Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник) - Арсеньева Елена - Страница 76

— Примерно в полдень наш водитель оставил их на площади Горького.

— Ну точно! Я их видела в начале первого, — кивнула Алёна. — Именно на площади Горького, около магазина «Поларис». Я туда шла модем новый покупать, мой почему-то настройки не сохраняет — стоит, скажем, электричеству отключиться, и его надо заново настраивать. Так я о чем? Шла, значит, я в «Поларис» и увидела, как ваши девочки садятся в серый «Ниссан».

— Вот как? — нахмурилась Марина. — Получается, что они остановили попутку, и чертов «Ниссан» завез их невесть куда?

— Ну, — осторожно сказала Алёна, — очень может быть, что так все и было.

— Погодите! — всплеснула руками Марина. — Выходит, вы их последней видели? А номер того «Ниссана»? Номер у него какой?

— О господи… — пробормотала покаянно Алёна. — На номер-то я и не посмотрела, вот балда. То есть просто совершенно не обратила внимания.

— Алёна, Алёна! — в отчаянии почти закричала Марина. — Да напрягитесь же! Вы ведь детективы пишете и должны… не можете не понимать… Вам только кажется, что ничего не заметили, а если порыться в памяти, то вдруг чего и вспомните!

— Нельзя вспомнить то, чего не знаешь, как говорила одна моя подруга, — огорченно вздохнула Алёна, тем не менее добросовестно обшаривая закоулки своей дырявой памяти. — Только и помню, что машина была «Ниссан». Я почему-то тогда про Чапека стала думать, а про девушек забыла.

— Чапек-то здесь при чем? — в сердцах бросила Марина. — Нашли о ком думать в такой момент! Я его вообще терпеть не могу.

— Ну я же не знала, что момент именно такой, — оправдывалась Алёна. — Чапека я тоже не очень люблю, кроме одного его рассказа, такого полудетективного… — И она вдруг замерла, уставилась на Марину, вскрикнула: — Вспомнила! Вспомнила, почему я про Чапека подумала! У него же есть рассказ про поэтические ассоциации, там какой-то поэт видит машину, сбившую женщину, и восстанавливает ее номер с помощью пришедшей ему в тот момент в голову метафоры… Двойки он сравнивает с шеями лебедей и так далее. Точно знаю, почему я про Чапека подумала… потому что в номере того «Ниссана» было две шеи лебедя. В смысле, две двойки.

— Так… — обронила Марина, и ее щеки загорелись от волнения. — Ну, теперь они у меня попляшут! Теперь пусть попробуют не принять мер! Я их со свету сживу!

И она сделала своими изящными руками, пальцы которых были унизаны перстнями один другого краше, такой жест, как если бы кому-то немилосердно скручивала шею.

— Марина, а кто такие «они», о которых вы так сурово говорите? — осторожно поинтересовалась Алёна.

— Да эти… — Марина выразилась весьма энергично. — Из милиции!

Тут выяснилось, что Марина, обеспокоенная судьбой девушек, пыталась заявить об их исчезновении, однако заявление в милиции у нее не приняли. Ответили, что предпринимают действия по розыску пропавших лишь по просьбам близких родственников, во-первых, а во-вторых, мол, девушки уже совершеннолетние и мало ли какие у них могут быть потребности. «Потребности, они так и сказали!» — с отвращением повторила Марина. И подчеркнули: фактом пропажи начинает считаться трехдневное отсутствие человека, а прошли всего лишь сутки.

Марина немедленно набрала известный уже ей номер и сообщила сведения о «Ниссане» и двух двойках в его номере. Некоторое время она слушала ответ дежурного. Потом лицо ее исказилось бессильной яростью, и, рявкнув: «Я больше не могу этого слушать! Вы не соображаете, что говорите!» — она шваркнула трубку на рычаг.

Алёна вздохнула и с жалостью взглянула на свою взбешенную приятельницу. Нетрудно было угадать, что ей сказали. Какую-нибудь гадость насчет девушек, которые небось поехали кататься со своими любовниками…

— Что, опять посоветовали ждать трое суток? — невесело усмехнулась писательница.

Марина снова выразилась весьма энергично. Алёна даже поежилась, поскольку к инвективной лексике относилась резко отрицательно. С другой стороны, такая уж ситуация сложилась инвективная, что без соответствующей лексики просто не обойтись.

