Суд волков - Мессадье Жеральд - Страница 46

– Почему вы так подавлены, матушка?

– Чума… – нашлась она.

Жозеф спустился со второго этажа. Кормилица и Франсуа рассказали ему о случившемся. Он не задал им ни единого вопроса.

Появились приставы с двухколесной тачкой. Соседи переполошились. Франсуа и Жозеф видели, как они толпятся за изгородью. Приставы спустили с мертвеца штаны в поисках бубонов, которых не оказалось. Они обнажили тощие бедра и член, окруженный завитками волос. Это было ужасное, оскорбительное зрелище. Затем ощупали подмышки и покачали головой.

– Это не чума, – сказали они.

– Это не чума! – крикнул Жозеф Жанне, стоявшей у окна. Приставы уложили труп на тачку и увезли, чтобы похоронить в общей могиле.

Этот нищий, как узнали они вечером из уст чиновника городской управы, который пришел расспросить Жозефа об обстоятельствах случившегося, уже несколько лет бродил по Анжеру. Он называл себя Франсуа Вийон. Много раз стражники отгоняли его от дворца Рене Анжуйского и насмехались над ним, потому что он уверял, будто знаком с королем, был принят при дворе и входил в кружок близких к Карлу Орлеанскому людей. Нет, умер он не от чумы. Бедняга давно находился в жалком состоянии и жил подаянием[39].

Взгляд темных глаз Жозефа устремился на Жанну, которая сидела с полуприкрытыми веками в кресле у камина, невзирая на жару. Он сел рядом с ней и сказал, что Франсуа, Де-одат и кормилица ждут ее к ужину.

Она взяла его за руку, словно пытаясь обрести в нем силы.

– Это отец Франсуа, – прошептала она. – Это действительно Франсуа Вийон.

На следующий день Жозеф посетил городскую управу, а потом церковь, чтобы обеспечить несчастному христианское погребение. Он объяснил, что баронесса де л'Эстуаль знала этого человека в Париже: тот был воспитателем ее сына и звался действительно Франсуа Вийон, хотя настоящее его имя – Франсуа де Монкорбье.

Так начиналось сочинение, которое Жозеф де л'Эстуаль решил написать по просьбе короля Рене.

Жозеф дал его почитать Жанне, и та одобрила. Следующие максимы выглядели так:

Жанна с большим удовольствием читала эти максимы. В тот же день, за ужином, Жозеф вручил первые из них Рене Анжуйскому. Попросив у короля разрешения привести сына, Жанна взяла с собой Франсуа. Молодой человек очаровал как монарха, так и придворных дам. Его осыпали комплиментами и, конечно, желали выведать о сердечных склонностях Жанна следила за ним бдительно, но соблюдая дистанцию Ведь сын ее уже вступил в возраст, когда возникает интерес к женщинам, однако он не имел, сколько ей было известно, ни одной любовной связи. Она спросила себя, не сказалось ли в этом влияние Жозефа. Молодые люди долго были вместе в коллеже, и о чем еще могли они разговаривать, как не о галантных приключениях?

Вернувшись домой, она подступила к Жозефу с расспросами. Тот засмеялся:

– В последний мой год в Орлеане он навестил блудницу. Пришел от нее раздосадованный и стал с остервенением мыться. Сомневаюсь, чтобы он сделал повторную попытку. Он мне жаловался: "Прекрасное занятие! Бык спарился с коровой, кстати, она корова и есть! И этим движется мир? Удивляюсь, как он еще не остановился!"

Конечно, сказала себе Жанна, блудница давно не ходила в баню, ведь цены на дрова и королевские налоги сделали мытье недоступной роскошью. Только самые богатые из продажных девок позволяют себе это удовольствие.

– Не ты ли внушил ему такое равнодушие?

– Вовсе нет. Мы очень редко говорили о подобных вещах. Он как-то спросил, влюблен ли я, а я ответил, что полюблю, когда захочу.

– Но ведь сложение у мальчика отменное!

– Вот именно, – с иронией отозвался Жозеф. – Он не носит голову между ног.

В каком-то смысле она радовалась, что Франсуа не бегает по блудницам, – ее тут интересовала не нравственность, а его здоровье. С другой стороны, тревожилась. В конце концов она спросила Жозефа, нет ли здесь пристрастия к мальчикам; тот ответил опять же с иронией:

– Такие вещи в коллежах довольно обычны. Asinus asinum fricat[40]. Но я не думаю, что у Франсуа греческие наклонности. Юноши его не интересуют.

Она подумала, что если бы у Франсуа были "греческие наклонности", взор его, несомненно, обратился бы на столь соблазнительного молодого человека, как Жозеф. И она решилась расспросить самого Франсуа. Тот не стал скрытничать.

– Полученный мною опыт достоин сожаления. Целый день нужно мыться после минутного дела. Только если мозги у меня перегреются, я еще раз соглашусь на что-либо подобное!

Мир сильно изменился со времен моей юности, подумала Жанна.

– Но ведь есть же честные девушки, – осторожно предположила она, – не одни лишь блудницы…

– Так угодно Небу, чтобы девушка, которая легко уступает одному юноше, столь же легко уступила другому. Ты слышала о неаполитанской болезни, матушка? О язве распутников[41]?

О да! И видела их омерзительные последствия, узнавала жертв этих недугов даже по походке! Ее передернуло от отвращения.

– Ты хочешь стать монахом? – все же спросила она.

– Великое Небо! – со смехом ответил он. – Об их присутствии узнаешь за десять шагов по запаху! Францисканцы учили нас, что забота о теле отвращает от Господа и что чистый дух делает чистым тело. Вследствие этого в дортуаре стояла вонь.

Тут она вспомнила, как тщательно следит за собой ее сын подобно Жозефу, он каждый день ходил в парильню, устроенную в доме, хотя раньше богатые горожане полагали, что общественную баню нужно посещать раз в месяц. Оба меняли чулки и белье с частотой, которая привела бы в негодование представителей старшего поколения. Наконец, в страхе перед постоянной угрозой со стороны вшей, блох и прочих паразитов, они немилосердно тратили неаполитанское мыло. Жанна, которая отнюдь не считала себя грязнулей, заразилась их ревностной заботой о чистоте и тоже стала начинать день с визита в парильню, где тщательно намыливала все тело. К этому же она приучила и маленького Деодата. Затем ее примеру последовала и кормилица. Сверх того, все обитатели дома после каждой еды обязательно прополаскивали рот водой, разбавленной вином с корицей, чтобы дыхание было свежим. А постельное белье регулярно ароматизировали с помощью так называемых кипрских птичек, иными словами – полотняных мешочков с душистой пудрой, которой посыпали простыни.