Оборотень - Михайлов Сергей - Страница 48

Я махнул рукой. Он, как всегда, был прав.

— Что ж с вами поделаешь, Семен Кондратьевич, вам видней. Рисковать мы, действительно, не имели права.

— Вот и хорошо, что ты все понял, — с облегчением вздохнул Щеглов. — Теперь переходим к твоему переселению в соседний номер. Ведь инициатором переезда был все тот же Мячиков, не так ли?

— Да. У меня в то утро сильно разболелась голова, вот он и предложил…

— Вот именно, — перебил меня Щеглов, — предложил. А теперь послушай, что за всем этим крылось. Воспользовавшись случаем, он решает избавиться от тебя и в результате получает номер в единоличное пользование. Зачем ему номер? Чтобы без помех осуществлять ежедневные инъекции. Кстати, к концу третьего дня у него остается всего лишь одна ампула омнопона, которую он и вкалывает себе, но не в туалете, как он это делал раньше, а уже в номере. Потому-то ты и не нашел ее там, как первые две. Поскольку омнопон у него на исходе, он колется раз в сутки, ночью, с трудом дотягивая до следующего вечера. Головная боль, на которую он жалуется вечером третьего дня, — не блеф, а нормальная реакция наркомана на длительное воздержание от инъекций. Правда, у него есть еще одна упаковка, но это — НЗ, припрятанный на самый «черный день», на тот случай, если Клиент вдруг не объявится и не привезет очередную партию наркотика. А то, что Клиент может не приехать, в создавшейся ситуации вполне реально: из-за погоды подъездные пути к дому отдыха отрезаны, и попасть в «Лесной» можно только чудом. Этим чудом и явился вертолет, доставивший Клиента по воздуху.

Но вернемся к последней упаковке омнопона. Утром четвертого дня, обнаружив мячиковский тайник, я похищаю из него злополучную коробку. Видимо, в тот же день Мячиков узнает о пропаже. Это известие повергает его в растерянность и толкает к активным действиям. И он начинает действовать одновременно в двух направлениях. Первое направление: Мячиков встречается с Самсоном. Он умело использует ситуацию и идет к директору якобы по моей просьбе, при этом преследуя свои сугубо личные цели. Он знает, что твоя вторая встреча с доктором Сотниковым, происходящая в те же минуты, может раскрыть все его карты, но решает извлечь выгоду из нее в своей беседе с Самсоном. Визит Артиста застает Самсона врасплох. Он испуган, растерян и покладист, на угрозу Мячикова расправиться с ним тотчас же, сию минуту, обещает сделать все, что в его силах. У Мячикова два требования: первое — ультиматум на прежних условиях, то есть восемьдесят процентов с оборота за продажу алмазов, и второе — омнопон или его заменитель. Первое требование Самсон обещает тот час же передать всем заинтересованным лицам, и в первую очередь Старостину и Баварцу, по поводу же второго беспомощно разводит руками и советует обратиться к Лекарю. Мячиков соглашается, при этом как бы между прочим замечает, что в этот самый момент Лекарь «продает» всю их шарагу с потрохами и Самсоном в придачу муровским ищейкам, чем доводит трусливого директора до предынфарктного состояния. Мячиков обещает предотвратить катастрофу, если тот пошевелится и не будет тянуть резину. Самсон бьет себя в грудь и божится все сделать в лучшем виде. Напоследок Мячиков заявляет, что намерен переселиться в другое крыло, так как не желает жить в двух шагах от сыскников, и требует ключи от свободного номера, которые Самсон безропотно и с величайшей готовностью ему дает. Покинув кабинет директора, Мячиков направляется к Сотникову и врывается к нему как раз в тот самый момент, когда Лекарь уже готов назвать тебе истинное имя Артиста. Мячиков чуть ли не силой уволакивает тебя и тащит в столовую.

