Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник) - Арсеньева Елена - Страница 6

Тротуары чернели от шелковичных ягод, а одесские платаны, называемые также «бесстыдницами», раздевались особенно откровенно и то и дело с шумом и даже грохотом роняли обломки своей жесткой коры на тротуары, на головы прохожих и на автомобили, вызывая у их владельцев привычно-усталые и довольно философские восклицания. Алёна шла, куда-то сворачивая, по каким-то улицам поднимаясь, по каким-то — спускаясь, читая вывески, восхищаясь красотой названий (Военный спуск! Польский спуск! Лонжероновская улица! Греческая улица!), очень надолго зависла перед афишами Оперного театра (Опери та балету). Ей хотелось сходить на какой-нибудь спектакль, осталось только выбрать, будет это «Спляча красуня», «Лискунчик», «Князь Iгор» или «Бiлоснiжка та сiмь гномiв». Ну что ж… наверное, хохлы тоже валяются под какими-нибудь москальскими вывесками в судорогах смеха!

Наконец захотелось есть. Великолепное одесское мороженое не насыщало, а только вызывало желание съесть его как можно больше. Пора было направить стопы к Привозу. Алёна недолюбливала общепит, а потому решила купить домашней брынзы, помидоров, фруктов и поесть в гостинице. Она пошла по Пушкинской… здесь как-то особенно сильно свистели шины автомобилей по старой, изношенной мостовой. Можно представить, какой грохот стоял здесь в «ранешние времена», когда цокали копытами лошади и грохотали колесами извозчичьи пролетки! И где теперь те извозчики, те лошади и те пролетки? А мостовая — вот она.

Алёна шла и шла, пересекая улицы Греческую, Бунина, Жуковского, Еврейскую, Троицкую, Успенскую, Базарную, Большую Арнаутскую и Малую Арнаутскую, порой принимаясь озираться с восторженным выражением лица… но вот перед ней открылся Привоз, и она почти ошалела от этого феерического зрелища.

Создавалось впечатление, что Одесса решила накормить голодных всего мира, причем за никакие деньги. Сколько тут было всего! Глаза разбегались — это выражение на Привозе не казалось метафорическим, Алёна уже устала вертеть головой и пытаться их поймать и вернуть на место. А как тут говорили! Не то что на улицах, где звучала вполне обычная речь, по большей части русская, местами украинская. Сейчас Алёне казалось, что она попала в фильм «Ликвидация» — не в смысле гремящего выстрелами сюжета, а в смысле языкового антуража. Или в анекдот про одесситов!

Поскольку непременная принадлежность каждого уважающего себя писателя — записная книжка, где он должен фиксировать свои житейские наблюдения и всякие там мудрые мысли, если они, к примеру, вдруг вздумают прийти в голову, Алёна немедленно достала свой изрядно потрепанный блокнот, который уже обогатился нынче многочисленными одесскими перлами, ручку и, взяв ее на изготовку, приготовилась пополнить одесско-лингвистический запас.

Первый же подслушанный диалог мог бы удовлетворить самый придирчивый вкус.

— Сколько денег? — спрашивала дородная покупательница, с брезгливым выражением лица стоя над лотком с мелкой, темно-красной, пыльной клубникой. Сезон этой ягоды уже заканчивался, и при такой невзрачности годилась она только на варенье.

— Двадцать пять, — пробурчал продавец, огромный, атлетического сложения мужик с бычьим лбом, бритой головой и маленькими цепкими черными глазками.

Женщина иронически хмыкнула:

— Двадцать пять?! А чтоб купить?

— По двадцать, — неохотно пробурчал продавец.

— Это больно! — покачала головой покупательница.

— Шёб вы себе знали, дама, здесь не собес, а Привоз, — огрызнулся продавец. — Или идите к врачу, если вам больно!

— Спасибо, и вам таке ж, — обиделась «дама» и принялась протискиваться к другому продавцу.

Алёна, еле сдерживая смех, только собралась записать этот расчудесный диалог, как продавец вдруг радостно воскликнул:

— Алик! Лех к ебенемать! Или это ты?! А я уже горько плакал: кто-то говорил, что тебе последний туш сыграли…

— Назови еще раз меня Аликом, и последний туш сыграют тебе, — раздался в ответ насмешливый голос, и высокий человек в элегантном льняном костюме соломенно-желтого цвета приподнял элегантную, в тон костюму, шляпу. — Привет, Жёра. А все здесь коммерцуешь?

