Хрустальный горизонт - Месснер Райнхольд - Страница 6

Надо что-то предпринять. Я должен быть первым.

Покрытый льдом и снегом западный гребень Эвереста все время стоит у меня перед глазами, и я спрашиваю у Лиз Холи, есть ли надежда получить разрешение на послемуссонное время 1980 года?

Она полагает, что это не исключено.

Но западный гребень бесконечно длинен и чрезвычайно подвержен осенним штормам. Там мои шансы равны нулю.

«А что еще?»

«На другие маршруты разрешений не будет».

Пойти с севера? Но это из Тибета, а китайское правительство до сих пор выдавало разрешения только после тягостных переговоров на самом высоком государственном уровне. Я понимаю, что для одиночного восхождения северный гребень является единственным подходящим маршрутом. Так называемый обычный путь – из Непала через Западный цирк ледника Кхумбу и Южное седло – исключается из-за сильной разорванности ледопада на Кхумбу. Опасный ледопад проходят с помощью шерпов, для полного соло он не подходит. Восточная стена еще не пройдена. А вот тибетский северный гребень был пройден англичанами чуть ли не до самой вершины еще в двадцатые годы. Там можно пройти и в одиночку. Я взволнован, как на экзамене на аттестат зрелости. Но это не парализует, а мобилизует меня. Надежда окрыляет, радостные картины встают передо мной. Мне все время вспоминаются выдержки из старых альпинистских книг, как будто я их когда-то выучил наизусть, чтобы теперь опереться на них, принимая решение.

«Одна хорошо акклиматизированная связка может дойти от Ронгбукского лагеря до вершины за шесть дней».

Это мнение Мэллори. В памяти всплывает и другое его высказывание:

«Двоих слишком мало, так как один человек не сможет оказать помощи, если со вторым что-то случится».

Следовательно: двое – это слишком много! Да, один – вполне достаточно, если этот один поднимется на Северное седло, если будет время на спуск и если он готов умереть, когда это станет неизбежным.

«В Гималаях все слишком огромно. В этих гигантских горах непогода длится долго. Соответственно нужно длительное время, чтобы установилась хорошая погода, благоприятная для восхождения. Здесь возможности для человека хуже, чем в других горах. Солнце жжет сильнее, штормы злее, подходы длиннее. Все здесь чрезмерно».

До сих пор никто еще не искал на Эвересте неблагоприятных погодных условий в качестве дополнительного спортивного требования.

Сейчас – после того, как фаза первовосхождений на восьмитысячники закончилась, когда пройдены отвесные стены, когда ходят без кислородных аппаратов, – должны начаться первые зимние восхождения. Логическое развитие этой идеи – Эверест зимой и в одиночку. Отсюда новая мысль: а разве в восточных и центральных Гималаях нет лета – муссонного времени, самого неподходящего для восхождений? Во время муссона, с конца мая до середины сентября в высокогорье почти непрерывно идет снег, гремят лавины, из-за тумана невозможна никакая ориентировка. Конечно, зимой гораздо холоднее, но зато декабрь и январь, два месяца, предоставляемые властями Непала для зимних восхождений, при полярном холоде и ураганных ветрах отличаются, как правило, прекрасной погодой в том смысле, что в это время здесь мало снега, невелика лавинная опасность, нет палящего зноя. Муссонное время на Эвересте куда хуже.

Из двадцати высочайших вершин мира тринадцать целиком или частично расположены на территории Непала. Для восхождения на эти горы нужно предварительно получить разрешение, во время самого восхождения подчиняться предписаниям. На экспедицию, предпринятую в муссонное время, эти правила не распространяются. Весной 1979 года правительство опубликовало новый список так называемых разрешенных вершин. Теперь число вершин, на которые можно совершать восхождения, доходит до сотни. На высочайшую гору мира разрешается обычно две, а в виде исключения четыре экспедиции в год: одна в домуссонное время, одна в послемуссонное, третья и четвертая допускаются, если команды идут разными маршрутами. Осенью 1979 года должны быть выданы, кроме того, разрешения на зимние восхождения. А почему бы еще и не на муссонное время? Само разрешение стоит 1200 долларов. Это немного для того, кто платит, сравнительно с общими затратами примерно в 100000 долларов, но возможно достаточно для правительства, чтобы использовать и лето для приезда альпинистов в страну. Непал нуждается в восхождениях, получающих мировой резонанс. Может быть, в Министерстве туризма только и ждут моего предложения.

