Щит убийцы - Мэрфи Уоррен - Страница 2

Об этих убийствах и о полдюжине им подобных было доложено председателю соответствующего подкомитета Конгресса, который однажды осенним ясным днем пришел к твердому убеждению, что смерть этих людей – отнюдь не результат разборок между мафиозными группировками. Здесь что-то другое, гораздо более зловещее. Он сообщил генеральному прокурору США, что намерен провести расследование по линии Конгресса, и запросил помощи Министерства юстиции. Его заверили, что помощь будет обеспечена. Тем не менее он не испытывал уверенности в успехе. Он чувствовал, что эта затея ему не по зубам. Выйдя из Министерства юстиции на тихую вашингтонскую улицу, член палаты представителей от 13-го избирательного округа Нью-Йорка Френсис К.Даффи вдруг вспомнил о том страхе, который он испытал во время Второй мировой войны, когда как агент Бюро стратегических служб был заброшен во Францию.

Его желудок тогда вдруг как бы замер, послав в мозг сигнал отсекать все прочие мысли, не касавшиеся того, что происходило вокруг. Иных из тех, кто находился тогда вместе с ним, страх повергал в полную растерянность, и они теряли чувство реальности. Даффи, наоборот, подавил в себе все эмоции. Именно поэтому он вернулся после войны домой, тогда как многие его коллеги погибли. Эта способность Даффи сосредоточиться на главном не являлась некой добродетелью, какую он сумел развить в себе. Нет, она была присуща ему от рождения.

Этот известный многим людям страх – сродни сосущей боли под ложечкой – он испытывал и потом: когда возникли сложности с сыном, а также на выборах, когда его соперник чуть ни опередил его по количеству голосов и когда его жене предстояла операция в клинике Святого Винсента. В этих случаях на него накатывала дурнота, ладони становились влажными, и он с трудом сохранял самообладание. Но смерть – это совсем другое дело.

Вот она, Даффи, совсем рядом. Он стоял перед зданием Министерства юстиции – пятидесятипятилетний респектабельный мужчина. Редкие, а сединой, аккуратно причесанные волосы, изрезанное морщинами лицо – печать прожитых лет. В руке – дипломат, набитый документами, которыми, как он понимал, уже не удастся воспользоваться. То, что его тело ничего не забыло и сейчас предупреждает его о реальности скорой смерти, глубоко потрясло его.

Он подошел к скамейке, усыпанной красными, желтыми и коричневыми листьями, смахнул их на тротуар и сел. Видимо, листья набросала детвора, поскольку такого сильного листопада не бывает вообще, а тем более в Вашингтоне, да еще в конце октября. Какие дела нужно успеть сделать? Первое – завещание. Тут вроде все в порядке. Второе – сказать Мэри Пэт, что он любил ее. Третье – сказать сыну, что жизнь хорошая штука и что Америка – хорошая страна, может, даже лучшая из всех, и жить в ней хорошо. При этом надо избежать как излишней сентиментальности, так и нравоучительности. Может быть, просто пожать ему руку и сказать, что он всегда им гордился? Четвертое – исповедь. Это необходимо, но как найти достойный путь обретения согласия с Господом, если, не желая иметь больше детей, он прибегал к средствам, осуждаемым церковью?

Придется пообещать исправиться, но разве честно давать обещание, которое уже не имеет никакого значения? Он прекрасно знал, что больше у него не будет детей, даже если бы он и хотел, так что подобное обещание было бы ложью, а ему не хотелось лгать Господу, по крайней мере сейчас.

Сложности во взаимоотношениях с церковью возникли у Даффи после диспута с сестрами монастыря Святого Ксавье и постоянно давали себя знать на протяжении всей длительной процедуры вступления в общество «Рыцари Колумба», членство в котором он считал для себя обязательным, поскольку все имевшие какой-либо политический вес ирландцы-католики 13-го избирательного округа принадлежали именно к этому ордену, точь-в-точь как евреи аккумулируются главным образом на поприще медицины и культуры. Человеку нужна опора в жизни, и он находит ее в религии. Даффи наслаждался великолепием осеннего Вашингтона. Он всей душой любил этот город – кишащий преступниками бордель на берегах Потомака, где в муках рождалась и крепла система, о которой может только мечтать человечество, система, при которой люди будут жить в мире и согласии, где сын ирландского контрабандиста может стать конгрессменом и участвовать в выборах наравне с сыновьями нефтяных магнатов, нищих фермеров, сапожников, рэкетиров, священников, прохиндеев и профессоров. Вот такая она, Америка. Но именно этот американский гуманизм и ненавистен радикалам, как левым, так и правым, провозглашающим некий принцип абстрактной чистоты, которой никогда не было в природе, нет и не будет. Правые при этом цепляются за прошлое, а левые – за отдаленное будущее.

