Гори, ведьма! [Дьявольские куклы мадам Мендилипп] - Меррит Абрахам Грэйс - Страница 2

— Отвечаю «нет» на все ваши вопросы. Питерс был со мной всю прошлую неделю. Он был совершенно здоров. Сегодня вечером мы беседовали с ним в моей квартире за поздним, но довольно легким обедом. Посреди фразы он вдруг остановился, полуобернув голову, как бы прислушиваясь, затем соскользнул на пол. Когда я нагнулся над ним, он был такой, как сейчас. Это случилось в половине первого. В час мы были у вас.

— Хорошо. Это дает нам хотя бы точное время приступа. Вы можете идти, мистер Рикори, если не хотите оставаться с больным.

— Доктор Лоуэлл, — сказал он, — если этот человек умрет и вы не узнаете, что с ним было, я плачу вам обычный гонорар — и госпиталю тоже — не больше. Но если вы узнаете, хотя бы даже после его смерти, в чем дело, я заплачу вам сто тысяч для благотворительных целей, какие вы назовете. Если же вы сделаете это до его смерти и вернете ему здоровье, я плачу эту сумму вам лично.

Я смотрел на него, не понимая. Затем смысл предложения дошел до меня, и с трудом сдерживая гнев и раздражение, я ответил:

— Рикори, мы живем с вами в разных мирах, поэтому я отвечаю вам очень вежливо, хотя мне и трудно сдерживаться. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему или выяснить, что с ним. Я сделал бы это и если бы вы были бедняком. Я заинтересован в нем только как в проблеме, бросающей вызов мне как врачу. Но в вас и в ваших деньгах — нисколько. Считайте, что я положительно отказываюсь. Понятно?

Он промолчал.

— Так или иначе, — сказал он наконец, — я больше, чем когда-либо хочу, чтобы вы лечили его.

— Очень хорошо. Где я могу найти вас, если вы мне понадобитесь?

— Видите ли, я с вашего позволения хотел бы иметь… представителей что ли в этой комнате, все время. Двух. Если вы захотите видеть меня — скажете им, и я скоро буду здесь.

Я улыбнулся, но он был серьезен.

— Вы напомнили мне, доктор, что мы живем в разных мирах. Вы принимаете свои меры, чтобы быть в безопасности в вашем мире, а я стараюсь уменьшить опасности в своем. И опасаюсь от них, как могу.

Все это выглядело противозаконно, но мне нравился Рикори. Он чувствовал это и настаивал.

— Мои люди не будут мешать. Они будут охранять вас и ваших помощников, если то, что я подозреваю — правда. Но они будут в комнате днем и ночью. Если Питерса переведут, они будут сопровождать его.

— Хорошо, я устрою это, — сказал я.

Я послал санитара, и он вернулся с одним из стражей. Рикори пошептался с ним, и он вышел. Немного погодя, оба стража вернулись вместе. За это время я объяснил ситуацию дежурному врачу. Оба стража были хорошо одеты, вежливы, со сжатыми губами и холодными внимательными глазами. Один из них взглянул на Питерса.

— Иисусе! — пробормотал он.

Комната была угловой, с двумя окнами: одно на бульвар, другое — на боковую улицу. Дверь вела в залу. Ванная была темная, без окон. Рикори и его телохранители детально осмотрели комнату. Рикори потушил свет, все трое подошли к окнам и внимательно осмотрели улицу напротив госпиталя, где располагалась церковь.

— Эту сторону наблюдать, — сказал Рикори и указал на церковь. — Можно включить свет.

Он подошел к двери, потом вернулся.

— У меня много врагов, доктор, а Питерс был моей правой рукой. Если один из этих врагов убил его, он сделал это, чтобы ослабить меня. Я смотрю на Питерса и впервые в жизни я, Рикори, боюсь. Я не хочу быть следующим, не хочу смотреть в ад!

Я недовольно заворчал.

Он снова подошел к двери и снова остановился.

— Есть еще одна вещь, доктор. Если кто-нибудь позвонит по телефону и спросит о здоровье Питерса, пусть подойдут мои люди. Если кто-нибудь придет и будет спрашивать, впустите его, но если их будет несколько, впустите только одного. Если кто-нибудь будет уверять, что он его родственник, пусть его расспросят мои люди.

Он сжал мою руку и вышел. На пороге его ждала другая пара телохранителей. Они пошли — один впереди, другой сзади него. Я заметил, что выходя, Рикори энергично перекрестился.

