Тяжелый рок - Мэрфи Уоррен - Страница 18

– Уберите его под кровать! – приказал он.

Филандер с Баренгой еще не поняли, что случилось. Они тупо смотрели на Пигги, словно уснувшего на полу, если не считать крови, струившейся из переносицы.

– Запихните его под кровать, – повторил Нильсон, и до Баренги с Филандером вдруг дошло, что случилось. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, они запихнули Пигги под кровать.

– Здесь кровь, – сказал Нильсон, кивая на место, где упал Пигги. – Вымыть.

Филандер было направился за тряпкой, но Нильсон кивком показал на верховного главнокомандующего Черным фронтом освобождения.

– Нет, ты. Как тебя зовут?

– Абдул Керим Баренга.

– Что это за имя?

– Афро-арабское.

– Оно ни африканское, ни арабское. Смочи тряпку. Теперь вот что. Пока я ждал в коридоре, я слышал, как вы заказывали еду. Ты дашь официанту хорошие чаевые. Ты заплатишь ему десять долларов, а в другой руке будешь держать еще сто и скажешь ему, что ищешь белую девушку, которую опишешь. Не говори «Викки Стоунер», а скажи, что у нее рыжие волосы и веснушки и что она – твоя возлюбленная, за которой ты приехал в Нью-Йорк. Не пускай официанта в номер. А ты… как тебя зовут?

– Филандер.

– А ты, Филандер, возьмешь поднос и подержишь дверь. Возьмешь поднос в левую руку, а правой придержишь дверь. Пустишь официанта только на порог, но не за дверь. Там буду стоять я, наготове с этим маленьким оружием, которого, если понадобится, с лихвой хватит и на вас обоих, и на официанта. Понятно?

– А если официант ничего про нее не знает?

– Официанты, повара, конюхи, лакеи, садовники, служанки, сторожа такие вещи знают. Они всегда были брешью в стене любого замка. Как исстари говорилось у нас в семье… Вы не знаете, что такое брешь в стене замка? Ну что ж, давным-давно люди считали, что безопаснее жить в каменных домах, похожих на крепости. Крепость – это укрепленное на случай нападения сооружение, в которое трудно проникнуть.

– Как банк или эти новые винные магазины, – подхватил Филандер.

– Точно, – подтвердил Нильсон. – И вот много лет назад мы поняли, что слуги являются брешью в стене, то есть дыркой. Словно кто-то взял и оставил дверь в винный магазин открытой на ночь.

– Ясно, – сказал Баренга. – Это стратегия. Как у великого черного Ганнибала.

– Какого Ганнибала?

– Ганнибал, негр. Он – африканец. Самый великий полководец.

– Не знаю, зачем мне все это, – сказал Нильсон, – но у нас есть немного времени. Во-первых, Ганнибал был великим полководцем, но не самым великим. Он потерпел поражение от Сципиона Африканского.

– Еще один африканец, – улыбаясь заметил Баренга.

– Нет, его так прозвали после того, как он разгромил войска Ганнибала при Заме в Северной Африке. Сципион был римлянином.

– Макаронники врезали Ганнибалу? – в изумлении переспросил Баренга.

– Да, в некотором смысле.

– Им удалось победить черного Ганнибала?

– Он не был черным, – возразил Нильсон. – Он был карфагенцем. Это в Северной Африке. Но карфагенцы на самом деле были финикийцами. Они пришли из Финикии… теперь это Ливан. Ганнибал был белым. Семитом.

– А разве семиты… они, значит, не чернокожие?

– Нет, и никогда такими не были, за исключением тех, которые смешались с черными.

– Но Ганнибал был негром, настоящим негром. Я видел по телевизору. В рекламе лака причесок в стиле «афро». У него даже волосы были заплетены в косички «кукурузкой». Белые таких причесок не носят.

– Сдаюсь, – сказал Нильсон. – У тебя есть деньги на чаевые официанту?

– Я не даю никаких… – Баренга увидел, как маленькое зловещее дуло поднялось до уровня его головы. – Нету «бабок».

Нильсон ловко скользнул левой рукой в карман, причем пистолет в другой руке не шелохнулся. Вынув из кармана несколько новых банкнот, он бросил их на кровать.

– Запомни. Десять долларов чаевых. Держи его по ту сторону двери. Тебе нравится эта рыжая девчонка с веснушками. Держи сто долларов так, чтобы их было видно. И сними эту дурацкую тюбетейку. С таким головным убором никто не поверит, что ты готов заплатить сотню, чтобы найти женщину.

