Остров - Мерль Робер - Страница 11

— Вы их знаете?

— Хорошо знаю только Меани и Тетаити. Остальных хуже.

Во всяком случае, все они богатырского сложения, и помощь их будет нам весьма, полезна.

— Шестеро таитян, — озабоченно проговорил Мэсон, наклонив свой квадратный череп. — Их шестеро да наших семеро, итого тринадцать. Маловато, чтобы вести «Блоссом».

— Я еще не исчерпал списка, — сказал Парсел, — есть еще двенадцать женщин, а таитянок совсем не трудно обучить морскому делу.

— Женщины! — крикнул Мэсон. — Женщины на корабле!

Он вскочил так порывисто, что стянул со стола карту и расплескал ром. Весь багровый, плотно стиснув губы, он стоял, растерянно моргая, не находя слов. Потом сделал движение в сторону Парсела, словно собираясь броситься на него, угрожающе сбычился и завопил:

— Ни за что! Слышите, мистер Парсел, ни за что!

Наступило молчание. Парсел нагнулся, поднял двумя пальцами с полу карту и протянул ее капитану.

— Боюсь, что у нас нет выбора, — кротко, проговорил он. Таитяне без женщин не поедут. Да и наши люди тоже. Они боятся, что обнаруженный вами остров окажется необитаемым…

— Женщины на корабле, мистер Парсел! Нет, вы представляете себе, что это такое? — повторил Мэсон, и его серо-голубые глазки чуть не вылезли из орбит, такой чудовищной показалась ему эта перспектива.

— Откровенно говоря, и обстоятельства не совсем обычные, заметил Парсел.

— Но женщины на корабле! — снова повторил Мэсон и от негодования забылся до такой степени, что на манер таитян даже воздел руки к небу.

Парсел выждал несколько секунд.

— Боюсь, что вам не удастся им отказать, — наконец произнес он. — Таитяне не захотят поехать. А матросы способны захватить корабль, высадить нас с вами на берег и отправиться в плавание без нас.

— И они сядут на риф, — презрительно бросил Мэсон.

Возможно, но мы-то с вами останемся сидеть в Таити на песке…

Мэсон опустился на стул, разложил перед собой карту и сказал, не подымая глаз:

— А сколько их?

— Двенадцать, — ответил Парсел, тоже садясь. — Вот их имена.

— Имена меня не интересуют, — взорвался Мэсон и махнул правой рукой, как бы отметая от себя всех женщин мира.

Опять воцарилось молчание, потом Мэсон проговорил уже более спокойным тоном:

— Придется поместить их отдельно от мужчин.

Парсел прищурился. Эта мера предосторожности показалась ему смехотворной.

— Конечно, — произнес он равнодушным тоном, — я помещу их отдельно.

Мэсон залпом осушил стакан рома и поставил его на стол; очевидно, он уже примирился с неизбежным.

— Возьмите на себя все хлопоты, связанные с ними, — проговорил он,

— я не желаю слышать об этих женщинах.

— Есть, капитан.

Парсел положил список в карман, но продолжал сидеть.

— С вашего разрешения, — начал он, — я хочу сказать вам еще кое-что.

И добавил:

— О том, что меня беспокоит.

— Говорите, — буркнул Мэсон, подозрительно глядя на своего помощника.

«Он уже насторожился», — подумал Парсел и проговорил:

— Если обнаруженный вами остров необитаем, встает неразрешимый вопрос: наша колония насчитывает девять британцев и шесть таитян. Итого пятнадцать мужчин. А женщин всего двенадцать.

— Ну и что же? — сухо бросил Мэсон.

— Трое мужчин останутся без женщин.

— Ну и что же? — повторил Мэсон.

— Боюсь, как бы это не создало весьма опасной ситуации. Итак, я вам предлагаю или отчислить трех таитян…

— Это немыслимо, — все так же сухо произнес Мэсон.

— Или взять с собой еще трех таитянок…

Эти слова произвели на Мэсона неожиданное для Парсела действие. Капитан молча взглянул на него, потом замигал, руки его затряслись, лицо побагровело от ярости.

