Потерянное прошлое - Мэрфи Уоррен - Страница 11

Дженнаро Друмола расправлялся с тройной порцией свиных ребрышек в роскошном номере на крыше отеля “Сан-Франциско-1849”, когда худощавый мужчина с толстыми запястьями снова навалился на него — на этот раз через окно.

Барабан не знал, как ему удалось пройти мимо часовых, а тем более — влезть в окно. Наверное, парень умеет ползать по стенам.

Друмола вытер сальные руки о свой могучий живот, прикрытый белой майкой. Там, где майка не могла прикрыть тело, повсеместно пробивалась буйная поросль густых черных волос. Волосы были даже на фалангах пальцев. На этот раз Друмола был готов к встрече. Парню не удалось застать его спящим. Друмола взял стул, голыми руками разломил его пополам и уже готов был вонзить ножку, оканчивающуюся острой щепкой, парню в лицо, как вдруг почувствовал, как какая-то невероятная сила тащит его к окну и дальше — в пропасть. Барабан закричал бы, но губы его были сжаты, как тогда в хижине, когда ему показалось, что на него навалилась гора.

Губы его были сжаты, а сам он раскачивался над Сан-Франциско на высоте тридцатого этажа, а ноги его были зажаты словно бы в тиски. Подвешенный вниз головой, раскачиваясь, как маятник, он молил Бога только об одном — чтобы тиски оказались покрепче.

— Ну так как, дорогуша? Что случилось?

Барабан почувствовал, что губы у него свободны. Он должен был дать ответ. И он дал ответ:

— Ничего не случилось. Я сделал все, как ты сказал. Я сказал, что я все помню.

— А потом забыл?

— Бога ради! Я бы очень хотел вспомнить. Но я не помню.

— Ну так попытайся вспомнить, — сказал парень и отпустил Друмолу. Тот пролетел примерно этаж. Он уже думал, что пролетит и оставшиеся двадцать девять, но какая-то сила подхватила его.

— Ну как, идем на поправку?

— Я ничего не знаю.

Друмола почувствовал, как какая-то теплая жидкость течет у него по ушам. Он знал, что это такое. Жидкость текла у него из штанов, стекала по животу и по груди, и из-под майки вытекала на уши. На этот раз от страха у него сработал мочевой пузырь.

Римо закинул Друмолу обратно в его номер. Парень не лжет. Римо так и подмывало сбросить его вниз, чтобы пролетел весь путь до конца, но тогда все решат, что его прикончила мафия. Римо ткнул лицо Друмолы обратно в тарелку со свиными ребрышками и оставил его там.

Римо потерпел неудачу. Ему впервые не удалось заставить свидетеля вернуться к своим показаниям. Как когда-то его научил Чиун, у каждого человека перед смертью наступает момент, когда страх подчиняет себе все тело. И в этот момент желание жить становится столь сильным, что превозмогает страх смерти. И в этот момент ничто больше не имеет значения — ни алчность, ни любовь, ни ненависть. А имеет значение только одно желание жить.

Друмола находился именно в этом состоянии. Он не мог лгать. И тем не менее, Римо не удалось заставить его подтвердить свои показания.

— Дело не в том, что я не в лучшей своей форме, — заявил он Смиту.

— Я спросил вас только потому, что у наших свидетелей, похоже, началась какая-то эпидемия забывчивости.

— Так натравите меня на них. Мне нужна практика.

— Никогда не слышал, чтобы вы так говорили когда-нибудь раньше.

— Ну, так сейчас говорю. Но это не означает, что я теряю форму, — сказал Римо в трубку телефона.

А не стоит ли мне, подумал он, нанести визит Смиту и обрушить ему на голову стальные ворота Фолкрофта? Он уже давно не был в штаб-квартире своей организации, в санатории Фолкрофт.

— Хорошо, — сказал Смит устало.

— Если вы не хотите, чтобы я этим занялся, то так и скажите. И я не стану этим заниматься.

— Разумеется, вы нужны нам, Римо. Но у меня возникли вопросы относительно Чиуна.

— Чиуна вам не понять, — заявил Римо. Он находился в аэропорту Портленда, штат Орегон. Женщина, разговаривавшая по соседнему телефону, попросила Римо говорить потише. Он ответил, что он не кричит. Она сказала, что кричит. Он сказал, что если она хочет услышать, как он кричит, то он может и крикнуть. Она сказала, что он и так уже кричит.