Непал – слаборазвитая страна с небольшой сетью шоссейных дорог. Большая часть его 14-миллионного населения работает носильщиками. Носильщикам нужна работа, в том числе и летом. Если мое восхождение в муссонный период окажется успешным, пойдут и другие группы. Летние восхождения привлекли бы посетителей прежде всего в самый глухой, северозападный район Непала. Расстояния в Непале измеряются количеством ходовых дней, и отдаленность оценивается большими деньгами. В экспедиции обычно работает несколько сот, а то и тысяча носильщиков. А подходы далеки, они занимают иногда несколько недель. Таким образом, нет никаких оснований отказывать мне в моей попытке муссонного восхождения.

Я иду по городу, мечтаю, строю планы. Потом спохватываюсь. Надо получить разрешение на лето 1981 года. В сопровождении Бобби Чхетри, менеджера «Маунтэн трэвэл» («Горный туризм»), ведущей туристской организации в Катманду, я иду к господину Шарма в Министерство туризма. «Маунтэн трэвэл» организует не только туристские, но и альпинистские экспедиции, и мой друг Бобби мог бы провести необходимую подготовку здесь в стране, если бы я получил ответ еще до отъезда в Европу.

Разрешения на муссонное время мне не дали. Однако идея одиночного восхождения вызвала такую заинтересованность, что мои надежды вновь воскресли. И не без оснований: господин Шарма пообещал мне, правда, неопределенно, разрешение на восхождение осенью 1980 года по западному гребню. Я написал ходатайство, приложил нужные данные, карту-схему, сроки восхождения.

Теперь, имея это устное обещание, я чувствовал себя нахалом, желающим совершить путешествие на Луну.

Я очень хорошо понимаю, насколько малы шансы взойти на Эверест по этому длинному и утомительному, открытому западным ветрам гребню. Тем не менее я веду себя так, будто мне любое предприятие по плечу. В эти дни, курсируя между Министерством туризма, «Маунтэн трэвэл» и бюро Лиз Холи, я все время ловлю себя на «нелегальной» мысли перебраться через перевал Лхо Ла в Тибет в долину Ронгбука и попытаться оттуда взойти на Эверест по старому пути англичан. Лиз Холи легко разгадала мои мысли, и я тут же узнал от нее, что скоро должна открыться непальская граница у Кодари. Это был бы самый удобный и, конечно, самый дешевый путь в Китай, в Тибет, к Эвересту.

Но как посмотрело бы китайское правительство на мое лишенное идеи и политических мотивов намерение взойти на Эверест в одиночку, совершенно приватно?

Катманду принадлежит к числу тех городов, которые неизменно вызывают во мне желание побродить, побездельничать. Здесь тесно, грязно, все полно оживления. Я не знаю другого города, который имел бы столь сильный запах жизни. На старом базаре, наполненном звоном велосипедных звонков, с утра до ночи без малейшего перерыва движется плотный людской поток, зловоние от гнилых овощей, запах пряностей и курильниц смешивается со смрадом экскрементов и мочи. В удобной позе лежит посреди улицы белый бык, жующий жвачку. Я обхожу его, как и все остальные, как будто это спящий хищник. Бык почитается священным, и каждый проходящий остерегается его потревожить, не говоря уже о том, чтобы согнать с места.

Захожу в лавку «Два снежных льва» к моему старому другу Гиальтсену, тибетцу, ушедшему из Тибета в 1959 году, с далай-ламой. Как и я, он говорит на пиджин-инглиш. Он тут же велит принести чай, зная, что разговор предстоит долгий. Я страстный собиратель всего тибетского и не могу устоять перед его сокровищами. Самые лучшие вещи он держит, разумеется, дома, а не в лавке. На этот раз это два старинных тибетских ковра, на натуральных красителях и в прекрасном состоянии.