Напиши мне ответ - Федоров Николай Тимонович - Страница 6

Директор на секунду замер, будто чихнуть хотел, а потом так захохотал, что на столе бумажки задвигались.

— Ну, уморили вы меня. Это надо ж придумать: лошадь — на колбасу! Вы, честное слово, как дети. Пошутил старик, неужели не ясно. Кто же сейчас из лошадей колбасу делает. Так что никто вашу лошадь не тронет. Спите спокойно.

— А что же с ней будет? — спросил я. — Она ведь старая?

— Спишут.

— Как это спишут? Разве можно живую лошадь списать? Лошадь ведь не грузовик?

— Не знаю я, как там ее спишут. И вообще, ребята, вы не по адресу обратились. Ваша лошадь приписана к четвертому автопарку. Там и выясняйте, что с ней будет. Всего хорошего.

И директор уткнулся в бумаги.

— Эх, плохо теперь лошадям приходится, — сказал я, когда мы вышли из магазина. — Вот раньше они и воевали и землю пахали. А теперь…

— Это верно, — вздохнул Генка. — Был бы я самым главным, издал бы такой приказ: собрать всех лошадей мира и пустить на волю. В леса там, на поля. И чтоб никто их никогда не трогал и не обижал. А мы бы к ним приезжали и привозили им всякие вкусные вещи. И совсем немножко бы на них катались…

Мы помолчали.

— Что теперь делать будем? — спросил я.

— В автопарк пойдем, что ж еще, — сказал Генка.

— Это-то понятно. Только что потом? Не будешь же ты лошадь у себя на балконе держать.

— К нам в школу возьмем. Представляешь, у нас будет своя лошадь!

— А где она будет жить?

— Как где? А гараж?

— Но ведь нам шефы собирались машину подарить?

— Зачем нам машина, если у нас лошадь будет. Лошадь-то лучше. Она живая.

В четвертом автопарке все куда-то спешили и на нас только руками махали. Но до начальника мы все-таки добрались, и он нам сразу же заявил, что машин нет и не будет и что подшефными занимается Балабанов.

— Да мы насчет лошади, — сказал я.

— И лошадей нет, — сказал начальник. — Все занято.

— Дело не в этом, — сказал Генка. — У вас есть одна заслуженная лошадь. Зорька ее зовут. Она старая, и вы хотите ее за это списать. Но это невозможно.

— Почему невозможно?

— Так ведь лошадь, а не самосвал какой-нибудь.

Мне показалось, что начальник тихонько зарычал.

— Дети, не морочьте мне голову. Что же я, по-вашему, на пенсию ее должен отправить? Путевку в санаторий дать?

— Зачем? Отдайте ее нам.

— Вам?!

— Ну да. К нам в школу.

— Да что вы? Кто же это лошадей в школе держит. Все, все, разговор окончен. Идите гулять. Я занят.

И начальник выскочил в соседнюю комнату. Нам пришлось уйти.

Но отступать мы не думали.

На следующий день после уроков Генка задержал наш класс, вышел к доске и сказал:

— Готовится великая несправедливость. Заслуженную боевую лошадь хотят списать. Все равно как какую-нибудь швабру. Мы этого не должны допустить!

Ребята зашумели, и мы с Генкой рассказали о том, какая это замечательная лошадь, как она честно работает и что, возможно, была на войне.

— Мы с Серегой предлагаем взять эту лошадь к нам в школу вместо грузовика, который нам обещали шефы.

— Как это вместо грузовика?! — закричал Женька Капустин. — В наш век научно-технической революции брать какую-то клячу вместо машины просто глупо!

— Конечно глупо! — поддержал его Санька Сапырин. — На этой карете прошлого далеко не уедешь! Даешь машину!

— А лошадь зато живая, настоящая, — сказала Аня Суркова. — И все ваши машины, вместе взятые, с ней не сравнятся. И еще лошадь добрая, а машина никакая.

Тут поднялась целая буря. Все кричали, спорили, что Лучше: машина или лошадь. А Женька влез на парту и орал: «Прогресс не остановить! Да здравствует автомобиль!»

И все же большинство ребят на нашей стороне было.

Когда стало немного потише, Генка сказал:

— Хочу предупредить: вырвать лошадь из автопарка будет трудно. Мы туда с Серегой уже ходили, но нас и слушать не стали. И даже если мы всем классом пойдем, все равно ничего не выйдет. Поэтому есть идея: напишем во все школы нашего города письма и соберем подписи в защиту лошади. Пускай каждый напишет по двадцать писем.

