За стеклом - Мерль Робер - Страница 25

– Как тебя зовут? – сказал Давид и тотчас подумал! вот дерьмо, веду себя как достойный представитель патроната, по какому праву я спрашиваю его имя?

Араб, улыбаясь, вопросительно ткнул себе в грудь рукой, в которой держал рукавицы. Давид утвердительно кивнул.

– Абделазиз.

– Абделазиз, – повторил Давид.

Он был в восторге. Абделазиз звучало как имя из арабских сказок.

– Меня зовут Давид, – сказал он немного погодя.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– А мне двадцать, – сказал Абделазиз.

– Ты здесь живешь?

– В бидонвиле на улице Гаренн.

И он опять рассмеялся без видимой причины. Давид смотрел на него в полном изумлении. Абделазиз жил в бидонвиле, занимался этой гнусной работой, но казался веселым, полным сил.

– Ты здоров?

– Конечно, – сказал Абделазиз, подняв брови. – Почему мне не быть здоровым? – И он добавил, смеясь: – Я молодой.

– А твои товарищи тоже здоровы?

Абделазиз покачал головой.

– О нет. Далеко не все. Туберкулез, язва желудка. – Он добавил: – Они плохо питаются.

– Почему?

– Отсылают много денег домой.

– А ты не посылаешь?

– Посылаю немного. Отцу, Время от времени. То 10000, то 20000. Но у меня еще остается.

Он опять засмеялся.

– Я хорошо зарабатываю. Я богатый. Когда я приехал во Францию, я только и делал, что покупал себе всякую всячину.

– Богатый? – сказал Давид, сбитый с толку.

– Богатый не как француз, – сказал Абделазиз, глядя на него лукавыми глазами. – Богатый как алжирец.

Он добавил:

– В моей деревне – нищета, ты даже не имеешь представления.

Давид опустил голову, смущенный, почти виноватый, В самую точку. Лучше не скажешь: он даже не имел представления.

– Ты отлично знаешь французский, – снова заговорил он минуту спустя. – Ты ходил в школу?

– Во французскую очень мало, но в мусульманскую долго.

Абделазиз отвернулся, охваченный внезапными воспоминаниями. Поджав под себя ноги, безостановочно раскачиваясь взад и вперед, он повторял вместе со всеми суры. Ошибешься – бац, удар палочкой по бритой голове. И так часами. Сердце у него сжалось, рот свело горечью, его пронзила острая обида. Учиться. Учиться по-настоящему. Как этот молодой руми.

Давид показал пальцем на гудрон.

– Трудно?

– Не очень. Главное, грязно.

– А зачем рукавицы?

– Рак.

Абделазиз улыбнулся.

– Я не всегда настилаю гудрон. Я опалубщик.

– Опалубщик?

– Я налаживаю опалубку для бетона.

– Ты плотник?

– Она не из дерева, из металла.

– Опалубка из металла?

– Не всегда. Для шершавых частей – из дерева, для гладких – из металла.

Абделазиз опять весело засмеялся:

– Да ты ничего не знаешь!

Давид покачал головой. Это правда, он ничего не знал. Идеи. Идеи, воспринятые из книг. Но о вещах – ничего.

– Ты что изучать? – сказал Абделазиз.

– Социологию.

– Социологию? – с трудом повторил Абделазиз.

– Науку об обществе.

Живые глаза Абделазиза весело сверкнули.

– А потом? – спросил он добродушно. – Ты изучаешь общество, а изучив, переделаешь его?

– Надеюсь.

Абделазиз засмеялся. Давид жадно глядел на него, пораженный этой жизнерадостностью и энергией. Обычно глаза у алжирцев были грустные.

– А ты борешься? – спросил Давид. И поскольку Абделазиз непонимающе поднял брови, повторил: – Политическую борьбу ты ведешь?

– О, знаешь, – сказал Абделазиз, пожав плечами, – политическая борьба? В стране, которая тебе не родина? – И он продолжал: – И вообще для меня не это сейчас главное.

– А что же главное? – сказал Давид.

Он был так возмущен, что у него даже упал голос. Смуглое лицо Абделазиза затопил матовый темный румянец, и он убежденно сказал:

– Учиться и сдать экзамены. – И он добавил с внезапным жаром: – Я отдал бы десять лет жизни, чтобы сдать экзамены.

Наступило молчание, и Давид сказал все тем же упавшим голосом:

– Какие экзамены?

