Загадка Прометея - Мештерхази Лайош - Страница 14

Не нужно забывать: какие бы запасы ни везли с собой воины, они всюду, где только могли, должны были освежать и пополнять их. Хотя бы из санитарных соображений; не пробавляться же им все время одним только вяленым мясом, сухим молоком да твердыми, как камень, хлебными лепешками! Такова была по тем временам консервная продукция. А так как дичь обходила сторонкой их шумное шествие, то орел, указывающий, где можно было бы поживиться, пришелся очень кстати. Большая птица — крупная дичь!

Так-то и обнаружил Геракл высоко в горах прикованную к скале человеческую фигуру.

Разумеется, он знал, кого видит. Да и кто тут ошибся бы? И вот Геракл, словно уже заранее готовился к этой задаче, лишь на краткий миг призадумался, а потом сделал знак, и Иолай — а может быть, Филоктет — тотчас протянул ему лук и стрелу. Но Геракл покачал кудрявой седеющей головой. «Не эту… из тех, что от Гидры!» — выговорил он сквозь зубы. Ибо смоченные в опасном яде и, конечно, имевшиеся в ограниченном количестве стрелы держали, само собой разумеется, в особом колчане и пользовались ими лишь в самых исключительных случаях. Но для Зевсова орла Геракл, естественно, не пожалел драгоценной стрелы. Мне хотелось бы здесь еще раз подчеркнуть: то был орел, а не гриф! И не только потому, что парящий в вышине гриф не заинтересовал бы мечтавшее о свежей дичи войско. То есть и потому — но не только. Дело в том, что в грифа Геракл не стал бы стрелять! Известно же, что он избрал грифа своей священной птицей. Почему именно это отвратительное голошеее существо? «Потому, — отвечал он обычно, — что гриф не убивает даже мыши!»

Между тем орел уже сложил крылья, чтобы камнем ринуться вниз. Прометей, как изо дня в день, и на этот раз решил, что выдержит муку без стона, но и на этот раз, как изо дня в день, должен был закрыть глаза и стиснуть зубы: ничего не поделаешь, первый миг мучительнее всего!

Однако этот миг все не наступал. «Что он медлит, подлая тварь?!» Прометей открыл глаза. И в самое время — он увидел, как проклятый мучитель, болтаясь, словно тряпка, падает с вышины вниз. Пронзенный насквозь стрелой.

А к началу колонны уже спешил скороход с командою «стой!». И Геракл уже соскочил с колесницы. И не нужно было ни слов, ни долгих объяснений, боевые товарищи стягивались и вскоре окружили своего вождя, а многоопытные приближенные слуги героя, прихватив секиры, начали прорубать дорогу через кустарник, карабкаясь по девственным кручам.

Немало времени прошло, пока они взобрались на скалу; будем считать, что на освобождение Прометея этот день ушел полностью. А уж там, наверху, Геракла ждал в полном смысле слова геркулесов труд: вырвать цепь из скалы, сбить с рук и с ног Прометея толстые стальные оковы.

Приостановимся на мгновение! Такой массы железа наши герои не только никогда не видели, но даже не могли себе представить, не говоря уж о том, что они сразу заметили, какая невероятная разница между известными им железными отливками и нержавеющей сталью Гефеста! Вероятно, они испытывали примерно то же, что и Али-Баба, когда увидел в пещере разбойников переливающиеся всеми цветами радуги, сверкающие тысячью оттенков несметные сокровища. Это высокое потрясение вполне сочеталось с другим, еще столь же свежим: только что они освободили от ужасных мучений всесветно славного бога и тем дали новый поворот известной всему миру драме. (Они должны были думать именно так, ведь кому бы тогда пришло в голову, что последнее действие такой драмы будет попросту утеряно ?!) Четверо-шестеро слуг тут же подхватили драгоценную цепь, чтобы отнести ее к телеге с поклажей Геракла: очевидно, что подобный трофей по праву принадлежит вождю. Впрочем, все нимало не сомневались, что Геракл широким жестом вернет свой трофей Прометею. А принимая во внимание цены на железо в те времена, такая цепь могла считаться для начала недурным капитальцем, с которым богу нетрудно будет устроить свою дальнейшую жизнь. (Правда, это уже самый конец бронзового века, но, как ни странно, именно в просвещенном мире железо знали тогда все еще главным образом в виде метеоритного железа и ценили превыше всего. Золотые драгоценности вставляли в железную оправу! То есть, если можно так выразиться, «наносили позолоту» железом!)