Все закричали: «Правильно! Напишем!» А Женька Капустин со своими дружками демонстративно из класса вышел и крикнул напоследок: «Ослы!»

А потом мы ходили к нашему директору Юрию Николаевичу. И вот тут-то чуть все не сорвалось.

Юрий Николаевич нас внимательно выслушал и очень хвалил, что мы за такое благородное дело взялись. Но потом он сказал:

— А теперь давайте все трезво взвесим.

И он стал говорить. Он говорил о том, что гараж у нас — одно название, а на самом деле — это плохонький сарай; он говорил о морозах, которые до тридцати бывают, о том, что у нас три месяца каникулы, не считая зимних и весенних… И с каждым его словом мы все яснее понимали, что не будет у нас своей лошади.

— Но только не вешайте носы, — сказал Юрий Николаевич. — Мы что-нибудь придумаем. Есть у меня давнишний приятель. Он тоже директором школы работает в одном колхозе недалеко от нашего города. Я попробую с ним поговорить. Вот там устроить вашу Зорьку более реально. Как вы на это смотрите?

— А что. Не плохо бы, — сказал я. — Ведь самое главное — мы ее спасем.

— Мы бы к ней приезжать смогли, — сказал Генка. — Гостинцев бы ей привозили. Ну, и катались бы немножко. Чтоб она форму не потеряла. Правда?

Через неделю в адрес нашего класса посыпались письма. Столько писем сразу я еще никогда не видел. И все без исключения на нашей стороне были. Каких только предложений там не было!

Юрий Николаевич договорился со своим знакомым директором и сказал, что ребята этой школы с удовольствием берут под свою опеку нашу лошадь.

Потом мы ходили в четвертый автопарк. И когда мы высыпали на стол начальнику все письма, он сразу сдался. «Сдаюсь, — говорит. — Забирайте вашего Росинанта». Мы говорим: «Не Росинант, а Зорька». Но он только засмеялся.

А через месяц мы отвозили Зорьку в колхозную школу. Четвертый автопарк нам даже грузовик выделил.

Мы ехали по широкому асфальтовому шоссе, и навстречу нам мчались тяжелые самосвалы, автокраны, бензовозы; стремительно проносились легковушки; на полях виднелись трактора и комбайны; огромные катки и бульдозеры ремонтировали дорогу. И я почему-то подумал: «А везем-то мы нашу лошадь все-таки на машине».

Пуговица

Сначала Генка стал собирать старинные монеты. Показывал кому-нибудь свою коллекцию и с гордостью говорил: «Я теперь нумизмат». Ну, нумизмат так нумизмат, плохого в этом ничего нет. Только монетами он не ограничился, а начал еще и пуговицы собирать. Конечно, не те пуговицы, что к рубашкам и штанам пришивают, а металлические, с гербами разными, якорями. И так он втянулся в это занятие, что совсем голову потерял и чуть было до беды себя не довел.

Как-то раз в воскресенье затащил он меня в музей. И, конечно, в тот зал, где монеты выставлены. Ходит он вдоль стендов и облизывается как кот на сметану. И вдруг незаметно исчез.

Я покрутил головой туда-сюда — нет Генки. Хотел уж было уходить, смотрю — выскакивает мой нумизмат из какой-то двери в углу зала. Волосы взъерошены, глаза квадратные и рот открыт.

Тут я сразу неладное почувствовал.

— Ты чего? — спрашиваю.

— Понимаешь, там комната с пуговицей… Я туда случайно, а тут она входит… — забормотал он.

— Какая еще комната с пуговицей?

— Видишь, — говорит, — там дверь. Я подумал, что это еще зал, и вошел. Оказалось, не зал, а служебное помещение. И в нем всякие невыставленные экспонаты. Я хотел уйти, смотрю — шкаф открытый. А из него торчит рукав не то вицмундира, не то шинели. А на рукаве пуговица. Блестит, прямо сверкает. Схватил я эту пуговицу — р-р-раз… А тут какая-то женщина входит. Я испугался до смерти. А она мне: «Ты что, мальчик, тут делаешь? Тут нельзя». И выпроводила…

— Ты что же, — говорю, — украл, значит? Музейную ценность?!

Хотел я его треснуть, но очень у него в тот момент вид был жалкий.