— Ни за что! — рявкнул он, подымаясь во весь рост. — Как вам не стыдно, мистер Парсел, делать мне подобные предложения. И так у нас слишком много женщин! Они меня ни с какой стороны не интересуют! — добавил он, подымая руку, словно принося торжественную клятву. — Не желаю даже говорить о них. Если я избрал карьеру моряка, то в надежде, что хоть на борту… — Не докончив фразы, он снова загремел: — Мистер Парсел, вы отлично знаете, что если бы речь шла даже о моих личных удобствах, я бы все равно ни одной женщины на корабль не взял! А вы стоите тут передо мной и хладнокровно предлагаете… Мистер Парсел! Я знал в жизни лишь одну порядочную женщину… мою собственную сестру. А все прочие лишь… все прочие лишь… Что касается меня, — добавил он, очевидно отказавшись от более точной характеристики представительниц ненавистного ему пола, — я не заинтересован в том, чтобы оставлять после себя потомство… Двенадцать женщин! — завопил он в новом приступе ярости. — Двенадцать! На борту моего судна! Двенадцать полуголых тварей, которые с утра до вечера будут щебетать и стрекотать на капитанском мостике, — добавил он, с омерзением скривив губы, как будто таитянки в его глазах были чем-то вроде попугаев или чаек. — Так знайте, мистер Парсел, и сообщите от моего имени экипажу, что я предпочту остаться на Таити и уж лучше собственной рукой надену себе петлю на шею, чем соглашусь принять на борт «Блоссома» хоть одну женщину сверх вашего списка!

Он с трудом перевел дыхание и проговорил более спокойным тоном, желая прекратить дальнейшую дискуссию:

— Вопрос исчерпан, мистер Парсел!

Парсел холодно откланялся и, дрожа от бешенства, вышел из каюты. «Какое безумие! Какая неслыханная глупость! Мэсон больше заботится о потомстве своих коз и своих свиней, чем о том, чтобы найти пару каждому будущему колонисту. Какое идиотское упрямство, — подумал он в новом приступе гнева. — Не все ли ему равно взять пятнадцать или двенадцать женщин!»

Напрасно Мэсон так пренебрежительно отзывался о таитянках, они этого ничуть не заслуживали, хотя бы потому, что славились своей физической силой и сноровкой. Почти так же быстро, как мужчины, они научились управляться со снастями, отдавать рифы и крепить паруса. Не прошло и недели, как «Блоссом» отвалил от Таити, и женщины за это время успели стать вполне сносными матросами. Любопытно было смотреть, как по команде Парсела они карабкались по вантам, взбирались на головокружительную высоту, на самую верхушку мачт, и все это со смехом, песнями, пронзительными возгласами.

На девятый день плавания «Блоссом» попал в полосу бурь, и Мэсон приказал лечь в дрейф. Парсел послал матросов на мачты и реи. Видя опасность, они поспешно бросились выполнять команду, хотя всю неделю, пока длилось плавание, не особенно усердствовали. Зато все таитяне, за исключением Меани и Тетаити, не двинулись с места. Возможно, будь они на своих собственных пирогах, буря не так бы их напугала. Но килевая качка, грозные удары волн о борт судна — все это привело их в трепет. Сбившись в кубрике, полуголые, замерзшие, измученные морской болезнью, они робко жались друг к другу, и лица их посерели от страха. Ничто не могло вывести их из этого состояния — они решили, что всему пришел конец.

Буря утихла еще до ночи, и, откровенно говоря, «Блоссому» ни на минуту не грозила настоящая опасность. Но этот эпизод испортил дружеские отношения между таитянами и матросами. Экипаж не простил «черномазым», что они «бросили» их в трудную минуту.

Снова засияло солнце, но вместе с наступлением хорошей погоды стих ветер, люди задыхались от жары, а «Блоссом» еле-еле полз по густой, как масло, воде. Все застыло в неподвижности. Казалось, движется одно лишь солнце. Паруса обвисли, жалкие, дряблые, сморщенные, как старушечья кожа, по меткому выражению Маклеода. Ни разу не повеяло свежестью, нос корабля разрезал неподвижную, без единой морщинки морскую гладь. Горизонт как бы замкнул судно в своем огненном кольце, и временами Парселу чудилось, будто океан постепенно густеет вокруг «Блоссома», как застывающее желе.

Как-то утром старик Джонсон показал Парселу картофельные очистки, плававшие у борта, хотя их выбросили в море еще накануне. За пятьдесят лет плавания он впервые видел такое. Перегнувшись через бак, матросы с утра до вечера ловили на удочку рыбу. Таитяне выезжали на вельботе в открытое море и, стоя на банке во весь рост с гарпуном в руке, подстерегали добычу. Но все живое словно ушло из этого моря, славившегося обилием рыбы. Даже акулы отстали от «Блоссома», словно им тоже опостылела эта неподвижность.