Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 63

За этими размышлениями и застала его весть о восстании. И о том, что немалая армия «знающих истину» подходит к столице.

Осада тянулась около месяца. Наконец стало ясно, что город обречен. Верные офицеры Службы защиты вывезли семью герцога из столицы, миновав заслоны осаждавших.

Скоро Великая герцогиня и две семилетние принцессы-близняшки оказались в сопредельной Сонноре. Юному герцогу Денису повезло меньше. Он с группой горных егерей двигался к морю отдельно от матери и сестер — таков был хитрый план. И в последний день пути их отрезал от побережья батальон повстанцев приморского капитана Клаца. Пришлось уйти в лесистые предгорья хребта Дан-Катара.

Но герцог Евгений ничего этого не знал. Он остался в столице и заявил: «Пока я жив, ни одна нога продажной сволочи не ступит во дворец владетелей Большого Хельта». И не ступила. Пока он был жив…

Дворец обложили со всех сторон. Тявкали полевые пушки, в разбитых залах сыпались люстры и зеркала. Почти не осталось уже ни дворцовых гвардейцев, ни патронов. Наконец сотня пьяных смертников из батальона «Горные духи» — в мохнатых безрукавках и звериных масках — с воем пошла на приступ. Герцог встал во весь рост в проеме дворцового окна с золоченой саблей в левой руке и с дымящейся фитильной гранатой в правой. И размахнулся, чтобы кинуть снаряд в предателей и плебеев. Очередь из трескучей скорострелки прошлась по его полному орденов мундиру. Великий герцог запрокинулся, черный шар в его руке рванул оранжевым огнем…

Победители не стали глумиться над погибшими. По приказу «вождя нации» Михала Дай-Кордона защитников дворца под ружейный салют закопали в общей могиле на главном столичном кладбище, а то, что осталось от герцога, погребли в склепе Хельтской династии. Но сразу после этого «знающие истину» объявили власть Великих герцогов низложенной навечно, и в Большом Хельте провозглашена была Всенародная Республика.

Расцвету счастья в новом государстве мешали две причины. Во-первых, несознательная часть народа не хотела жить в республике своего имени и продолжала сопротивляться доблестной армии Дай-Кордона. Во-вторых, где-то укрывался юный герцог Денис, а пока жив наследник престола, жива и опасность для «народной власти».

О наследнике говорили всякое. И то, что прячется в гор-ных джунглях Дан-Катара, и то, что все-таки сумел переплыть залив и сейчас на пути в столицу Сонноры. И даже то, что погиб в стычке с «горными духами». Но это были слухи, а правду знали немногие. И даже те, кто знал, учтиво делали вид, что им ничего не ведомо. По-прежнему обращались к мальчику «суб-корнет» или просто «Максим». Ибо сказано было, что их попечению вверен гимназист Шмель, сын давнего друга полковника Глана, артиллерийского майора Шмеля, погибшего весной в бою с мятежниками. Мальчика у матери не стало еще раньше, вот и определили сироту к черным кирасирам. Правда, теперь уже Максиму не пудрили под ухом похожую на восьмерку родинку — ту, что помнил каждый, кто видел юного герцога Дениса лично или на больших фотопортретах. Чего притворяться перед своими! Да и до пудры ли на трудном горном пути…

А путь и правда был труден. Гораздо тяжелее, чем думалось вначале. Несколько раз от неожиданных ливней вздувались горные речки и перекрывали дорогу. Однажды на сланцевой осыпи заскользили две вьючные лошади и ухнули со стосаженного обрыва — вместе с частью продовольствия и медикаментами. Пришлось сокращать рацион и надеяться, что обойдется без серьезных ранений.

Двигались по горным дорогам уже неделю. То верхом, то с лошадьми на поводу. Путь был однообразен и, кажется, бесконечен. Воздух полон запаха горькой коры. Этот запах навечно впитался в форменное сукно и попоны. Короткий отдых давали только остановки в горных деревушках: можно было купить молока и свежего хлеба. В этих же деревушках узнавали, что следом за кирасирами, на расстоянии одного перехода, движется полусотня горной конницы мятежников. Откуда это знали крестьяне, было непонятно. Может быть, здесь, в горах, действовал какой-то особый тайный телеграф.