Теперь о втором направлении, в котором действует Артист-Мячиков. Зная о способности своего организма реагировать на сильные психические воздействия почти с той же силой, что и на вводимый наркотик, он решает возместить нехватку химического препарата сильной эмоциональной встряской. С этой целью во время завтрака он является в столовую — впервые за эти дни — и громко, так, чтобы слышали находящиеся там алтайцы, заявляет о своем намерении отобедать сегодня в этих стенах. Он отлично понимает, что алтайцы передадут эту весть Баварцу, а тот в свою очередь, возможно, попытается отравить Артиста. Баварец еще не потерял надежду дождаться Филимона и потому жизнь Артиста для него гроша ломаного не стоит. Словом, Мячиков провоцирует собственное убийство. Разумеется, он не может знать наверняка, что Баварец попытается его именно отравить, но в том-то и состоит талант Мячикова-преступника, что он великолепно прогнозирует любую ситуацию и в девяти случаях из десяти оказывается прав.

Мы знаем, что, к сожалению, его прогноз оправдался: была совершена попытка отравления, жертвой которой пал ни в чем не повинный человек. Уверен, в тот момент, когда Потапов корчился в предсмертных судорогах у ног Мячикова, тот в душе ликовал и с трудом сдерживал свою радость. Он упивался сознанием, что в убийстве Потапова есть доля и его участия… Итак, его цель достигнута: чужая смерть и удачно разрушенные козни врага на какое-то время заменяют ему пару ампул омнопона. Теперь два слова о технической стороне убийства. То, что Мячиков поменялся с Потаповым обедом, у меня не вызывало сомнения, но как он это сделал чуть ли не на глазах последнего, я никак не мог понять — пока эту загадку мне не помогла разрешить практикантка Катя.

— Практикантка Катя? — удивился я. — Та самая…

— Да-да, Максим, та самая чудесная девушка, которую ты имел удовольствие вырвать из лап Баварца. Помнишь ее визит к нам в номер? Я тебе еще сказал, что теперь точно знаю, как был убит Потапов и что это именно убийство, а не несчастный случай. Так вот, девушка сообщила мне одну деталь, которая стоила всех предыдущих свидетельских показаний, вместе взятых. Деталь, казалось бы, ничего не значущую, но это лишь на первый взгляд. Ты, возможно, обратил внимание, что столы в столовой дома отдыха легко вращаются? — Я кивнул. — Прекрасно. Но рисунка на столах наверняка не разглядел.

— А разве был еще и рисунок?

— Был, Максим, в том-то все и дело. К стыду своему должен признаться, что я его тоже не заметил. А вот девушка Катя, с присущим ее возрасту энтузиазму и естественной тягой к гармонии, не только заметила рисунок, но и развернула каждый стол соответственно рисунку. В тот день, убирая зал столовой после обеда, она заметила, что стол, за которым обедали Мячиков и Потапов, повернут на сто восемьдесят градусов.

— Значит, Мячиков развернул его! — воскликнул я.

— Вот именно. Предполагая, что его пища отравлена, Мячиков разворачивает стол ровно на пол-оборота в тот самый момент, когда Потапов отправляется за столовыми приборами. Поскольку же ассортимент столовой разнообразием, прямо скажем, не отличается, то Потапов подмены не замечает и спокойно принимается за трапезу. Представляешь, какую выдержку надо иметь, чтобы сидеть с человеком за одним столом и знать, что тот с минуты на минуту умрет!

— Мерзавец! — вырвалось у меня.

— И это еще слишком мягко сказано, — кивнул Щеглов. — Ладно, нравственный аспект этой проблемы оставим пока в стороне. — Он снова полистал записную книжку. — Сразу же после отравления Потапова Мячиков выдвигает свою версию случившегося, с которой, кстати, соглашаюсь и я. Он прекрасно проанализировал ситуацию и доказал, что имело место именно убийство, а не самоубийство или несчастный случай. Параллельно он обеспечивает себе алиби, которое строит на следующей аксиоме: человек, положивший яд в пищу, и есть убийца.

— А разве это не так? — спросил я.

— Так, да не совсем, — улыбнулся Щеглов. — Если принять эту аксиому за истину в последней инстанции, то алиби Мячикова, действительно, безупречно, но в том-то все и дело, что в данном случае аксиома не действует. Человек, положивший яд в пищу, без сомнения, убийца, но не единственный. Мячиков, знавший или хотя бы догадывавшийся о готовящемся отравлении и не предотвративший его, а наоборот, лично определивший жертву и подставивший ее вместо себя, является соучастником преступления. Более того, это преступление им же самим и спровоцировано.