– На аттестат об окончании начальной школы, а потом на диплом о профессиональной подготовке, может, на токаря. – И поскольку Давид молчал, он добавил: – Получив разряд, я стал бы квалифицированным рабочим,

– А на черта? – сказал Давид.

Абделазиз улыбнулся его наивности.

– Ну как же, у квалифицированного рабочего выше заработок, его уважают, и работа интереснее.

Давид опустил глаза. Прошла секунда. Абделазиз нравился Давиду, но стремления у него были мелкобуржуазные. И, однако, разве его стремления не вытекали в значительной степени из его положения? Можно ли ставить ему в упрек, что он хочет выбраться из дерьма? И даже то, что он считает это «главным»? Давид поднял глаза, поглядел на Абделазиза, не зная, что еще сказать ему. Молчание затягивалось

– Куришь? – спросил он.

– Да.

– Погоди, – сказал Давид торопливо. – У меня есть курево.

– Да не стоит, – сказал Абделазиз вежливо.

Давид вытянул из пачки последнюю сигарету и просунул руку через окно.

– Мне не подойти, – сказал Абделазиз, – завязну. Бросай!

Давид отвел руку назад и бросил сигарету. В ту же секунду Абделазиз наклонился вперед, вытянув перед собой руки. Сигарета описала дугу, вертясь в воздухе, порыв ветра подхватил ее, и она упала в свежий гудрон. Абделазиз выпрямился, лицо у него было расстроенное.

– Обидно, – сказал он. – Пропала твоя сигарета.

Они помолчали. Они глядели на грязную сигарету, почерневшую, пропащую. Это была неудача. Они чувствовали, что их постигла неудача. Абделазиз топтался на месте, и Давид понял, что ему хочется уйти.

– Завтра тоже будешь работать здесь? – сказал Давид.

– Да.

– Увидимся?

– Да.

Они помолчали.

– Послушай, – сказал Давид, – если мы не увидимся, приходи ко мне в общагу, корпус 3. – Он назвал этаж и номер комнаты.

– Корпус 3, – повторил Абделазиз без всякого энтузиазма. – Привет, – сказал он смущенно.

– Привет.

Абделазиз пошел, не оборачиваясь, и присоединился к своим товарищам. Они сидели бок о бок, положив руки на колени. Один из них поднял на Абделазиза утомленные глаза и сказал по-арабски, возмущенно взмахнув руками:

– Ну, это еще что за новости?

– Ничего, – сказал Абделазиз, – я разговаривал с этим симпатичным руми.

Тот остановил на нем свой грустный взгляд, несколько раз покачал головой и сказал низким гортанным голосом:

– Симпатичных руми нет. Нет. Нет.

III

Мало радости идти сейчас в рест, проторчишь в очереди часа полтора. Если б еще с девочкой, а то стой один. К тому же бутерброд с сосиской в кафетерии стоит всего франк, экономия сорок сантимов, можно выпить кофе в баре реста. Менестрель был почти уверен, что встретит там кого-нибудь из ребят. Он спустился, пританцовывая, по лестнице корпуса В – ступенька, две ступеньки, пируэт на площадке; мысль о страшилах он решительно подавил, там будет видно, в конце концов, не так страшен черт, как его малюют. Он вышел в центральную галерею. В этот час галерея была заполнена студентами, лекционные аудитории изрыгали их сотнями. Менестрель (1,73 м, но при известной настойчивости в ближайшем будущем 1,75 м ) выпрямился во весь рост и с трудом проложил себе путь в кафетерий. Едва хлеб с сосиской оказался у него в руках, он понял, что бутерброд – несмотря на свой стандартный размер – смехотворно мал. Под ложечкой сосало, голова кружилась, ноги подкашивались, в мыслях путаница: через два часа ему опять захочется есть, а брюхо будет нечем набить до семи. Он вернулся в центральную галерею с уже наполовину съеденным бутербродом – спокойно, растянем удовольствие, будем жевать тщательно. Он шел небольшими шажками, точно, замедлив движение, можно было продлить процесс еды.

Около больших лекционных аудиторий Менестрель заметил служителя Фейяра, оживленно беседовавшего с каким-то сослуживцем. Он тотчас переложил бутерброд из правой руки в левую. Как-то, когда он вышел с лекции Перрена, Фейяр спросил, не его ли пиджак остался там, в заднем ряду: «А, вот видите, ваш! У меня глаз наметанный». И с тех пор Менестрель, встречая служителя, всегда перекидывался с ним несколькими словами.