– Это мои национальные цвета, – возразил Баренга.

– Сними.

В дверь постучали.

– Ваш заказ.

Тюбетейка Баренги упала позади него на кровать.

– Входите, – откликнулся Баренга, нервно косясь на маленький пистолет.

Открыв дверь правой рукой, Филандер левой рукой вкатил в номер двухъярусный сервировочный столик-тележку, накрытый белой салфеткой. Поднявшись с кровати, Баренга подошел к двери.

Официант оказался кругленьким толстячком с розовым личиком херувима. Едва увидев в руке Баренги десятидолларовую бумажку, он немедленно превратился в сторонника либерализма и расового равноправия: «Благодарю вас, сэр». Лишь три минуты назад он обещал старшему по смене обернуть головы этих ниггеров подносами с едой.

Вкатив столик с подносами в комнату, Баренга продолжал стоять в дверях. Официант собрался было уходить, но тут Баренга, держа в правой руке стодолларовую бумажку, стал помахивать ею, словно дразня кота старым шлепанцем.

Завидя банкноту, официант остановился. Он разглядел светло– и темно-зеленые тона на кремового цвета бумаге, заметил нули в уголке купюры и решил, что либерализм – слишком пассивная позиция для последней трети двадцатого столетия. Пора становиться сторонником радикальных действий.

– Сэр? – вопросительно произнес он, заглянув водянистыми голубыми глазами в глаза Баренги. – Что-нибудь еще, сэр?

Он вновь взглянул на купюру в руке Баренги.

Баренга соображал, как бы им с Филандером сохранить эту сотню, положив начало революционному капиталу. Но, заметив, как шевельнулся рукав Нильсона, стоявшего за дверью, решил, что революция подождет.

– Да, вот что, – сказал Баренга. – Ты ведь знаешь всех постояльцев?

– Да, сэр. Думаю, да.

– Так вот, мне нужен один человек. Белая, с рыжими волосами, с веснушками.

– Девушка, сэр? – спросил официант, убеждая себя и том, что радикалу не подобает испытывать неприязнь и отвращение только потому, что чернокожий мужчина интересуется белой женщиной.

– Ну, разумеется, черт возьми, – ответил Баренга, – девушка. Я похож на тех, кому нравятся мальчики?

Он помахал стодолларовой бумажкой перед официантом.

– Здесь живет такая молоденькая девушка, – сказал официант.

– М-м-м?

Официант молчал. Тогда Баренга спросил:

– Ну, так где она?

Официант вновь посмотрел на стодолларовую купюру и, не сводя с нее глаз, ответил:

– В номере 1821 на восемнадцатом этаже с пожилым джентльменом восточного происхождения и молодым человеком.

– Он тоже чурка?

– Чурка?

– Ну да, он тоже китаеза? Косоглазый?

– Нет, сэр. Он – американец.

Баренга принял решение. За такие пустяки сто долларов слишком жирно. Свернув бумажку, он запихнул ее в карман своей дашики.

– Спасибо, старик, – сказал он и быстро закрыл дверь перед носом ошарашенного официанта.

С довольной улыбкой Баренга повернулся к Нильсону.

– Ну как?

– Все было нормально, пока ты не украл у официанта эти сто долларов, – сказал Ласа.

В коридоре уставившийся на закрытую дверь официант пришел к такому же выводу. Сто долларов – неплохие деньги. На них можно было купить пятьдесят простыней на саван или соорудить десяток крестов, чтобы поджечь их у кого-нибудь на газоне, или сотни футов крепкой веревки для линчевания.

Ласа вышел из-за двери, и Баренга опасливо попятился.

– Давай деньги назад, – сказал Нильсон. Пистолет был по-прежнему нацелен на Баренгу, зловещее черное отверстие ствола уставилось на него с черной ненавистью.

Ласа улыбнулся.

Дверь позади него распахнулась.

– Эй, ты, грязное дерьмо! – завопил официант, вваливаясь в номер. – Ты мне кое-что должен!

Распахнувшаяся дверь ударила Ласу Нильсона в спину и подтолкнула вперед, к кровати, где сидел Филандер. Моментально восстановив равновесие, Нильсон повернулся к безмолвно застывшему в дверях официанту и нажал на курок револьвера 25-го калибра. Появившееся в горле официанта отверстие было похоже на красный цветок, раскрывшийся навстречу солнечному свету. Глаза официанта округлились. Губы зашевелились, словно он хотел что-то сказать, поделиться своими последними мудрыми мыслями. Потом он упал на ковер лицом вниз.