Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Михайлов Олег Николаевич - Страница 13

В имении была собрана богатейшая библиотека и имелся кабинет, хорошо оснащенный самыми современными для той поры физическими и химическими приборами. Здесь читывали вслух и разбирали сочинения Гельвеция, Руссо, Вольтера, Дидро, а также отечественных вольнодумцев, и в их числе – «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Отсюда тянулись нити в Москву, Калугу, Орел, Дорогобуж, в Курляндию – к братьям Валериану и Платону Зубовым и даже в высшие сферы Петербурга – к генерал-прокурорам А. Б. Куракину и П. В. Лопухину, к государственному канцлеру А. А. Безбородко. Здесь, в подвалах, на крайний случай хранился изрядный арсенал оружия и более шести пудов пороху. Здесь нового императора именовали презрительной кличкой Бутов или Курносый. Здесь открыто порицались прусские порядки, введенные Павлом Петровичем, и горячо отстаивалась русская самобытность. Здесь пылко спорили о «царстве разума», о том, как развеять с помощью разума тьму невежества, сделать ясным все, что окружает человека, что тревожит его мысль, – тайны природы и общественной жизни. Здесь говорили о положении простого народа, об ужасах деспотизма и одобряли меры Французской революции.

Строгая конспирация соблюдалась ядром этого кружка.

Важнейшие письма посылались через подставные адреса и подставных лиц, документы, по их использовании, уничтожались. Шифр именовался «итальянским диалектом». За фискалами и доносчиками в полках следили сами полковые командиры, грозившие служебными карами «мухам», «клопам», «сверчкам», как называли сторонников гатчинского режима. Участники тайной организации носили условные имена: полковник Петр Дехтерев – Гладкий; капитан Василий Кряжев – Вырубов или Отрубнов; полковник Иван Бухаров – Бачуринский; полковник Буланин – Мухортов; подполковник Алексей Тутолмин – Росляков; полковник Тучков – Крючков; капитан Стрелевский – Катон; офицер Ломоносов – Тредьяковский, и т.д.

Сам хозяин имения Смоляничи – Александр Михайлович Каховский, отставленный от службы после восшествия на престол Павла I, – имел прозвище Молчанов. Его брат Алексей Петрович Ермолов, служивший с начала 1797 года в чине майора в 4-м артиллерийском полку, получил в кружке имя Еропкин.

2

Сын Екатерины II Павел Петрович вступил на престол уже сорока двух лет от роду, пережив много тяжелых минут в своей жизни и испортив свой характер под влиянием холодных, неискренних и даже враждебных отношений матери. Подозревая в нем претендента на престол, она держала Павла вдали от дел, он был в открытой опале при дворе и не избавлен даже от дерзостей со стороны придворных.

Понятно, как все это угнетало и раздражало самолюбивого Павла. На государственное управление и на придворную жизнь он смотрел со стороны, как зритель, и поэтому оценивал все факты с полной свободой критики. Россия была истощена непрерывными войнами. Хищения и стяжательство достигли в чиновничьем мире степени узаконенного грабежа, офицеры относились к своим солдатам, как к крепостным. Видя все это, Павел рвался к деятельности, а возможности действовать у него не было никакой.

Рано нарушенное духовное равновесие нового императора не восстановилось и в пору его царствования, напротив, власть, доставшаяся ему поздно, кружила голову сильнее, чем страх перед матерью. Исполненный самых лучших намерений, Павел I стремился к благу государства, но, желая навести порядок при дворе и в администрации и искоренить пагубное старое, он начал насаждать новое с такой суровостью и дилетантизмом, что оно всем казалось горше старого.

Павел освободил политических узников – Радищева, Новикова, Костюшко, прекратил подготовку к войне с Францией, ограничил самоуправление дворян и запретил продавать дворовых и крестьян без земли, с молотка. Однако он с жестокостью, почти патологической, принялся вводить в армии прусские порядки, капризно и своенравно низвергал старых талантливых людей и возносил мало подготовленных к государственной деятельности, чуждых России «гатчинцев».

