Тысячелетняя ночь - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 52

— Ключ! — громко вскрикнул вдруг Гуг и, сорвав с себя шапку, в отчаянии швырнул её на каменные плиты двора. — Моя в том вина! Старуха унесла ключ… Робин, капитан, мы идём к тебе! — И, оттолкнув Аллена, он выскочил из-под дверного навеса и бросился к защищённому резной решёткой окну.

Толстый шест, валявшийся под окном трапезной, оказался в его руке.

— Иду, капитан! — повторил он, и молоденькие послушницы, собиравшие яблоки, застыли в испуге и изумлении, наблюдая, как гнулась и ломалась вырываемая из гранитной рамки металлическая решётка. Наконец, тонкий свинцовый переплёт уступил последнему взмаху шеста, посыпались осколки слюды. В узком проёме окна был полумрак, трапезная казалась пустой.

— Робин! — проговорил Гуг и, переступив через подоконник, остановился, прислушиваясь. Ответом ему был лёгкий стон, почти вздох.

Опережая Гуга, Аллен обогнул стол и наклонился над распростёртым на полу телом. Кровь пропитала зелёную одежду Робина и его белые волосы, бледность, смешавшись с загаром, придала лицу восковой оттенок. Он не шевелился.

Гуг наклонился и молча, оторвав от его одежды длинную полосу, перетянул ею откинутую на пол руку Робина. Струйка крови, фонтаном бившая из открытой вены, потекла тише и остановилась.

Медленно, в последнем усилии, открыл глаза Робин и взглянул на склонившиеся над ним лица. Ещё медленнее зашевелились его губы, и друзья не сразу расслышали его слова.

— Кинжал, — прошептал капитан и закрыл глаза, утомлённый усилием. — Со мной, в могилу, — прибавил он через некоторое время. Тень улыбки пробежала по его лицу, и он договорил несколько громче: — Последний дар внуку от Беатрисы Гентингдонской.

Аллен в изумлении поднял глаза, но Гуг, встретившись с ним взглядом, молча кивнул головой и отвернулся.

— Кликнем клич, соберутся лесные братья и камня на камне не оставим от проклятого гнезда, а всё, что может гореть, предадим пламени! — вскричал пылкий Аллен о’Дел.

Гуг стоял молча, не отводя глаз от бледнеющего лица Робина. Смертные тени легли на него, и он напрасно старался что-то сказать, устремив на братьев угасающий взгляд.

— Спокоен будь, капитан, — неожиданно промолвил Гуг. — Местью не омрачим мы светлую твою память, камня не тронем в этом змеином гнезде, — и видно было, что нелегко далось ему это обещание.

Осторожно подняв Робина, перенесли они его на скамью у открытого окна. Вложив лук в его бессильные руки, Гуг достал стрелу из колчана.

— Там, где ляжет твоя стрела, ляжешь в землю и ты, — сказал он.

Слабый румянец окрасил бледные щёки старика, и хоть темнел уже перед его глазами свет солнца, пальцы его привычно и крепко охватили лук из упругого ясеня, и запела оперённая стрела, унеся с собой последнее дыхание Робина. Улыбаясь, закрыл он глаза, молчалива и тиха была его смерть.

Бледные и дрожащие смотрели из монастырских окон монахини на страшное дело рук своей настоятельницы и видно им было хорошо, так как недалеко улетела стрела весёлого Робина.

Под цветущим кустом шиповника вырыли Аллен и Гуг глубокую могилу и опустили в неё того, кого любили больше всего на свете. К ночи они сложили высокий холм из тяжёлых серых камней и молча стояли у могилы. Скорбь сжала их сердца и сомкнула уста.

Неприступной и тёмной скалой высился над ними монастырь, лишь высоко, в угловой башне еле теплился огонёк лампады. Седая старуха в смятении стояла там перед раскрытым молитвенником, руки её тряслись, перелистывая негнущиеся страницы, и в украшенном золотом хитром письме напрасно старалась она найти оправдание незамолимому греху своему.

А в саду, у холма из серых камней. Гуг положил руку на плечо тихо плачущего Аллена.

— Ещё не кончена наша борьба, — сказал он. — И пока живы мы, не ослабеем и не устрашимся, потому как свет его души уносим мы с собой.

Молча открыл перед ними монастырские ворота смятенный привратник, хриплым скрежетом отозвались цепи моста, по которому ещё так недавно вели они своего капитана.

Медленно брели они по пустынной дороге, и путь им освещала бледная и тонкая молодая луна.