Как принял Прометей освобождение? Надо полагать, без видимых эмоций. Это понятно — даже с формальной, так сказать, стороны: кто провел прикованным к скале миллион лет — не будем на этот раз вспоминать об орле, терзающем печень, — тот речей произносить не станет, да, может, и чего-нибудь вроде «спасибо» не выговорит. Самое большее — несколько междометий или стон сорвется с его губ. Он учится дышать, учится свободно двигаться, разминает запястья и лодыжки, и — бог-то он бог, но ведь миллион лет! — первые неуверенные шаги почти наверное не слишком ему удаются (особенно по неровной горной местности!); он падает, а то и теряет сознание, потом в каком-то подобии забытья обнаруживает, что его с двух сторон поддерживают под руки, помогают встать или же — мне это кажется всего вероятнее — несут его на переплетенных руках вниз, сквозь заросли кустарников, миллион раз увядавших и миллион раз распускавшихся на его глазах, таких знакомых и таких недоступных, далеких…

Что же касается вопроса по существу, то освобождение не могло застать Прометея врасплох. Он знал, что так будет, знал: так должно быть. Но уповал не на помощь богов, их он давно уже не принимал в расчет. Надеюсь, мой любезный Читатель позволит мне время от времени ссылаться и на общеизвестные вещи. (Тот, кто хоть сколько-нибудь интересовался моей особой, знает, наверное: с присущим мне болезненным, можно сказать, чувством неполноценности, страстной жаждой учиться, искренним уважением к ближним моим, со всем моим обликом, мягко выражаясь, вечного студента совершенно несовместимо предположение, будто я делаю это, красуясь, как говорится, перед «теми, кто послабее»! Нет, я лишь вспоминаю таким образом когда-то изучавшиеся или откуда-то вычитанные сведения — ради того, чтобы самому достойно выдержать экзамен перед Читателем, и ни в коем случае не затем, чтобы экзаменовать его!) Итак, мне хотелось бы упомянуть здесь тот широкоизвестный факт, что и всемогущество богов — понятие относительное. Даже когда мы имеем в виду абсолютного, единого бога. Обычный пример: и абсолютный единый бог, коль скоро уж он есть, не властен сделать так, чтобы его не было. (А во многих случаях всемогущество бога еще более ограниченно, чем людское. Например, бог никоим образом не может устроить так, чтобы не было того, что было. Мы же, не правда ли, в одном только нынешнем столетии проделывали это неоднократно.) Всемогущество античных богов ограничивала, во-первых, Ананка, Фатум, во-вторых — вето любого из двенадцати главных богов. Действительно, в совете безопасности главных богов не четыре, а все двенадцать членов располагали в пределах относительного всемогущества правом абсолютного вето. Если Зевс, например, однажды повелел — и подчеркнул свое повеление кивком головы, это важно! — чтобы Прометея приковали к скале и орел клевал ему печень, ни один бог, в том числе и сам Зевс, уже не мог бы это отменить. Но вот тут-то и начинается самое интересное: каждый бог имел возможность с помощью какого-нибудь дополнительного решения изменить — и даже самым коренным образом — исполнение первого приказания. Олимп и в этом отношении был живым прообразом Лейк-Саксесс[10]: ведь и здесь исполнение зависит от стран-членов, и мы уже не раз были свидетелями весьма своеобразных модификаций. Таким образом, каждый бог имел право, хотя бы тут же, не сходя с места, прибавить к повелению Зевса что угодно: чтобы Прометея устроили на приятной мягкой скале, приковав легкой, как пух, цепью в несколько километров длиной; чтобы рядом с ним приковали Афродиту; чтобы ему было не больно, а, наоборот, приятно, когда орел станет клевать его печень. Право, лишь богам хватило бы фантазии на все те смягчения и послабления, которые можно было бы внести с помощью дополнений и которых они не внесли. Почему? Это уж их секрет, божественная тайна, и нам не пристало слишком допытываться. Ясно одно: Прометею не приходилось особенно рассчитывать на заступников среди олимпийцев, тем более — даже неловко повторять! — тем более миллион лет спустя. Если б хотели, помогли бы давным-давно. Пусть никто другой, пусть хотя бы божественная чета владык Подземного царства. Но до сих пор Прометею не помогла даже смерть. По воле Зевса он должен был жить, жить, чтобы страдать.