Реверс - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 65

…Нет, я все-таки дурак, думал Сергей во время пробежки впотьмах под ливнем. Дурак, ругал он себя, промокнув до костей в овраге с ручьем, превратившимся в бурный поток. Дурак, говорил он себе, ползя в грязи. И уж совсем ни во что не ставил себя, напрягая все силы, чтобы перекусить огромными кусачками стальные прутья в русле ручья под забором. Стонал, шепотом матерился — и перекусил.

И тогда завыла сирена.

Поезда в пределах Сургана ходили по расписанию, и притом именно ходили, а не тащились, будто увечные. В окне вагона так и мелькали холмы, аккуратные рощицы, чистенькие деревни и хорошо обработанные поля, иногда небольшие, а порой и до горизонта. Макс почему-то был уверен, что на доброй половине этих полей зреет рапс. Попадались и городки, издали заметные по дыму из фабричных труб.

Остановки случались редко и были непродолжительны. Несомненно, сурганские паровозы, тянущие пассажирские поезда, были снабжены конденсаторами пара. Не ахти какое усовершенствование, оннельские паровозы в большинстве своем были такими же, но у здешних локомотивов конденсаторы, похоже, не текли, и паровоз запросто мог пробежать свою дистанцию пути без частых промежуточных заправок водой.

Вообще всюду был виден порядок и радовал глаз. Что-то полузабытое, из детства… Макс напрягся, готовясь выжать максимум из ожидаемого проблеска памяти — и не дождался проблеска. Досадно, но закономерно… В таких случаях напрягаться вредно. Вспомнить — это ведь не выжать над головой штангу, это совсем другое.

Он стеснялся своих обносков и исходившего от них запаха масла. Другие пассажиры, тоже одетые, мягко говоря, не роскошно, но зато более опрятно, поглядывали на него с брезгливой неприязнью, а кондуктор потребовал предъявить не только билет, но и документ о регистрации. Узрев направление — козырнул и отстал. На Макса продолжали коситься с неодобрением, но никто не сказал худого слова. По-видимому, население Сургана отличалось не только трудолюбием и аккуратностью, но и законопослушанием.

Сидячее место в вагоне третьего класса оказалось достаточно удобным, чтобы вздремнуть без риска отсидеть себе мягкое место до полной нечувствительности. Хотелось есть и спать, больше ничего. На остановке Макс купил в ларьке сдобную булку с бутылкой лимонада и, употребив эту снедь по назначению, крепко уснул.

Поезд прибыл в Тангол ночью. Луна казалась замухрышкой в свете ярких фонарей, звезд не было видно совсем. Пыхтели локомотивы, с гадючьим шипением извергался пар. Железнодорожный узел казался огромным, как город.

А сам город был поистине громаден. Часть его Макс разглядел при свете мутноватой зари в окошко пригородного поезда. В билетной кассе он сказал «Цурх», протянул деньги и получил билет. Разобраться, какой именно поезд идет на Цурх и когда он отправляется, оказалось сложнее, однако начало изучению нового языка было положено. Макс запомнил уже с полсотни слов и не сомневался, что спустя несколько дней бегло заговорит по-сургански.

Бесконечно плыли за окном унылые серые кварталы. Иные здания выглядели помпезно и даже величественно, но все равно смахивали на угрюмые бастионы. Зелени на улицах не было. Один раз показался и сгинул позади крошечный парк с полусотней золотушных деревцов, неизвестно зачем пытающихся продлить свое жалкое существование. А потом пошли промышленные районы: заборы, однотипные крыши цехов, кирпичные трубы… Колоссальные домны лезли в небо, коптя по прихоти ветра то рабочие окраины, то фешенебельный деловой центр столицы. Уже тех домен и мартенов, что Макс успел увидеть в Сургане, с лихвой хватило бы, чтобы обеспечивать всю страну паровозами, рельсами, станками и швейными машинками. А сколько всего он еще не увидел!

Это что же получается: Сурган — мастерская этого мира? Волей-неволей Макс приходил именно к такому выводу.

Но что же тогда Клондал?

Почему клондальцев в Центруме не шибко любят, но уважают и побаиваются? Неужели Клондал еще более развит?

А если так, то куда же уходит вся эта прорва металла?

К большой войне здесь готовятся, что ли?

