Смертельный ход - Мэрфи Уоррен - Страница 29

Он не просил, чтобы на Земле существовали евреи, и не он сделал их такими, какие они есть. Он создавал новый, лучший мир. При этом без неприятных проблем не обойтись, и их решали лучшие, самые отважные люди. Никто не видел Германию, какой ее видел он, никто не жил в такой Германии, в которой жил он. Хаос. Беспорядок. Фюрер положил этому конец и возродил немецкий дух.

Но немцы подвели и партию, и сами себя. Потому что в конце концов оказались недостойны полученного. Начались трудности – и они не выдержали. Ханжи засуетились, стали твердить, что, мол, не знали, что сожалеют. Да, им не хватило сил, чтобы узнать и принять правду, они могли только пользоваться результатами. А ведь должны были знать. Все было на виду.

Куда, по их мнению, делись все евреи, которых увозили в товарных вагонах?

Смешно. А генералы в автомобилях с холеными слугами? Отворачивались, их трясло от одного вида крови, а ему приходилось в ней жить. Но он был врач, немец и член нацистской партии.

Их чистые руки… Свиньи! Глядели на него свысока. Как они смели, эти вояки? Вспомнился вечер в Берлине, в ресторане Хорхера. Он тогда был в отпуске, приехал из лагеря в Польше и послал выпивку сидящему за соседним столиком офицеру и его подружке. Бокал вернулся нетронутым.

– Что? Офицер Африканского корпуса отказывается от выпивки? Неслыханно!

Он произнес это по возможности мягко. В конце концов все они немцы, особенно при новом порядке. Он сын плотника, окончил медицинскую школу. Офицер – аристократ. Но какое это имело значение теперь? В новой Германии все равны и едины. Одна раса. Раса господ.

– Не выпьете с товарищем-офицером? – спросил он, а эта наглая свинья отвечала:

– С товарищем-офицером – выпью, с вами – нет.

Это было слишком.

– Вам хорошо здесь: лучшая еда, дорогое вино. А почему вам так хорошо живется? Благодаря мне.

Офицер старался не обращать на него внимание. Но трудно игнорировать того, кто не хочет, чтобы его игнорировали.

– Я вижу, ваша дама кушает с изяществом, деликатно. Мы в лагерях лишены такой роскоши, как деликатность. Мы выдираем золотые зубы изо ртов евреев, потому что Германии нужны деньги. Чтобы платить вам, чтобы на столе перед вами стояло самое лучшее вино. Фатерланду нужны волосы еврейских детей, нужна одежда сожженных.

– Кто вас кормит? Я! Для того мы и уничтожаем неполноценные расы, чтобы вы могли жить в утонченном комфорте. Вы знаете, что это такое – вырывать чьи-то тестикулы? А мне приходится этим заниматься, чтобы мы могли лучше разобраться в процессе воспроизводства солдат для войны.

– Эй, родовитая госпожа! Вы видели когда-нибудь рвы, в которые свалено столько трупов, что кровь сочится через покрывающую их землю? Хорошо ли это сочетается с вашим шоколадным муссом?

Они, конечно, ушли. Сбежали, оставив грязную работу для сильных людей, которые в состоянии с ней справиться. В тот вечер его, естественно, арестовали за буйство, и отдельно ему досталось за длинный язык. Но врачей не хватало. И в «СС» это понимали, что бы там о них ни говорили после войны.

Он положил негативы обратно в конверт. Они помогут его новым хозяевам, которые – вот совпадение! – тоже строят великий новый мир. Негативы сыграют свою роль. О нет, ничего такого грандиозного, просто тот или иной ученый вынужден будет съездить за границу, где с ним просто побеседуют. Величайшие умы Америки окажутся в пожизненном рабстве.

Совершенный план, великолепный план. Ирландец-полицейский чуть было его не сорвал, но все обошлось. Новый полицейский? Да, он поумнее. Удачливее, чем Маккарти, и лучше. Но все равно, это только полицейский, да он и не успеет ничего предпринять. Доктор Ганс Фрихтманн позволил себе слегка пожалеть о том, что ему не удастся пробыть здесь достаточно долго, чтобы преподать окончательный урок этому Римо Пелхэму.

Глава двадцать вторая

Сначала он нашел записку.

Деборы не было дома. Дверь была незаперта, коттедж пуст, а на столе – записка в конверте с его именем. Стерва. Маленькая еврейская мерзавка. Проститутка. А Римо-то умереть был готов, лишь бы с ней переспать. Она, наверное, берет за это шекели.

