Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза (сборник) - Арсеньева Елена - Страница 27

— Выпей воды и успокойся! — посоветовал кто-то за дверью, и она захлопнулась.

Силясь удержаться на ногах, Алёна подхватила женщину:

— Осторожней!

Та отстранилась, отвела руки от лица и взглянула на Алёну слепыми от слез глазами:

— Ой, это вы… что вы здесь делаете?

Алёна с изумлением обнаружила, что стоит чуть ли не в обнимку с Татьяной… с той самой горничной из «Дерибаса», Танюткой, уволенной по ее вине.

— Я… — растерянно пробормотала она, — я жду одного знакомого. А вы? Таня, вы на меня, наверное, сердитесь, но честное слово, я на вас никому не жаловалась, это недоразумение…

Танютка снова закрыла лицо руками:

— Да о чем вы?! Вот так живем-живем, злимся, что-то строим из себя, а потом раз — и нет человека! Умирает такой хороший человек, такой добрый… а я ничего не могу поделать…

Алёна вдруг вспомнила, что на пышной Татьяниной груди в ночь заселения в гостиницу был бейджик с надписью: «Татьяна Мазур». Арнольду некоторое время назад звонила Татьяна, жена Бори Мазура, племянника Юлия Матвеевича Батмана. Так вот оно что, Танютка о старом коллекционере горюет. Он дядя ее мужа, а она оплакивает его, будто родного человека! Видимо, он был… да почему был? Он ведь еще жив! — и в самом деле добрый и хороший человек.

А Танютка между тем никак не могла уняться, все плакала да плакала. Алёна встревожилась, что эти рыдания разбудят спящего старика, и повела Танютку в холл, мимо двери, где мужские голоса все еще шипели друг на друга, изредка прерываемые чьим-то успокаивающим рокотом.

Они сели рядом на стул, Танютка почему-то крепко держала Алёну за руку, словно это ее успокаивало:

— Вы знаете, я когда замуж вышла, как в клоповник попала. Борик, мой муж, он хороший такой, а его двоюродные братья — это ужас! Дядю все время уговаривали коллекцию продать. А для него вся жизнь в этой коллекции. Вот теперь кольцо украли, они на него напустились, как коршуны, Борик в командировке в Киеве, только завтра вернется, а они тут лаются… дядин знакомый юрист приехал, чтобы их успокоить, а Додя, как змей, всех жалит, подзуживает, чтобы юрист дал им доверенность на продажу коллекции, пока дядя не оклемался!

«Так, — смекнула Алёна, — юрист — это она так Арнольда называет, а другие — это Павлуша, который на сером «мерсе» приехал, и какой-то Додя. Додя… что за дурацкое имя… а ведь я уже слышала его где-то…»

И тут же она вспомнила, где. Об этом Доде говорили Жора и Алик на базаре! Жора жаловался, что Додя помешал ему купить большую партию бичка и уверял, что у него десять ног, как у паука, и он всеми гребет к себе. Ну что ж, насчет количества ног, вернее, лап у паука Жора и впрямь ошибся, но насчет Додиной сути — похоже, ни чуточки!

Татьяна постепенно перестала всхлипывать:

— Спасибо… мне рядом с вами как-то спокойнее стало. И вы не думайте, я на вас ничуть не в обиде, я все равно хотела из гостиницы уйти, надоело. Иной раз думаешь, не в гостинице работаешь, а в борделе, вот честное слово! Взять хоть эту Зорбалу…

Танютка сокрушенно махнула рукой и встала:

— А, ну их. Даже говорить неохота. Пойду домой, там малые одни. Только еще раз на дядю Юлика посмотрю, как он там спит. А вы остаетесь?

— Да нет, я тоже ухожу, — махнула рукой Алёна, вдруг ощутив, что ее начала одолевать зевота. — Мой знакомый задерживается, а я спать хочу. До свиданья, Татьяна. Пусть все уладится.

— Спасибо, — улыбнулась Танютка и на цыпочках пошла по коридору. Алёна поглядела ей вслед и сама пошла к выходу. Уже на пороге она оглянулась: не появился ли Арнольд, — но коридор был пуст. Тогда она подошла к столику дежурной медсестры — та уже вернулась на свое место — и сказала, что старику во-он в той палате нужно одеяло. И наконец ушла.

Она не сделала и пяти шагов по улице Пастера, как ее обогнало медленно ползущее такси, и Алёна махнула рукой, останавливая машину. Ехать тут было всего ничего, но ужасно тоскливо идти в одиночестве той дорогой, которой ходили вдвоем, да и неохота было опять думать о несбывшемся.