Похоже. Очень похоже. И в Габахе ведь сам воздух был пропитан дымом милитаризма.

Подозрение превратилось в уверенность, когда мимо величаво проплыл тяжелый состав, влекомый двумя паровозами. Рельсы гнулись под ним, шпалы проседали на полпяди. На платформах мрачно высились некие чудища, укрытые брезентом. У каждого чудища спереди торчало нечто вроде оглобли.

То ли догадка мелькнула, то ли воспоминание: танки! Впрочем, нет, у этих чудищ отсутствовала вращающаяся башня. Значит, самоходки. Не панцеркампфваген, а штурмгешютц. Слова сами прыгнули на ум. Множественное число: штурмгешютце. Откуда, из каких закоулков серого вещества то и дело вылезают не добитые Гомеостатом обрывки памяти?

Быть может, со временем удастся вспомнить все?

Себя прежнего вспомнить. И сказать себе со вздохом: ну здравствуй, дружок, вот ты какой… Каким образом, дурашка, ты попал в Гомеостат? А главное, что ты в нем забыл?..

Неужели жизнь допекла? Неужели ты перестал понимать, для чего живешь и к чему хочешь прийти?

Кто-то, решившись на необратимое, с зажмуренными глазами шагает из окна. Кто-то шагает в Гомеостат. Трудно понять, что лучше, а что хуже, что радикально, а что щадяще. Жизнь в Гомеостате чем-то сродни купированию собачьего хвоста не сразу, а постепенно, мелкими кусочками.

Только серьезнее. Человеческая личность все-таки не хвост.

Цурх встретил Макса слитным ревом заводских гудков. Сам воздух, казалось, выл, как ошпаренный. Колоссальных доменных печей здесь не наблюдалось, хотя заводов было предостаточно. Серой скотинкой стекались к ним рабочие, дожевывая на ходу бутерброды. Пыхтя и беспрерывно сигналя, прокатил по мостовой большой паровой грузовик с прессованной металлической стружкой в кузове.

Здесь пахло не деревом, как в Оннели, не шлаком и маслом, как в Габахе, — здесь пахло металлом. Первому же встречному рабочему Макс показал выданное господином Филиахом направление — и получил разъяснение на языке жестов: идти туда-то, там-то свернуть налево, а потом направо… Пришлось спрашивать дорогу еще трижды, прежде чем Макс добрался до указанного в направлении места.

Черт знает, что это была за контора. Небольшой чистенький дом с непонятной вывеской. То ли бюро по трудоустройству полезных иностранцев, то ли полицейская мышеловка. Несмотря на раннее утро, контора была уже открыта.

А внутри — очередь к каждому кабинету.

Значит, не мышеловка, рассудил Макс. Заставлять потенциальных клиентов скучать в длинных очередях — это даже для полиции чересчур.

На оннельском языке никто не говорил. Еще бы: в отличие от пограничного Габаха никакой нормальный человек в центре страны не интересовался такой мелкой географической подробностью, как Оннели. Макс совал свое направление под нос одному, другому, третьему — и всякий раз получал в ответ разные указания. Тогда он выбрал очередь покороче и пристроился ей в хвост.

Прошло два часа.

Затем еще час.

Очередь стала гораздо длиннее. Двигалась она медленно, и теперь Макс находился в ее середине.

Сколько же, однако, людей желает работать в Сургане!

Они были самыми разными: светлокожими и желтолицыми, широконосыми, остроносыми и вислоносыми, низенькими смуглыми живчиками и рыжеволосыми гигантами. Люди разных стран, разных рас. Видать, несладко им жилось на родной стороне, коли подались на заработки в страну, где от фабричного дыма не видно неба!

Пусть люди разные, но бюрократия везде одинакова. Когда порядком уставший Макс дождался своей очереди, выяснилось, что он стоял не в тот кабинет. Более того, никто не захотел или не смог объяснить ему, где, собственно, находится нужная ему очередь. Вконец обозлившись, Макс начал говорить разные слова — на диалекте Гомеостата и по-оннельски. Он даже употребил несколько сурганских слов, подслушанных им в дороге и интерпретированных как ругательства.

— Господин Макс Штейнгарт? — прозвучал скрипучий голос как раз в тот момент, когда Макса уже всерьез намеревались выставить из кабинета силой.