Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 47

Еще от угла мы увидели, что мама стоит у подъезда.

— Я побегу домой, — заторопился Сережка. — Тетушка просила сегодня капусту купить в магазине. И надо отцу помочь рундук сколотить в сарае...

— Значит, до завтра? — спросил я с моментально выросшей тревогой.

Сережка замялся:

— Наверно, до понедельника. Завтра на огород надо...

И я вспомнил опять, что, кроме нашей общей жизни — с ее сказкой (или не сказкой) про загадочные пространства, — есть у Сережки своя. С житейскими заботами, с огородом, с неласковой тетушкой и «поддающим» отцом. И эта жизнь в конце концов могла запросто отодвинуть Сережку от меня...

Он топтался рядом, подержал меня за плечо.

— Ну, я пошел...

— Костюм-то возьми, — сумрачно сказал я. Потому что он так и гулял теперь в трусиках и майке — как многие пацаны, не озабоченные, чтобы выглядеть представительно.

— Ой... — он засмеялся, взял сверток. — Ну, пока, Ромка...

И пошел. Как-то странно пошел — словно тая и уменьшаясь в солнечном свете. Вот-вот исчезнет совсем.

И мне вдруг почудилось, что я вижу его последний раз.

— Сережка-а!!

Нет, я не закричал. Это лишь внутри меня возник такой отчаянный крик. А на самом деле я сказал одними губами:

— Лопушок...

Он оглянулся. Неужели услышал? Или догадался?.. Подбежал.

— Ромка, ты что?

Я дышал почти со слезами.

Он вдруг наклонился надо мной. Тепло прошептал мне в ухо:

— Ром, я знаю, чего ты боишься. Не бойся... Я тебя никогда не брошу... — И умчался за угол.

А я сидел пристыженный и счастливый, пока не подошла мама.

Часть II

НИКТО НЕ РАЗБИЛСЯ...

Я надеялся, что Сережка-самолет появится в моем сне. Однако всю ночь проспал без всяких сновидений.

Воскресный день мы провели с мамой. Сперва она возила меня в парикмахерскую. Я эту процедуру не терпел. Мастерицы всегда шептались между собой: «Такой симпа-тичненький и такой несчастный...» А со мной были приторно ласковыми. Но пришлось вытерпеть. Потом заехали к тете Наде, которая должна была поселиться у нас, когда мама уедет в профилакторий. Тетя Надя угощала нас молоком и свежими капустными пирожками — я их люблю так, что мама каждый раз боится: «Ты лопнешь по швам».

Дома до вечера занимались мы уборкой. И я опять улегся рано. Сказал, что устал после всех дневных дел.

Я долго не засыпал. Уже и мама легла, и стихли на дворе все голоса, умолкла Гришина гитара. Ночь... Даже далекие трамваи перестали погромыхивать. Ни звука...

Но нет, один звук я различил. На балконе... Когда же это я успел уснуть? Я быстро сел.

— Это ты, Сережка?

И тут же — знакомый веселый полушепот:

— А кто же еще? Я ведь обещал быть в понедельник, а сейчас уже час ночи, воскресенье кончилось.

Он был привычный, в своей бейсбольной кепке, клетчатой рубашке и разлохмаченных у колен штанах. От него пахло теплой уличной пылью и велосипедной смазкой.

— Ромка, ты готов?..

И все было, как в прошлый раз!

Лестница, велосипед, стадион... Самолет. Кабина... Старт!

И редкие огоньки города внизу. И желтое небо на севере, и розовая луна — теперь уже совсем круглая.

— А спускаться будем у болота? Чуки разожгут костры?

— Да, — отозвался Сережка из динамика. — Но не сразу. Сперва потренируйся в другом месте.

— Где?

— Вот здесь. Внизу...

К тому времени мы опять летели среди светлых облачных столбов, а землю скрывала от нас курчавая, освещенная луной пелена. Словно усыпанное хлопком поле.

— Вот на это поле и садись... Не бойся, там под туманом сразу твердая поверхность.

Я послушался. Убрал газ. Полого вел самолет вниз. Клочья тумана понеслись мимо кабины. Колеса толкнулись и побежали по чему-то гладкому. Все тише, тише. И машина замерла.

— Выбирайся, — велел Сережка.

Я откинул дверцу. Самолетные колеса прятались в клочковатом тумане. Спускаться в этот туман было страшновато.

— Трусишка зайка серенький... — насмешливо пропел динамик. И... я оказался сидящим по грудь среди облачных хлопьев. На чем-то ровном и твердом.

А Сережка — не самолет, а мальчишка — бежал ко мне, разгоняя эти хлопья ладонями. И смеялся.

Он сгреб меня, отработанным приемом кинул себе на спину, я обхватил его за плечи.

— Сережка, мы где?

— На седьмом небе! Или на двадцать седьмом, не знаю!.. Здесь Туманные луга! Хочешь погулять?

— Без кресла? Тебе же тяжело!

— Нисколечко! В тебе теперь... облачная легкость! — И он заскакал со мной, как старший брат с малышом на закорках.

А в клочьях тумана мерцали искры лунного света.

— Сережка! Значит, мы на высоте?

— Еще бы! На высотище!

— Здесь тоже Безлюдные Пространства?

— Конечно! Только другой слой!

— Четвертое измерение?

— Не знаю! Может, сороковое! — Он все скакал, вскидывая ноги — так, что из тумана выпрыгивали его блестящие под луной коленки... И вдруг — скользящее торможение! Словно Сережка проехался по льду.

— Ой!! — завопил я. Потому что перед нами открылся черный провал. Бездна. Все ухнуло и задрожало во мне. А Сережка осторожно качался на краю пропасти. Вместе со мной.

— Упадем ведь!!

— Не бойся, Ром... Смотри, чуки внизу разожгли костры!

Я боязливо глянул из-за Сережкиного плеча. Две цепочки оранжевых огоньков мерцали далеко-далеко внизу.

— А вон и главный знак, — озабоченно сказал Сережка. В стороне от цепочек горел составленный из костров пятиугольник.

— Почему он главный? — прошептал я, замирая. Уже не от страха, а от предчувствия новой сказки.

— Потому что чуки починили тротуар... Скорей!

Сережка оттащил меня от провала. Довольно бесцеремонно ссадил со спины на твердое. И... я без всяких карабканий очутился в пилотском кресле.

— Ловко я научился? — довольно спросил Сережка из динамика.

— Ага, ловко... А что теперь?

— Запускай! Полетели...

Я вел самолет над Туманными лугами, пока Сережка не разрешил пробить облачный слой. Я опять увидел посадочные огни.

— Садись, Ромка...

Я умело, уже без опаски, посадил машину у Мельничного болота. И сразу оказался на прохладном песке. Темные мохнатые чуки бросились было прочь, но один робко задержался.

— Иди сюда, мой хороший, — сказал я ему, словно знакомому коту. Он подковылял на лапах, похожих на корни выкорчеванного пенька. Я погладил его по косматой макушке. Чука пофыркал и заспешил прочь.

Подбежал Сережка. Встал надо мной, переступил на песке и сказал глуховато, словно издалека:

— Ромка... Хочешь теперь в Заоблачный город?

— Конечно, хочу! Летим!

— Туда нельзя лететь. Надо пешком. Вон там...

Он показывал на знакомый тротуар, тянувшийся от коллектора. Теперь другой конец тротуара не прятался в темном саду. Светящейся ломаной лентой доски поднимались над черной чащей и наклонно уходили в небо. Оно стало темно-зеленым, с редкими звездами. Тротуар вдали делался тонким, как нитка, и терялся среди звезд.

— Это же очень далеко, — прошептал я.

— Не очень... — Сережка взял меня на руки. Не посадил на спину, а держал перед собой. Я левой рукой обнял его за шею.

Сережка ступил на упругие доски. За спиной у нас потрескивали костры. Я чувствовал, как чуки смотрят нам вслед.

Сережка подхватил меня поудобнее и понес. Вверх, вверх...

И скоро земля осталась далеко внизу.

Теперь это был не тротуар, а повисший в пустоте дощатый мост. Бесконечный. Узенький, шаткий, без перил. Сережка балансировал и качался на нем. И я качался — на руках у Сережки.

Но большого страха не было. Так, некоторое замирание под сердцем. Скоро все стало привычным. И чтобы показать, что мне вовсе не боязно, я спросил небрежным тоном:

— Как же они тут держатся, доски-то? Совсем без подпорок...