Выйдя из такси, как и вчера, на углу Гаванной, Алёна перебежала Дерибасовскую, взглянула на окна третьего этажа гостиницы. Все они были темны: видимо, Оксана выключила свет. На секунду мелькнула зловредная мысль взять да нажаловаться на скандальную дежурную за то, что сунулась в номер, пусть даже в компании с озабоченным кавалером постоялицы, но это было глупо, а поэтому Алёна только устыдила себя за скандальность и тихонько поднялась на третий этаж. Отель продолжал являть собой совершенно бесхозную картину… столик дежурной пуст, охраны никакой, ужас… а впрочем, открыть дверь в подъезд мог только постоялец, у которого был особый ключ, так что на самом деле все обстояло не так уж страшно.

Алёна постояла под душем и, надев ночную рубашку, пошла задергивать шторы на окне.

Вдруг что-то ударилось в стекло.

Отдернула тюль, приотворила створку…

Внизу стоял Арнольд. При виде ее он высыпал из горсти камешки и отряхнул ладонь о джинсы.

— Это не твой платок? — спросил он, поднимая другую руку и помахивая чем-то белым.

— Ох… — беспомощно сказала Алёна. — Я совершенно забыла. Как ты его нашел?

— Легко, — улыбнулся Арнольд. — Мне его отдал Юлий Матвеевич.

Значит, вот кто был тот старик в больнице… сам Юлий Матвеевич Батман. Ну надо же!

— Ты очень добрая? — со странной интонацией спросил Арнольд.

— Я? — удивилась Алёна. — Нет, пожалуй. Скорее, довольно жестокая. Просто жалко его стало… старый, больной… несчастный… может, умирающий… да еще и замерз.

— Это просто удивительно, как иногда меняет человека жалость к близкой смерти другого человека… — задумчиво проговорил Арнольд. Потом словно спохватился и улыбнулся Алёне: — Что мне будет за то, что я твой платок принес?

— Ну, не знаю… — усмехнулась Алёна. — Подумаешь — принес! А как ты его передашь?

— Посторонись, — велел Арнольд, повязал платок вокруг шеи — и вдруг, легко подпрыгнув, ухватился за козырек над входной гостиничной дверью. Подтянулся, потом очутился на карнизе второго этажа, легко оперся ногой о лепнину над окном — и Алёне пришлось отшатнуться, потому что он уже повис, ухватившись за ее подоконник.

Он обладал какой-то сверхъестественной ловкостью, Алёна просто не верила своим глазам, она никогда не видела ничего подобного. Разве что в цирке. А, ну да, ведь Арнольд в цирковом училище учился, теперь она в это верила! Не прошло и минуты, как он стоял в комнате и протягивал Алёне платок:

— Ну, так что мне будет за это?

Она смущенно улыбнулась и пожала плечами. Тонкая бретелька ночной сорочки упала с плеча, и Алёна быстро набросила на себя платок, прикрыв почти обнаженную грудь.

Арнольд чуть нахмурился, лицо у него стало отчужденным.

— Значит, ты познакомилась с Юлием Матвеевичем? — спросил равнодушно. — И что он тебе рассказал?

— Ничего, — пробормотала Алёна. — Он… он просто называл меня Леночкой.

Арнольд вскинул брови, потом чуть кивнул:

— А, понимаю…

— Что? — удивилась Алёна.

— Так звали его покойную жену, — пояснил Арнольд. — Он любил ее всю жизнь, с пятнадцати или шестнадцати лет. Это она подарила ему этот перстень. Если мы не сможем его найти, старик этого не переживет. Он похоронил жену пять лет назад… его еле вытащили врачи. Потерять перстень — это все равно, что опять пережить ее похороны. А Кирюха его украл. Понимаешь? Украл, скотина такая…

— Да, — сказала Алёна.

— Да, — повторил Арнольд. — Ну ладно, я пошел тогда? — И попятился к окну, не сводя глаз с Алёны, которая все плотнее кутала плечи в белый платок.

Он уже коснулся рукой створки окна, когда она сказала:

— По-моему, ты не туда идешь.

— А куда я должен идти? — спросил Арнольд тихо. — Ты имеешь в виду, что я должен выйти через дверь?

Алёна ничего не ответила, только опустила руки, и от этого легкого движения платок соскользнул с ее обнаженных плеч.

Одесса встретила светлейшего князя Воронцова хлебом-солью, депутацией почетных и именитых граждан, музыкой военных оркестров и бурными изъявлениями восторга по поводу того, что сын бывшего новороссийского губернатора Михаила Семеновича Воронцова стал теперь городским головой.