раздобыл медную денежку с заковыристыми буквами и с круглой дыркой посредине. Появилась тогда у мальчишек мода — носить старинные монетки на шее, на шнурке. Будто амулет штурмана Кареева из фильма про скадерменов. Но я-то не для этого её просил, а для коллекции. Юрка не давал.

— Ну и что? — удивился я. — Это же когда было…

— А сейчас? Хочешь?

— Ну… хочу.

— Только уговор…

— Какой?

— Не свисти, ладно? У тебя слух, как у больной курицы.

Я сбил шаг. Будто снежком в лицо вляпали. За что? Но… я ничего. Пошёл дальше. Всё сделалось по-другому, но я шёл.

Янке, видно, стало не очень-то хорошо.

— Юр… — проговорил он.

— А что? Я правду говорю.

Конечно, он правду говорит… Я сказал:

— Ну давай.

— Что?

— Монетку. Я же перестал свистеть.

Юрка хмыкнул, зашарил в необъятных карманах. Положил мне в ладонь монетку. Я размахнулся и бросил её вдоль улицы.

И сразу я быстро пошёл вперёд, оторвался от Юрки и Янки. Было тихо. Только стучали по камню мои шаги, да шелестели на груди листы Глеба — я сунул их под майку.

О ЧЁМ ПИСАЛ ГЛЕБ

Дома я был такой насупленный и так мне было всё равно, что даже с тётей Викой я не спорил. Послушно умылся, послушно съел морковь со сметаной, послушно пошёл спать.