Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему - Ашар Амеде - Страница 7

Лицо графа Паппенхейма выражало теперь безумное волнение, от которого у него на лбу, над переносицей, между бровей стали вырисовываться крест на крест два меча — их пурпурные лезвия вдруг ярко проступили на матовой бледности кожи. Рот его чуть было приоткрылся, чтобы произнести угрозу или бросить вызов, но взгляд, неожиданно встретившийся с глазами Адриен, вынудил его тотчас растянуться в улыбке:

— Вы — хозяин, господин граф, когда-нибудь Бог нас рассудит, — сказал он.

Два ярко-красных меча, только что рассекавшие его лоб, постепенно исчезали. М-ль де Сувини, потрясенная, уставилась на графа Паппенхейма, в её глазах застыл немой вопрос.

— Ах-да! — как бы спохватившись, надменно подняв брови, заговорил граф де Паппенхейм. — Вы увидели эти две шпаги, скрестившие свои лезвия на моем лбу? — это знак моего рода, знак Паппенхеймов. Бог запечатлел на наших лбах нестираемую отметину, подтверждающую знатность рода. В Германии любой солдат, увидев знак, тотчас определяет, кто перед ним, трепещет и встает при нашем появлении.

— А здесь никто не трепещет перед вами, господин граф! — заметил ему г-н де Шарней. — Тот, кто говорит с вами, видел коннетаблей и знает, что шпага маршалов Франции стоит шпаги маршалов Германии. И пусть мы не трепещем, зато каждый из нас может сказать те же слова, что и я: «Оставайтесь, дом в вашем распоряжении»; или «Езжайте, ворота открыты!»

И, несмотря на свою спесивость, граф де Паппенхейм склонил голову перед гордым благородством г-на де Шарней.

Час спустя паж уже расстегивал портупею чужестранца в почетной комнате, куда хозяин замка его самолично проводил.

— В котором часу завтра, господин граф пожелает, что бы были приготовлены лошади? — спросил паж.

— Ты видел эту юную особу, что сидела за столом рядом с г-ном де Шарней, которая потом так чудесно пела в сопровождении лютни? — задумчиво спросил его граф де Паппенхейм.

— Да.

— В общем, мы остаемся.

Восклицание, которое проронил г-н де Паппенхейм, впервые услышав из уст г-на де Шарней имя м-ль де Сувини, не оставил, конечно же, без внимания г-н де ла Герш. И назавтра, когда он очутился один на один с немецким графом в оружейном зале, воспользовался этой встречей, чтобы узнать, что тот хотел сказать этим восклицанием.

— Вчера, когда г-н граф де Шарней представил вам мадемуазель де Сувини, — сказал он, — мне показалось, что это имя вам знакомо, и вы услышали его не впервые. Или я ошибся?

— Вовсе нет.

— Ах так!..

— Превосходное оружие, — продолжал, будто не слыша его, чужестранец. Наслаждаясь замешательством Армана-Луи, он обратил свое любопытство на кинжал, лежащий среди рыцарских доспехов, рядом с которыми оказался, и взял его в руки.

— Весьма превосходное, — кивнул г-н де ла Герш, ничего не видя перед собой от волнения. — Могу я узнать, откуда вам что-либо известно о моей кузине и от кого?

— Разумеется, можете… Я не из чего не делаю тайн, вы это уже поняли, надеюсь, — он снова принялся разглядывать кинжал, вертя его в руках. — Редкостная по красоте работа, восхищался он. — Это оружие сделано в Милане?..

— Вы позволите оставить его вам в память о посещении этого замка?

— Спасибо, я не принимаю подарков: я либо покупаю, либо захватываю, — ответил г-н де Паппенхейм, и с этими словами он вложил кинжал обратно в ножны.

Более величественно, чем император, он прошелся по галерее.

Г-н де ла Герш, переполненный глухой яростью, следил за ним не спуская глаз, помня однако, что граф де Паппенхейм — гость г-на де Шарней, а гостеприимство обязывало быть терпеливым.

— Ах-да! — снова заговорил граф Анри. — Вы, кажется, только что спрашивали, где и при каких обстоятельствах я узнал о мадемуазель де Сувини?