— Да шё, — отмахнулся человек, которого, как не без труда догадалась Алёна, звали все-таки Жора. — А тебе колокола еще не звонят?

— Ты какие именно колокола имеешь в виду? — насторожился человек в шляпе.

— Свадебные, чудак, а ты шё подумал?

— Пока еще нет, не звонят, хотя вчера я думал, что уже скоро… — вздохнул Алик. — Сорвалась такая сделка! Бред какой-то. Просто, можно сказать, бутерброд с икрой изо рта вынули. Но ладно, скажи лучше, как дела?

— Как видишь, — печально показал Жора на почти полный лоток. — Никак. И кто скажет, что я торчу здесь с утра неотлучно, как тот шкиля в витрине магазина «Учебные пособия» на Успенской, угол Канатной?

— Не идет торговля?

— Торговля гавкнулась, — вздохнул Жора. — Вчера девятьсот кило бичок ушел просто так, из самых рук. Вот встал на эту клубнику… а чем тут жить? Между нами, своими, — сущий дрэк! И самое обидное, ты знаешь, шё?

— Шё? — спросил Алик, и Алёне показалось, что он еле сдерживает смех.

— Самое обидное, что на мозоль с этим бичком мне наступил гнусавый Додя.

— Додя? — резко повторил Алик. — А он каким левым боком к рибе прижался?

— Ты сам сказал, что левым, — хмыкнул Жора. — У него же десять рук, как у того паука, и все гребут к себе.

— У паука нет рук, у него лапы, да и тех восемь, — поправил Алик.

— Ничего, он не обидится, — отмахнулся Жора.

— Додя ж вроде никогда торговлей не пачкался, — озадаченно проговорил Алик. — Лучше украдет, чем заработает.

— Так он у меня и украл, скажешь, нет? — пожал плечами Жора. — А ты на свиданку, что ли, идешь? Чего это вырядился, как матка боска?

Алёна просто не верила своему счастью. Это же словесный остров сокровищ, лингвистический Клондайк! Она пришла в такой восторг, что слушала и млела, ничего не записывая, только перекладывала орудия писательского труда из руки в руку.

— Девушка, вы тут в засаде или шё? — раздался возмущенный женский голос, и Алёна растерянно оглянулась. Оказывается, она стояла около прилавка, заваленного горами помидоров, огурцов, зелени, причем перекрывала подход к прилавку всем покупателям. Неудивительно, что рыжеволосая продавщица возмутилась. — Я думала, она выбирает помидорку, а у нее уши на ширине плеч!

Бритая голова на бычьей шее повернулась, маленькие темные глазки кольнули Алёну, а потом Жора что-то сказал своему собеседнику, и обладатель соломенно-желтого костюма исчез с такой же скоростью, как если бы он был песчинкой, которую сдуло ветром.

— Какую ерунду вы говорите! — пробормотала Алёна, думая, что надо ничего не забыть из услышанного, а еще записать про уши на ширине плеч. — Я просто ждала, когда этот… э-э… господин, — она подбородком указала на Жору, — освободится. Я… хотела купить клубнику.

— Сколько надо? — спросил Жора, поглядывая подозрительно. — Килy? Две? Пять?

«Килy», — мысленно повторила Алёна, шёбы… то есть, извините, чтобы не забыть, и покачала головой:

— Нет-нет, полкилограмма вполне достаточно.

— Полки?ло! — с презрением воскликнул Жора, забирая ягоду «сахарным» совком. — Только рукавами трясти. Ну ладно, с вас десять гривен.

Тридцать рублей за полкилограмма клубники? Неплохо, в Нижнем Горьком это стоило бы от семидесяти пяти до ста. Ну, за такую мелочь, может, спросили бы шестьдесят, но все равно — выгодная покупка. И еще словарный запас пополнен! Теперь поскорей все записать, чтобы не забыть.

— Эй, а моя помидорка? — возмутилась рыжая продавщица. — Бери «микадо», самая вкусная. Купишь к ней еще брынзы или скумбрийки копченой — ум отъешь.

— А почем они? — спросила Алёна, разглядывая тугие ярко-розовые помидоры, напоминающие формой всем известное «бычье сердце», но маленькие, аккуратненькие. В них и впрямь было что-то неуловимо-японское.

— Тридцать! — безапелляционно заявила продавщица, но Алёна училась быстро: