Смертельный ход - Мэрфи Уоррен - Страница 22

Глава семнадцатая

Человек, известный когда-то под именем Ганса Фрихтмана, сидел в одном из мягких кресел конференц-зала Брюстер-Форума и смотрел еженедельную программу самодеятельности. Программа каждый раз менялась. На прошлой неделе отец Бойль демонстрировал умение играть на гитаре; на позапрошлой – профессор Ферранте читал элегии собственного сочинения. Представления эти никто не называл самодеятельностью, и сперва даже пытались продавать входные билеты. В первый раз продали восемь штук, через неделю – шесть, а потом от этой затеи пришлось отказаться.

Среди присутствующих, как он заметил, не было ни нового сотрудника охраны, ни доктора Деборы Хиршблум. Да, это ухе кое-что. Нечто, без сомнения, более интересное, чем волшебство доктора Джеймса Рэтчетта и сеанс проводимого им гипноза.

Он был всерьез озабочен. Мотоциклисты – это одно дело. Но как ему удалось остаться в живых после падения с самолета и при этом прикончить Хокинса? Поскорее бы завершить задание и покинуть это злополучное место.

Голос Рэтчетта вновь привлек его внимание к происходящему на сцене. Доктор Шултер сидел в кресле посередине. Перед ним застыла жирная фигура Рэтчетта. Чтобы загипнотизировать Шултера, потребовалось шесть минут; в зале чувствовалась скука, слышались покашливание и зевки, люди ерзали в креслах и не уходили лишь из вежливости.

– Черные манящие озера светящихся ночей и глубочайшие из глубочайших тоннелей. Вы опускаетесь вниз в темноту и мрак, вас охватывает глубокий сон, – тихо мурлыкал Рэтчетт.

Кто-то в зале закашлялся, вызвав тем самым грозный взгляд Рэтчетта, тут же возобновившего свое бормотание. Странно, что химик-теоретик пытался развлечь видных психиатров и психологов гипнозом. Да еще на таком любительском уровне.

Опасности, подстерегающие ныне агента, стали другими. Одна из них – смерть от скуки. Он услышал голос Рэтчетта, призывающий Шултера вернуться в ужасные времена. А что такое ужасные времена? Посмотрим. Капитуляция – плохо, русская оккупация, – еще хуже. Когда у дрожащих мужчин кусачками откусывали яички – это плохо? Вовсе нет, особенно, когда перед тобой стоит профессор-еврей. Тот самый профессор, который пытался добиться его исключения из медицинской школы в Гамбурге, обвинив в каких-то там садистских наклонностях. Что плохого в садизме, в самом деле? Если, конечно, не рассматривать его с точки зрения слюнявой еврейской сентиментальности или сквозь розовые очки иудаисткого ублюдка – христианской этики. Садизм – это хорошо. Он служит для разрядки естественной враждебности, и даже обретает собственное значение и прелесть. Партия нацистов это понимала.

Нацистская партия. Единственная здоровая, честная сила в истории. Как только волосатые хилые юнцы осмеливаются называть американское правительство фашистами и нацистами! Как они смеют?! Американское правительство – ханжа на ханже – со сладкими речами ползет по истории. Их волнуют только внутренние проблемы и международное общественное мнение. Нацизмом и не пахнет! Им надо было видеть нацизм! Надо было видеть этого еврейского профессора. Почему он так и не закричал, семитское отродье? Все испортил. Молчал. Да, время было ужасным. Как и то, что происходило сейчас на сцене.

Шултер был поглощен гипнотическим поиском ужасов в своем прошлом. Неожиданно он вскочил на ноги и запрыгал по сцене: прыг-скок, прыг-скок. На пол полетел пиджак, потом рубашка и майка. Он расстегнул молнию на брюках и спустил их. Опустился на костлявые колени. Белые огни сцены сияли, отражаясь от его потной спины.

– Плеть! – закричал он. – Женщина с плетью! Плеть! Плеть!

Рэтчетт тоже тяжело задышал.

– Плеть! – присоединился он к крику Шултера. – Плеть! – пухлые губы издавали сосущие звуки.

Никто не мог объяснить, что произошло потом. Никто не мог точно вспомнить. Все, что на следующее утро выяснил новый ответственный за безопасность, сводилось к следующему:

1) Сеанс гипноза вызвал нечто, о чем не стоит говорить, и что не касается Римо Пелхэма.