— Нет, — возразил Римо, набрал воздуха в легкие и заорал: — Вот что такое крик!

Лампы под потолком закачались, а огромные — от пола до потолка — окна возле ворот номер семь, восемь и девять рухнули и рассыпались осколками, как в рекламе средств защиты от взлома.

— Да, — заметила женщина. — Крикнуто так крикнуто.

Она повесила трубку и ушла прочь.

Смит трубку не повесил, но сказал, что на линии возникли какие-то помехи и что он получает тревожные сигналы о том, что шифровальная система повреждена и их разговор кто-то может подслушать. Защитные системы не срабатывают.

— Со мной все в порядке, — еще раз заверил его Римо. — Я знаю, что мой клиент был в панике. В этом вся соль. Надо, чтобы желание жить пересилило в нем все другие чувства.

— А это желание жить имеет какое-нибудь отношение к космическим силам?

— Нет. Гармония с космосом — это во мне. А желание жить — у них. Нет-нет. Ответ на ваш вопрос — нет.

— Ладно, Римо. Хорошо.

— Желание жить не имеет ко мне никакого отношения.

— Хорошо, — сказал Смит.

— Хорошо, — сказал Римо.

— Итак, ее зовут Глэдис Смит. Ей двадцать девять лет, она работает секретаршей главы одной из самых крупных кампаний, торгующих зерном. Она дает показания против своей фирмы, которая заключила секретную сделку с русскими и подорвала всю нашу сельскохозяйственную политику. ФБР поместило ее в Чикаго на частной квартире. Ее охраняют не так строго, как Друмолу, но все же охраняют.

— Для меня охрана — не проблема, — заметил Римо.

— Я этого и не говорил, — заявил Смит. — Римо, вы для нас важнее, чем любое из этих дел. Мы должны знать, что можем на вас рассчитывать. Вы нужны Америке. Сейчас вы немного не в себе.

— Я всегда не в себе, — сказал Римо. — Давайте адрес. На пути прочь от телефона-автомата, Римо увидел, как служащие аэропорта убирают битое стекло, а люди вокруг таращатся на него, Римо. Кто-то вполголоса сообщил окружающим, что это он расколотил стекла. Но технический директору аэропорта заявил, что это невозможно. В стекла мог на полном ходу врезаться автомобиль — и то они остались бы целы.

Римо сел на ближайший рейс до Чикаго и задремал в салоне первого класса. Перед приземлением он проделал дыхательное упражнение и почувствовал, как на него успокоительной волной накатывается заряд энергии. Он понял, что до этого момента он делал то, что не должен был делать, а именно позволил своему сознанию возобладать над собой — сознанию, в котором живут сомнения и которое вечно концентрируется вокруг крупиц отрицательной информации, вылавливаемой из сплошного потока информации. Он знал, что выполнил свою работу как надо. Свидетель и в самом деле забыл свои показания. На этот раз он решил свидетеля не пугать.

Глэдис Смит закончила читать четырнадцатый любовный роман за неделю и задала себе вопрос, окажется ли она когда-нибудь снова в объятиях мужчины. И тут как раз в дверь, которую она считала запертой, вошло самое прекрасное любовное переживание, какое ей когда-либо доводилось испытывать.

Он был худощав, у него были толстые запястья, красивое лицо с резкими чертами и карие глаза, говорившие ей, что он ее знает и понимает. Не потому, что они встречались раньше, а в каком-то ином, более глубоком смысле.

Он двигался молча, с грацией, какую ей никогда не доводилось видеть в мужчинах.

— Глэдис? — спросил он.

— Да.

— Глэдис Смит?

— Да.

— Я пришел к тебе.

— Я знаю, — услышала она свой голос.

Он не стал сгребать ее в охапку, как кое-кто из ее дружков, воспоминания о которых до сих пор тревожили ее. Он не стал даже ласкать ее. Его прикосновение было нежнее — словно подушечки его пальцев были продолжением ее собственного тела.

Она и не знала, что могут быть такие чудесные ощущения. Она села на кровать. Она и не знала, что тело может себя так хорошо чувствовать. Оно наполнялось новой, неведомой жизненной силой. Оно приветствовало гостя, оно желало его, и наконец — оно требовало его.