Смит был прав. Римо так быстро катится вниз, что не в состоянии правильно оценивать события. Она поманила его и обошла стороной. Быстро и ловко.

Что ж, он ее разыщет. Разыщет мисс «Быстро и ловко» и сломает ей руку. Чтобы знала, крошка, что не так уж ты хороша. Нет. Ерунда. Он прочтет записку и уйдет. А ежели когда-нибудь ее встретит, то убьет, поскольку она его узнает.

Он вскрыл конверт и принялся читать, не включая свет, довольствуясь пробивающимися в окно предзакатными лучами солнца.

"Дорогой Римо!

(О, что за дрянь! Стерва.)

«Я не сказала тебе, почему я так любила Конна Макклири.»

(Потому что он тебя, наверное, поимел в возрасте трех лет.)

«Я была некрасивым ребенком, вся в веснушках. А дети, как тебе известно, могут быть жестокими».

(Как будто женщины не могут – ха!)

"Дети издевались надо мной из-за веснушек. У меня было прозвище, что-то вроде «обрызганная дерьмом».

(Молодцы, сразу ее разгадали!)

"Однажды Конн услышал, как меня дразнят. Он сделал удивленное лицо и сказал: – Ты знаешь, что женщина без веснушек словно ночь без звезд? – Другие дети, конечно, спросили, а девочки? А он ответил, что девочка – это заря жизни, это красота предстоящего дня. Она так прекрасна, что люди не видят этой красоты, как невозможно рассмотреть сияющее солнце. С этого, по-моему, и началось. Я стала верить, что вырасту красивой, а это много значит. Мне этот разговор вскружил голову. Конн, скорее всего, говорил все это в шутку, но такие слова не забываются. Так или иначе, Римо, я выросла в семье, где отец очень часто отсутствовал. И хотя он не желал такой жизни для меня, вышло наоборот. Наверное, мне суждено была такая жизнь, а может, я сама ее выбрала. Когда насмотришься на руки людей с вытатуированными номерами и наслушаешься их рассказов, начинаешь понимать, чему стоит посвятить себя.

Вот что привело меня сюда. Один из них. Ты слышал когда-нибудь о Гансе Фрихтманне? О палаче из Треблинки? Знай, он здесь, в Форуме.

Мне не следует об этом рассказывать, но теперь уже все равно. С тех пор, как мы с тобой встретились, я наделала столько ошибок, что эти строки уже не имеют значения. Я люблю тебя, Римо. Если мы встретимся опять, я буду и тогда безнадежно влюблена в тебя. А это возможно, потому что ты – тот, кто ты есть, а я – та, кто я есть. Или я пытаюсь обмануть самое себя, стараясь поверить в то, что ты меня не обманывал? Если – да, то я это только приветствую. Даже если твоя любовь – ложь, я сохраню ее до своей последней ночи, ночи без звезд.

Мне кажется, все мы несем свои истории, как несут крест, а к судьбе относимся по-дурацки. Но время от времени приходится поддаваться логике. А логика теперешней ситуации такова, что наша любовь нас погубит. Стряхнуть с себя наши обязанности, как стряхивают пыль? Но этого мы сделать не вправе. Бешеные псы носятся по миру, и на благо тех, кого мы любим, нужно их выслеживать, стараясь сохранять гуманность и подавляя желание бороться с ними, как собака с собакой.

Мы дали друг другу только по часу времени и обещание. Давай благодарно сохраним это в душах. Ты добрый, хороший и, на самом деле, нежный. Дорогой, не давай своим врагам уничтожить в тебе это. Если мы сохраним в себе доброту, то я уверена – как уверена в том, что Иордан течет – мы снова встретимся. Встретимся утром, которое никогда не кончится. Это обещание, и мы обязаны его выполнить, Я люблю тебя, Римо.

Дебора".

Черт! Что за женщина! Конечно, она его любила. Иначе не назвала бы добрым, хорошим и нежным. Полнейшая ерунда. Римо прочел письмо еще раз и почувствовал себя очень хорошо. Затем разорвал его и, поскольку предосторожность есть предосторожность, сжег клочки бумаги.

Она, очевидно, заканчивает задание, и Римо болезненно осознал, что будет только мешать. Поэтому проще всего отправиться в Дейтон, купить билет до Чикаго, а потом отыскать человека, хоть слегка на него похожего и с паспортом. А затем добрый, хороший и нежный Римо прикончит несчастного и отправится в Израиль, в этот город в пустыне Негев.