— Да, но если вам не приятно об этом говорить…

— О нет, напротив! Видите ли, я много путешествовал. Позже, когда вы достигнете возраста солдата, возможно вы также побываете во многих странах, хотя сомневаюсь, что вы повидаете больше. Вот так, к примеру, я посетил далекое, но интересное королевство Швецию, немного задвинутое во льды, к белым медведям. Однако и там, как ни странно, есть и дворяне. Имя одного из них, который принимал меня у себя в поместье, господин де Парделан.

— Вот как! — изумился Арман-Луи.

— Черт возьми, возможно, вам известно, что он француз, гугенот, как и вы?

— Он наш дальний родственник, но я его никогда не видел.

— Тем хуже для вас! В его подвалах — самые лучшие французские вина, которые я когда-либо пробовал. Господин де Парделан и рассказал мне о мадемуазель де Сувини. Он уверял меня, что ждет её вот уже четырнадцать лет.

— Двенадцать, сударь.

— Пусть двенадцать. От него я узнал, что у вашей кузины в Швеции большое состояние. В общем, она — обожаемая всеми особа, и я понимаю, почему её так надолго задержали во Франции.

Краской гнева запылало лицо Армана-Луи.

— Господин граф! — крикнул он.

— Что? — коротко спросил немец с усмешкой. — Разве она не так богата, как сказывал мне господин де Парделан? Разве не любят её в замке, если даже у меня осталась масса впечатлений от вчерашней встречи с ней?

Г-н де ла Герш только больно, до крови закусил губу.

— А поскольку, поверьте, я не сказывал ни слова неправды, давайте не будем ссориться, сударь, — добавил чужестранец и, обратив свой взор на стены галереи, проговорил холодно: — У вас тут великолепная коллекция оружия.

«У меня ещё наверняка будет какой-нибудь приятный день, когда я подержу этого Паппенхейма на острие моей шпаги!» — успокаивал себя Арман-Луи.

Настало время, когда граф Анри Годфруа должен был предстать перед г-ном де Шарней и м-ль де Сувини. Тот час манера поведения и тон его переменились.

Неутомимый насмешинк, г-н де Паппенхейм превратился вдруг в великосветского дворянина. Он был галантен без притворства и все время пытался продемонстрировать, насколько плодотворно он путешествовал: по-итальянски, по-испански он говорил не хуже, чем по-немецки и по-французски. Он был знаком почти со всеми монархами Европы и бывал с ними накоротке. М-ль де Сувини, казалось, слушала его с интересом. Эти рассказы о дальних странствиях граф Анри Годфруа ловко пересыпал анекдотами. И, суда по его словам, не было в современной истории почти ни одного значительного события, забавных подробностей которого он бы не знал, и не существовало, кажется, ни одного солидного уважаемого человека, полководца или министра, бок о бок с которым бы он не сиживал. Кроме того, из рассказанного стало ясно, что граф видел многие военные сражения, сам был их участником и что немало почерпнул из всего этого для себя.

«Я погиб! — подумал Арман-Луи. — Что я в сравнении с этим человеком?!»

Еще никого и ни разу в своей жизни он не ненавидел, даже своего друга Рено, хотя тот был католиком. Но к графу Паппенхейму он почувствовал ненависть.

Немецкий дворянин, оставшийся на день в Гранд-Фортель, остался за тем и на второй, и на третий. Каждое утро он появлялся, как дневное светило, одетый всякий раз в новые одежды из превосходных тканей, бархата, парчи, шитой золотом и серебром, сатина. Все это было к тому же отделано волнами дорогостоящего гипюра и кружев, таких тонких и такой редкой работы, что ничего подобного не видывали даже самые зажиточные дворяне провинции.

Арман-Луи все больше и больше питавший отвращение к графу Годфруа, однако, немало удивлялся тому, как чемоданы этого завзятого путешественника могли вмещать такие велико лепные вещи и в таком огромном количестве.

Каким жалким выглядел он в своем суконном поношенном камзоле и плаще из грубой ткани рядом с этим ослепительным вельможным господином, покрытым шитьем! Что больше всего расстраивало его и питало живую неприязнь — так это то, что, будучи всегда при великолепном оружии, шпорах, сверкающей портупее, граф выглядел как настоящий воин и всем своим видом не давал никому ни единого повода подумать, что он всего лишь красивый молодой человек, щеголь, каких можно видеть на королевских приемах.