Возобновился фаворитизм, едва ли не более уродливый, чем при покойной государыне. Так, один из любимцев Павла – Аракчеев – уже 7 ноября 1796 года из подполковников гатчинской артиллерии стал петербургским городским комендантом и генералом; 9 ноября получил сводный гренадерский батальон лейб-гвардии Преображенского полка, 13 ноября – аннинскую ленту, 12 декабря – богатейшее имение в Грузине; 5 апреля 1797 года стал Александровским кавалером и бароном; 19 апреля сделался генерал-квартирмейстером и начальником всей артиллерии, 10 августа – командиром лейб-гвардии Преображенского полка, и т.д. Если Екатерина II за 36 лет своего царствования и при огромном числе награжденных раздала 800 тысяч крестьян, то Павел только за четыре года успел раздарить более полумиллиона.

Число лиц, пострадавших от своеволия нового императора, росло с каждым днем. Среди них были, как мы уже знаем, и отец Ермолова, который по воцарении Павла I был удален от генерал-прокурорских дел и предан заключению, и Александр Каховский, и сам великий Суворов, сосланный в апреле 1797 года в глухое сельцо Кончанское. В далеко идущих планах Каховского Суворов занимал особое место.

3

Зимой 1797 года Ермолов, произведенный в подполковники, получил назначение на должность командира роты 2-го артиллерийского батальона генерала Эйлера. Прежде чем отправиться к месту расквартирования части – в город Несвиж, он заехал к брату в Смоляничи, где ожидался сбор всего «канальского цеха», как именовали себя кружковцы Каховского.

Весело было ему катить в возке сорок пять верст от Смоленска до имения, оглядывать заснеженные поля, вспоминать дерзкие стишки и песни, сочиненные братом, карикатуры на Павла и его гатчинских «клопов», рисованные Иваном Бухаровым. Весело было и потом – войти в тепло, воздух, пахнувший трубочным табаком, стеарином, корицей, печкой, услышать приветственные крики разгоряченных пуншем офицеров:

– Ба! Младший брат Еропкин! Кстати, кстати!

Энергичного и остроумного двадцатилетнего подполковника в Смоляничах считали по праву душою общества.

– Совсем покидаешь нашу «галеру»? – поднялся навстречу Ермолову белокурый полковник с чубучком в одной руке и стаканом горячего пунша в другой. – Будем крепко без тебя скучать, брат Еропкин!

– Что поделать, брат Гладкий, – в тон ему ответил Ермолов, пожимая друзьям руки и усаживаясь за холостяцким столом с дымящейся пуншевой чашей и нехитрой закусью. – Отсылают меня, горемыку, под начальствование прусской лошади – Эйлера, Бутова друга.

– Сколько можно повторять, – поднял на говоривших черные цыгановатые глаза Каховский, – что в России уже небось нет ни одного человека, который был бы гарантирован от мучительств и несправедливостей! Тирания с каждым днем только растет!..

Полковник Дехтерев в возмущении стукнул об стол, рассыпая огонь из чубучка, на котором был искусно вырезан карикатурный профиль Курносого.

– А мы всё терпим! Хоть и равную ненависть испытываем! – обратился он к сумрачному Каховскому. – На что же у нас ружья? На что пушки? На что солдаты?..

– В Петербурге, сказывают, – вмешался Ермолов, – гатчинские «клопы» совсем русских заели. Памятный мне по шляхетскому корпусу Каннабих преглупейшие лекции читать во дворце изволит. И что вы думаете? Первейшие особы в государстве, и в том числе фельдмаршал князь Николай Васильевич Репнин, желая угодить Бутову, являются слушать эти нелепицы! А так как голштинец Каннабих в русском языке не силен, то и городит: «Э, когда командуют: «Повзводно направо!», офицер говорит коротко:«Во!» Э, когда командуют: «Повзводно налево!», то просто: «Налево!» Или молча начинает ходить журавлем по комнате, выделывая различные приемы своей тростью…

– Этот бессмысленный Каннабих, – невесело усмехнулся Каховский, – так подписывает билеты увольняемых в отпуск: «Всемилостивейшего государя моего генерал-майор, Святой Анны первой степени и аннинской шпаги, табакерки с вензелевым изображением его величества, бриллиантами украшенной, и тысячи душ кавалер». Как не вспомнить мученика – его сиятельство графа Суворова: «В слезах – мы немцы…»