2) Доктору Нильсу Брюстеру удалось вывести обоих из транса. Он выскочил на сцену и стал подражать голосу Рэтчетта.

3) Всех этот эпизод неприятно поразил, и, в самом деле, перестаньте беспокоить людей.

Но гораздо больше их поразит ужасающая цена, которую доктору Рэтчетту придется заплатить за свое успешное выступление.

Глава восемнадцатая

За разговор с доктором Хиршблум его выкинули из самолета, но, чтобы увидеть ее снова, Римо готов был пойти на большее. Даже на разговор с Нильсом Брюстером.

Брюстер встретил его отчужденно, словно это Римо был повинен в трагическом случае, произошедшем с инструктором по парашютному спорту.

– Нет, – сказал Брюстер сквозь забинтованный нос. – Такой просьбы от доктора Хиршблум не поступало. А почему она вас так волнует?

– В вашем голосе слышатся довольные нотки. Почему?

– Перестаньте отвечать вопросом на вопрос. Меня предупредили, что это ваш стиль беседы.

– Четверо из пяти руководителей проектов захотели поговорить со мной. Пятая не хочет. Почему?

– Это ваш ответ на мой вопрос? – спросил Брюстер.

– Да, – ответил Римо.

– Я уже говорил: вы никогда не поймете, что у нас происходит.

– В общем, я собираюсь повидать ее.

– Я не даю вам разрешения.

– Как мне его получить?

– Вы его не получите.

– А вы знаете, что если я щелкну вас пальцем по носу, – сказал Римо, поднося указательный палец к бинтам, – это будет очень больно?

– И вы вылетите отсюда на заднице, прежде чем боль утихнет!

– А что, если вам на нос ночью неизвестно откуда свалится кирпич?

– Вы вылетите отсюда прежде, чем кирпич коснется земли.

– А что, если я научу вас делать то, что я сделал с этими мотобандитами?

– Мне скоро шестьдесят, сынок.

– Я научу вас, как справиться по меньшей мере с двоими.

– С молодыми людьми?

– С молодыми людьми.

Доктор Нильс Брюстер набрал номер и сказал в трубку:

– Дебора, мне кажется, вам стоит снять данные с Римо Пелхэма, нашего служащего охраны. Другие это сделали и … Да, конечно. Конечно, я понимаю.

Он повесил трубку.

– Она говорит, что чем-то занята. Но я даю вам разрешение. Потом я от своих слов, конечно, откажусь, но будет уже поздно. По крайней мере, местом вы не рискуете. А когда мы начнем…? И Брюстер начал делать руками выпады в воображаемые молодые лица и животы, отражая быстрые удары юных атлетов, которых он сможет разорвать в клочья, ежели кто-то из этих хамов решится что-нибудь съязвить в его адрес на улице или в ресторане, или еще где-нибудь. Где угодно.

– Через две недели.

– Две недели?

Брюстер принял разочарованный вид обманутого человека.

– Ну, для начала вам надо войти в форму. Неделю будете ежедневно пробегать по четыреста метров, следующую неделю – по восемьсот.

– А что еще?

– Ничего.

– А кстати, как называется ваша школа? Карате, кунгфу, дзю-до?

– Вау-ту, – ответил Римо, выдумав самое идиотское название.

– Вау-ту? Никогда не слышал.

– Поэтому оно хорошо и действует. Неужели вы думаете в спортзалах или через пособия научат чему-нибудь стоящему?

– Вау-ту, – повторил доктор Брюстер, социолог, профессор Чикагского университета, доктор философских наук, автор монографии «Человек – как враждебная окружающая среда».

– Вау-ту, – сказал он опять, и в том уголке сознания, где у человека формируются мечты, возникла картина: приятель его старшей дочери бьется в агонии на полу.

Римо подошел к ее коттеджу и, ожидая ответа на стук в дверь, безуспешно отмахивался от москитов и мотыльков, устроивших митинг вокруг окон. Постучал еще раз.

– Кто там?

– Ответственный за безопасность Римо Пелхэм.

– Что вам угодно?

– Поговорить с вами.

– О чем?

– Мне не хочется говорить через дверь.

– Приходите завтра.

– Могу я увидеть вас сейчас?