Напиши мне ответ - Федоров Николай Тимонович - Страница 9

Генка впился глазами в дневник. Но проклятая единица и не думала исчезать. Правда, она слегка побледнела, стала тоньше, потеряв свой воинственный вид.

— Эх, ты, — расстроился Генка. — «Универсальное средство».

— Мало, наверно, держали, — сказал я. — Не успела схватить.

— Думаешь? Ну, давай еще раз. Чего уж теперь.

После второго раза единица побледнела еще больше и при этом стала зеленой. К тому же бумага вокруг нее поблекла, а по краям сделалась желтой.

— Послушался я тебя, — хмуро сказал Генка. — Говорил же, что бензином надо.

— Слушай, — сказал я, — а может, растворителем красок попробовать? Уж если краски растворяет, то чернила-то должен взять.

— Давай, — махнул рукой Генка. — Все равно теперь. Растворитель и вправду оказался хорошим средством.

Единица сразу исчезла. Но что получилось на ее месте! Бумага сделалась бурой с желтыми разводами и покрылась буграми. В отчаянии мы испробовали керосин, одеколон, бензин, хозяйственное мыло и даже стиральный порошок «Новость». А когда я предложил паяльную кислоту, Генка сказал:

— Хватит. Эксперимент окончен.

Страница переливала всеми цветами радуги, а от дневника пахло автомобильной мастерской и парфюмерным магазином, вместе взятыми.

— Пойду домой. Все равно теперь. — Генка засунул дневник в портфель. — Серега, пойдем со мной, а? На всякий случай.

Первое, что мы увидели, когда вошли в Генкину квартиру, был велосипед. Новенький, бирюзового цвета, с еще не оттертым маслом на спицах и ободах. Из комнаты вышел улыбающийся Генкин папа Юрий Павлович.

— Привет, молодежь, — весело сказал он. — Ну, Генка, везет тебе, честное слово. Посмотри, какого коня я тебе привел. Совершенно случайно наткнулся. Конец месяца, понимаешь. А так ведь ни за что не купить.

Услышав про конец месяца, Генка вздрогнул.

— Да что ты стоишь как истукан, — продолжал Юрий Павлович. — Не рад, что ли?

— Рад, — кисло сказал Генка.

— Ну так спасибо хоть скажи.

— Спасибо.

Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.

— Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?

Генка молчал.

— Тогда, может быть, ты, Сережа, молвишь слово?

Я тоже молчал.

— Ну, хорошо, — сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. — Начнем все по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.

Генка обреченно полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.

— Что это за абстрактная живопись?

— Это не живопись, — мрачно сказал Генка. — Тут… это… оценка стояла.

— Какая оценка? — ласково спросил Юрий Павлович.

— Единица, — выдавил Генка.

— Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он еще и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, Что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдешь к учителю, все расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтоб пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам. Завтра же продам!

Юрий Павлович еще много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»… На другой день в школе мы стояли перед учителем.

— Николай Михайлович, — сказал Генка, — поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.

Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.

— Единицу? Какую единицу?

— Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.

— Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил. А за изложение у тебя четверка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.

— Как не ставили?! — Генка вытаращил глаза. — А в дневнике? Там же была единица, я же видел!..

И Генка, запинаясь, рассказал все как было.

Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:

— Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четверки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал ее выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».

— Хвостик, — растерянно сказал Генка и икнул.

Велосипед Генкин папа все-таки не продал.

А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.

Телепатия

Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! Наизусть даже выучил, но так и не решил.

«Наверно, в ответе опечатка», — подумал я.

Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Ведь бывают же в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».

«Позвоню-ка Генке, — решил я. — Тоже небось сидит корпит».

Только я номер набрал и сказать еще ничего не успел, как Генка кричит мне:

— Серега, ты?!

— Я, — говорю. — А что?

— Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!

— Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.

— В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серега, позвони. Серега, позвони…» Пять раз только подумал — и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?

— Чувствовал, — говорю, — кое-что.

— А что ты чувствовал? — не унимается Генка.

— Разное, — говорю, — чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?

— Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.

Через пять минут Генка был у меня.

— Так, — сказал он. — Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.

Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щелкнул его по носу.

— Ну, Серега, кончай, — обиделся Генка. — Мы же делом занимаемся.

— А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щелкнул, — сказал я.

— Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.

— Так рано еще. Чего его включать.

— Ну при чем тут рано! — взвился Генка. — Это же так, для опыта, понимаешь? Давай еще раз.

Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щелкнуть.

— Нет, — сказал я, — ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтобы я тебя не смешил.

— Годится, — сказал Генка. — Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.

«Что бы ему такое передать?» — подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЕВОЕ ВАРЕНЬЕ…»

И так я это здорово все ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? — подумал я. — Кусок большой, мог бы и оставить».

— Генка, ну как ты, — крикнул я, — улавливаешь?

— Улавливаю, — отвечает он из кухни. А я чувствую: жует.

Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:

— Ну, чего ты передавал?

— Передавал, — говорю, — чтобы ты пол на кухне подмел.

— Я — пол?! Чего это я буду у вас полы подметать?

— Для опыта, — говорю. — Для чего ж еще.

— М-да, — говорит Генка, — осечка, значит, вышла. У вас там торт лежал. Так я его того, слопал. Мне показалось, ты про торт передавал. Но половину я оставил, ты не думай…

— Тогда другое дело, — засмеялся я. — Я ведь про торт и передавал. А про пол я нарочно сказал. Думал, ты не оставишь.