Мальчик Максим был по-прежнему немногословен и застенчив. Не жаловался, только осунулся и потемнел лицом. Но каждое утро старательно умывался ледяной горной водой — ординарец Филипп поливал ему из котелка. Остальные офицеры тщательно брились — тоже без теплой воды и с плохо выстиранными в ручьях полотенцами. Все стали сдержаны и очень учтивы друг с другом. Потому что вместе с усталостью копилось раздражение — дай ему прорваться, и недалеко до стычки.

Один раз такое случилось между корнетом Гарским и подпоручиком Радичем. На глазах у всех прочих. Уговоры о примирении оказались напрасны, уже сверкнули вынутые сабли.

— Господа, одумайтесь, — последний раз проговорил барон Реад. Без всякой пользы. Более ничего не препятствовало дуэлянтам, ибо вмешательство противоречило гвардейскому кодексу.

Максим широко раскрыл глаза и закусил губу. Корнет Виктор Гарский, ставший в позицию, вдруг оглянулся на мальчика.

— Попросите суб-корнета удалиться, — произнес он слегка заносчиво. — Лишний вид крови не идет детям на пользу.

Тогда тихо, но решительно суб-корнет Шмель сказал:

— Прекратите, господа. Я… о ч е н ь прошу.

Сабли дрогнули. Подпоручик Радич первый правильно оценил сказанное и кинул клинок в ножны.

— Воля вашего в… ваше слово — закон, суб-корнет.

И все сделали вид, что происшедшее — шутка. Кроме полковника, который лишь сейчас подоспел к месту действия и вмиг разобрался в случившемся.

Изменивши обычной сдержанности, полковник Глан наорал на «этих растопыривших перья петухов», поставил их по струнке.

— Вы ведете себя как сопливые школяры, не поделившие промокашку! Забыли, кто вы и какая у вас задача? Срам! При повторении подобного будете разжалованы в рядовые! Помните, что в походных условиях у меня есть право на такой шаг. По крайней мере, до решения Всегвардейского офицерского суда, который сделает окончательные выводы… А теперь приказываю немедленно позабыть глупую стычку и помириться! Протяните руки…

Глядя в землю, корнет и подпоручик сунули друг другу ладони и разошлись. Этот случай разбил на какое-то время однообразие похода. Уже через полчаса все вспоминали о нем со смехом. Лишь Максим держался в сторонке. Сидел на валуне У края поляны, где остановились на привал, отвернулся к зарослям шиповника, сгорбился неприкаянно. Ротмистр Реад мягко подошел к мальчику со спины.

— Примите мои поздравления… суб-корнет. Ваша решительность спасла, возможно, жизнь кому-то из этих офицеров…

Максим, не поворачивая лица, шевельнул плечами. Реад встал сбоку, нагнулся.

— Ну, право же… Максим… Я понимаю, вас расстроило это нелепое происшествие, но… зачем уж так… Возьмите мой платок. Он почти чистый.

— У меня свой… тоже почти… — И Максим шмыгнул носом.

Мятой тряпицей мазнул по щекам. — Барон… не говорите никому про… это. Ладно?

— Слово чести. Хотя что здесь особенного? Ведь причина ваших слез не страх…

— Именно страх… — Максим опять шмыгнул ноздрей. — Я испугался, что они порубят друг друга…

— Это не тот страх, которого следует стыдиться. Впрочем, я дал слово…

Эти слезы не были у Максима единственными. Однажды ночью Реад растолкал капрала Дзыгу.

— Филипп, встань. Только тихо… Мне показалось, что мальчик всхлипывает. Или во сне, или… так. Пойди и взгляни, тебя он стесняется меньше…

Филипп вернулся к Реаду через полчаса — тот был в ближнем карауле у чуть заметного костерка.

— Ну что? Уж не заболел ли?

— Нет, слава Господу…

— Тогда что? Может быть, обиделся, что не назначили в ночной секрет?

— Не то, господин барон. Просто дитя еще. Замаялся, затосковал по дому. А особо горько — по матушке…

— Так успокой, ты же умеешь…

— Пробовал. Да в полной мере как тут успокоишь…

— Ну как… Скажи, что осталось еще немного. Скоро будет с мамой…

— Кабы все так просто, — вздохнул капрал.