Коммунисты - Семанов Сергей Николаевич - Страница 39

Официальное сообщение об аресте депутатов появилось в газетах только 9 ноября. Им предъявлялось обвинение в «измене отечеству». Эта клевета была встречена разными слоями населения по-разному. Захваченные шовинистическим военным психозом обыватели и отсталые рабочие ругали на чем свет окаянных «германских шпионов» — большевиков и выражали свои верноподданнические чувства царю. Среди же сознательных рабочих вся эта бездарная комедия вызвала чувство горечи и возмущения. Реакционная печать и черносотенцы в думе подняли восторженный вой, хваля твердую государеву руку, которая покарает предателей.

Наконец и трусливые либеральные газеты подали голос. Они похваливали фракцию трудовиков во главе с Керенским и фракцию меньшевиков во главе с Чхеидзе, ставя им в заслугу, что они, эти фракции, презрели свои политические цели во имя родины и голосовали вместе со всей думой за «оборону дорогого каждому русскому отечества», то есть за кредиты на войну.

Уцелевшие от репрессий члены большевистского Петербургского комитета выпустили 11 ноября отпечатанную на гектографе (типография уже была разгромлена) прокламацию с призывом к рабочим ответить на подлый арест их депутатов кратковременной забастовкой.

Листовки, протестующие против полицейской расправы над членами большевистской фракции, появились и в других городах.

На призыв Питерского комитета рабочие нескольких заводов столицы откликнулись однодневными забастовками и митингами. Волнения пролетариата были и в других промышленных городах. Власти сразу же применили к «смутьянам» меры военного наказания: много рабочих, имевших отсрочку по мобилизации как запасники и «ратники», были сняты с льготного учета и отправлены на фронт.

На допрос арестованных депутатов привезли всех вместе, поэтому им удалось переговорить друг с другом и условиться, как держаться на следствии. В один голос они утверждали, что на квартиру Гавриловой собрались, чтобы обсудить некоторые свои депутатские дела — о помощи страховым рабочим кассам, об издании рабочей газеты; что отношение свое к войне они высказали открыто еще раньше, 26 июля, в думе в декларации социал-демократических фракций и т. д.

Муранов вообще отказался что-либо говорить следователю.

Арестованные держались достойно, без тени страха перед жестокими законами военного времени. Лишь один Каменев еще на следствии начал открещиваться от политической линии ЦК партии против империалистической войны. Каменев показал следователю, что он явился на совещание только потому, что был как журналист заинтересован в воссоздании рабочей газеты, в которой сотрудничал раньше, но что касается отобранных у депутатов материалов политического характера, то он, Каменев, не может быть ответственным за них, поскольку их содержание противоречит его политическим убеждениям и взглядам на войну.

Правительство торопило следствие, с тем чтобы поскорее передать дело в военный суд и там за закрытыми дверями покончить раз и навсегда с рабочими депутатами.

Тем временем шовинистический угар в народе постепенно проходил; люди, оглядевшись, стали трезвее смотреть на вещи, с неодобрением поговаривать о войне. Обстановка в России для смертной расправы с депутатами-рабочими складывалась не очень-то подходящая. Русская армия терпела поражения одно за другим, несла большие потери. Эшелоны, набитые ранеными, тянулись в глубь страны нарастающим потоком. Стало плохо с продовольственным снабжением в городах, кряхтели от больших военных поставок крестьяне. Среди населения росло недовольство положением на фронте и внутри страны. А на передовых позициях роптали усталые солдаты, истосковавшиеся по семьям и родному дому. Настроения эти не внушали оптимизма генералам в ставке главного командования.

В кругах либеральной буржуазии началось замешательство. Стали раздаваться голоса с призывом как-нибудь потихоньку, без шума, спустить «депутатское дело» на тормозах, дабы не разжигать страстей среди рабочих и не давать пищи для нежелательных, опасных толков в армии. Родзянко даже отважился направить председателю Совета министров Горемыкину протест против нарушения депутатской неприкосновенности. И это спустя месяц после ареста рабочих депутатов! Кстати, в «протесте» о самом аресте депутатов не было на слова. Ясно, что эта инсценировка понадобилась думе лишь для того, чтобы пустить народу в глаза демократическую пыль, создать видимость недовольства действиями полиции.

Допросы депутатов-большевиков шли своей чередой. Следователь Петроградского окружного суда по важнейшим делам Машкевич тщетно старался выискать такие формальные доказательства, которые бы подтвердили обвинения депутатов в измене родине, как было официально заявлено в правительственном сообщении. Такое обвинение грозило в военное время смертной казнью.

Однако ни добытые при обыске депутатов большевистские газеты и листовки, ни письма рабочих к депутатам, ни личные дневники Петровского и блокнот Муранова, ни показания самих арестованных, отрицавших обвинение в измене родине, — ничто не давало в руки следствия материала, нужного для обоснования смертного приговора.

Голоса протеста против расправы с лучшими представителями российского пролетариата раздавались в стране все чаще и все громче. Петербургский комитет большевиков успел в дни следствия выпустить несколько прокламаций, призывающих рабочих своей сплоченностью и единством показать правительству, что никакие каторжные приговоры не смогут сломить революционное движение в России, не запугают авангард рабочего класса.

Царь не решился казнить рабочих депутатов. По его высочайшему повелению материалы следствия были переданы не в военный суд, как замышлялось, а в суд по гражданским делам. По Петрограду пронеслась невероятная весть: против военного суда над депутатами выступил не кто иной, как его императорское высочество, великий князь Николай Николаевич, дядя Николая II. Сперва никто не хотел верить этому слуху, но вскоре он подтвердился. Как потом выяснилось, великий князь мотивировал свое мнение тем, что казнь депутатов может повлечь волнения не только на заводах, в тылу, но и в армии. «Я не могу поручиться за спокойствие в войсках», — якобы сказал он царю.

Таким образом, силой многих сложившихся в их пользу обстоятельств депутаты были спасены от смертной казни. Следственные материалы передали в особое присутствие Петроградской судебной палаты. После этого арестованным дали возможность посмотреть, прочесть пухлые папки составленного на них судебного «дела». Это было очень кстати, поскольку позволило им еще раз поговорить друг с другом (в тюрьме их держали в одиночных камерах).

Ф. Н. Самойлов писал в своих воспоминаниях: «Во время самого ознакомления с делом мы кое о чем сговорились по части нашего поведения на суде. Так, мы ознакомились с проектом речи Петровского на суде и одобрили его. Причем было решено, что Петровский эту речь прочтет от имени нашей фракции как ее председатель, а остальные депутаты, присоединяясь к Петровскому, добавят каждый от себя, что будет нужно».

Суд над думской большевистской фракцией начался 10 февраля 1915 года. В этот день на многих заводах и фабриках была прекращена работа и объявлена однодневная забастовка.

На процесс были допущены, кроме государственных лиц, лишь жены и родственники подсудимых.

Когда закончилась процедура опроса и проверки подсудимых и свидетелей и после того, как суд отклонил ходатайство защитника подсудимого Каменева о вызове дополнительного свидетеля — Н. И. Иорданского[1], чтобы тот подтвердил отрицательное отношение Каменева к антивоенной позиции большевиков, суд приступил к оглашению обвинительного акта. В нем говорилось о большой и разносторонней партийно-революционной работе депутатов-большевиков, за что в соответствии со статьей 102 первой части уголовного уложения обвиняемым полагалось до восьми лет каторжных работ. На вопрос председателя, признают ли они себя виновными, Петровский и остальные ответили, что виновными считать себя не могут.