— Ничего я не собираюсь ждать! — бушевала Марина. — Я знаю Катьку — она не способна загулять. И даже если загуляла бы, то обязательно позвонила бы, предупредила. Она же знает, что нам послезавтра номер сдавать, она бы… — Она даже поперхнулась от гнева и воскликнула: — Немедленно поеду к начальнику отделения. Они у меня все попляшут!

Марина бросилась к вешалке и уже сорвала с нее плащ, когда Алёна сказала:

— Погодите-ка. Есть один человек… Не хотела я его дергать, но раз такая история…

И она, достав мобильный телефон, вызвала номер, который в ее записной книжке был зашифрован как «МЛИн».

Притворив за собой дверь, Лиза постояла в прихожей, не решаясь войти в «свою» квартиру. Из прихожей вел коридор, по обе стороны которого были комнаты: две слева и две справа. Хотя нет, одна из комнат справа — кухня.

Она наконец заставила себя войти. Боже ты мой, до чего убогая обстановка! И вот странность — выделялись в ней прекрасные иконы. Правда, без окладов, которые, очень может быть, блистали когда-то златом-серебром. До чего великолепное письмо! Вот, например, Спас Нерукотворный… Какие мучительные, страдающие, живые глаза!

Хорошо, что ей не придется жить в квартире Лизочки. Под взором этих глаз начинаешь чувствовать себя просто-таки обязанной взойти на Голгофу.

Лиза прошла дальше, разглядывая громоздкие дубовые шкафы, продавленный и потертый до белизны коричневый кожаный диван с деревянными полочками на верху спинки, изящно расшитые или кружевные накидки, салфетки, занавески. Чувствуется, хозяйка была великая рукодельница. Неужели это все изделия той, другой Лизы? Хотя нет, многие вещицы пожелтели от времени и стирок — давняя работа, может, еще дореволюционная. Еще удивило множество книг на церковнославянском. Неужели здесь когда-то жил священник? Некоторые были подписаны: «Собранiе отца Игнатiя Петропавловскаго». Лиза наудачу открыла Новый Завет, прочла: «Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая…» — и поскорей захлопнула ее. Не надо про кровь! И без того страшно.

Она с радостью увидела патефон и стопку пластинок. Интересно, что на них, гимны православные, что ли? Нет, вполне светская, даже более чем светская музыка, в основном румынские пластинки, контрабандные, конечно: Вертинский, которого Лиза обожала, несколько дисков Петра Лещенко, а вот и советская пластинка Апрелевского завода: джаз Утесова. Ого, смело — держать песню из кинофильма «Веселые ребята» на виду… А впрочем, может быть, гитлеровцам нет дела до такой ерунды, как джазовая музыка, это ж не «Вставай, страна огромная!», в конце концов. Не послушать ли Вертинского для поднятия настроения? «Прощальный ужин» — самая любимая! «Мы пригласили тишину на наш прощальный ужин…»

Лиза осторожно потянула пластинку из конверта, и на пол выпал клетчатый листок, исписанный старательным круглым почерком:

Это была старая песня, Лиза ее знала и любила. Кому же она нравилась до такой степени, что человек записал ее слова на листок и хранил, несмотря на опасность? Почерк вроде бы женский. Слова записала ее тезка? Лиза Петропавловская?

Как странно… не очень-то сочетается: такая песня — и в то же время интимнейший подарок от какого-то фашиста… Лиза сунула листок обратно в конверт и отошла от полки с пластинками.

Загадки, загадки! Нечего и пытаться найти на них отгадки. Да и к чему?

Она заглянула в кухню и постояла, рассматривая огромный резной буфет, украшенный виноградными кистями, фруктами, оленьими рогами. Такую мебель только в музее увидишь. В этом буфете должны храниться какие-нибудь севрские сервизы, а не простенькие фаянсовые чашки и тарелки в линялых узорах, должны лежать сочная ветчина, и жирный желтый сыр, и настоящие виноградные гроздья, а не завернутый во влажную тряпицу (чтоб не сох, видать) кусок хлеба, кастрюльки с остывшей, осклизлой картошкой и каким-то жидким супом, пучок редиски, соль в стеклянной банке, накрытой бумажкой и перевязанной тесемкой, и баночка с этикеткой «Honig» (нарисованная рядом пчела, сидевшая на цветке, помогла Лизе вспомнить перевод этого слова: «мед»). Наверное, мед выдавали в пайках немецким офицерам, ну а Лизочке Петропавловской он перепал от Эриха Краузе.