Даффи взглянул на свой дипломат. В нем были докладные записки о гибели сутенера, женщины вербовщицы проституток, торговца героином и судьи, явно разбогатевшего на взятках за оправдание преступников, которым место в тюрьме. В дипломате были также документы, свидетельствующие о том, что его прекрасной стране действительно грозит серьезная опасность. Что же делать? Конечно, он правильно поступил, обратившись прежде всего к генеральному прокурору, но не ступил ли он на опасную стезю? Можно ли доверять Министерству юстиции или ФБР? Как далеко зашло дело? По-видимому, достаточно далеко, если убита кряду полдюжина людей. Распространился ли террор на всю страну? Причастны ли к этому федеральные службы? И в какой степени? От этого зависит, как долго продлится его жизнь. Возможно, его враги и сами пока не знают, но в случае необходимости они не остановятся перед убийством конгрессмена. Как, впрочем, и любого другого человека. Они утратили чувство реальности и теперь будут уничтожать то, что прежде стремились сохранить.

Что теперь делать? Для начала, пожалуй, следует позаботиться о собственной безопасности. Нужен человек, которому он может довериться. Самый крутой из всех, кого он знал. Может быть, даже самый крутой во всем мире. С крепкими мускулами и крепкими нервами.

В тот же день конгрессмен Даффи, расположившись в кабинке телефона-автомат и выложив перед собой стопку монет, набрал номер телефона в другом городе.

– Хелло, ленивый сукин сын, как дела? Это Даффи.

– Ты еще жив? – послышалось в ответ. – Твоя трусость давно должна была свести тебя в могилу.

– Случись такое, ты бы непременно узнал об этом по национальному телевидению или из «Нью-Йорк таймс». Я ведь не какой-нибудь ничтожный полицейский инспектор!

– Из тебя, Френки, не получился бы полицейский – тебе недостает решительности. С твоим слезливо-сопливым вестсайдским либерализмом больше трех минут ты не продержался бы.

– Именно поэтому я тебе и звоню, Билл. Ты ведь не думаешь, что я звоню для того, чтобы сказать тебе «хэлло!», не так ли?

– Да уж вряд ли можно было ожидать звонка от такой важной персоны, как ты. Что случилось, Френки?

– Я хочу, чтобы ты умер за меня, Билл.

– Я готов, лишь бы никогда больше не слышать твоей политической трепотни. Так в чем дело?

– Сдается мне, что не сегодня-завтра меня настигнет пуля. Как насчет того, чтобы встретиться в нашем обычном месте?

– Когда?

– Сегодня вечером.

– О'кей, я немедленно выезжаю. И послушай, старая задница, сделай одолжение.

– А именно?

– Постарайся, чтобы тебя не укокошили до нашей встречи. Они сделают из тебя еще одного героя-мученика, а их и так уже более чем достаточно.

– Хорошо, Билл, только не двигай губами, когда будешь уточнять по карте маршрут.

После этого разговора Френк Даффи решил пока не говорить жене, что он ее любит, а сыну, что гордится им, и не каяться перед Богом. Встреча с инспектором Макгарком означала для него как минимум двухнедельную безопасность. Гарантия! Не исключено, что ему даже удастся умереть естественной смертью – в назначенный судьбой день.

Oн заскочил и магазинчик, расположенный в штате Мэриленд, чтобы не платить взимаемого в Вашингтоне высокого налога на алкогольные напитки, и купил десять бутылок виски марки «Джек Дэниелс». Так как останавливаться он не собирался больше нигде, то купил там же еще и содовой воды.