Я закрыл двери и вернулся в комнату. Я посмотрел на Питерса и… если бы я был религиозен, я бы тоже перекрестился. Выражение лица Питерса переменилось. Ужас исчез. Он по-прежнему смотрел как бы сквозь меня и внутри себя, но с выражением какого-то злого ожидания, такого злого, что я невольно оглянулся. В комнате никого не было. Один из парней Рикори сидел у окна в тени, наблюдая за парапетом церковной крыши, другой неподвижно сидел у дверей.

Брейл и сестра Уолтерс стояли по другую сторону кровати. Их глаза не могли оторваться от лица Питерса. Затем Брейл повернул голову и осмотрел комнату, как это сделал только что я.

Вдруг глаза Питерса стали сознательными, они увидели нас, увидели комнату. Они заблестели какой-то необычайной радостью. Радостью не маниакальной, а дьявольской. Это был взгляд дьявола, надолго исключенного из любимого ада и возвращенного туда. Затем это выражение исчезло и вернулось прежнее — ужаса и страха. Я невольно с облегчением вздохнул, как будто из комнаты исчез кто-то злобный. Сестра дрожала. Брейл спросил напряженно:

— Как насчет еще одной инъекции?

— Нет, — ответил я. — Понаблюдайте за ним без наркотиков. Я пойду в лабораторию.

В лаборатории Хоскинс продолжал возиться с пробирками.

— Ничего не нашел. Прекрасное здоровье. Правда, я не все еще закончил.

Я кивнул, предчувствуя, что и остальные анализы ничего не дадут. И я потрясен случившимся больше, чем мне хотелось бы сознаться. Меня давило ощущение какого-то кошмара. Чтобы успокоиться, я взял микроскоп и стал рассматривать мазки крови Питерса, не ожидая, впрочем, ничего интересного. Но на четвертом мазке я наткнулся на что-то необычайное. При повороте стекла появился белый шарик. Простой белый шарик, но внутри него наблюдалась фосфоресценция, он сиял, как маленький фонарик! Сначала я подумал, что это действие света, но свечение не исчезало. Я подозвал Хоскинса, он внимательно посмотрел в микроскоп, вздрогнул и покрутил винтами.

— Что вы видите, Хоскинс?

— Лейкоцит, внутри которого фосфоресцирует какой-то шарик, — ответил он. — Его свет с изменением освещения не меняется. В остальном — обычный лейкоцит.

— Но это невозможно, — сказал я.

— Конечно, — согласился он. — Однако, он тут.

Я отделил лейкоцит и дотронулся до него иглой. И тут он как бы взорвался. Шарик фосфоресценции уплотнился, и что-то вроде миниатюрного языка пламени пробежало по препарату. И все: фосфоресценция исчезла. Мы начали изучать препарат за препаратом. Еще дважды мы нашли маленькие сияющие шарики, и каждый раз результат прикосновения был тот же. Зазвонил телефон. Хоскинс ответил.

— Это Брейл. Он просит вас побыстрее наверх.

Я поспешил наверх. Войдя, я увидел сестру с лицом белее мела и с закрытыми глазами. Брейл наклонился над пациентом со стетоскопом. Я взглянул на Питерса и снова почувствовал ужас. На его лице опять было выражение дьявольской радости, но оно держалось не дольше нескольких минут.

Брейл сказал мне сквозь сжатые зубы:

— Сердце остановилось три минуты назад! Он должен быть мертвым, но послушайте…

Тело Питерса выпрямилось. Низкий нечеловеческий звук смеха сорвался с его губ. Человек у окна вскочил, стул его с шумом упал. Смех замер, тело Питерса лежало неподвижно. Открылась дверь и вошел Рикори.

— Как он, доктор? Я не могу спать…

Он увидел лицо Питерса.

— Матерь божия, — прошептал он, опускаясь на колени.

Я все видел, как в тумане — я не мог отвести глаз от лица Питерса. Это было лицо демона с картины средневекового художника. Это было лицо смеющегося, радующегося негодяя — все человеческое исчезло. Голубые глаза злобно глядели на Рикори. Мертвые руки шевельнулись, локти медленно отделились от туловища, пальцы сжимались. Вдруг мертвое тело начало извиваться под покрывалом. Этот кошмар привел меня в чувство. Это было затвердевание тела после смерти, но проходящее необыкновенно быстро. Я подошел и накрыл покрывалом его ужасное лицо. Рикори стоял по-прежнему на коленях, крестясь и молясь. А позади него тоже на коленях стояла сестра Уолтерс, бормоча молитву. Часы пробили пять.