А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9 - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 98

- Конечно. Лучше всего буквально.

- "Нелюбовь к почтовой оплате"... Наверное, так будет точнее всего.

- Как вы сказали?

- "Нелюбовь к почтовой оплате", товарищ Сталин. А еще точнее: "любовь к неуплате почтового сбора..."

Стоявший человек сказал с удивлением:

- Глупость какая-то... - он помолчал и добавил: - И вообще занятие глупое. Взрослый, умный человек, политик, а занимается глупостями. - Он снова помолчал. - А может быть, он никакой не умный? Может быть, все только считают, что он умный, а на самом деле - глупец?

И он засмеялся - тихо, весело и неожиданно, словно засмеялся вдруг известный всему миру портрет. И так же неожиданно снова помрачнел.

- А как вы думаете, советские марки у него в коллекции есть?

- Думаю, что есть, товарищ Сталин. Думаю, что у него очень хорошая коллекция советских марок.

- Все советские марки у него есть?

- Думаю, что нет, товарищ Сталин. Думаю, всех советских марок ни у кого на свете нет.

- Почему?

- Существуют редкости, которых всего пять-шесть штук известно, и даже меньше.

- Это хорошо. Это очень хорошо. Задача ваша определяется. Надо собрать полную коллекцию советских марок, и мы преподнесем ее господину Рузвельту. Как вы думаете, он будет доволен?

- Он будет в восторге, товарищ Сталин. Но это невозможно.

- Почему?

- Невозможно собрать полную коллекцию...

- Считайте, что это партийное поручение, товарищ Епанчин. Надо собрать. Срок - один месяц. Мы думаем, этого будет достаточно. Обратитесь к товарищу Берия. Он в курсе и поможет.

- Слушаюсь, товарищ Сталин, - сказал маленький человечек Епанчин, обмирая от ужаса;

...Но независимо от этого ужаса, мысль его уже заработала привычно. Консульский полтинник придется отдать свой, подумал он озабоченно. И ошибку цвета "70 руб" без зубцов... Где взять перевертку Леваневского с маленьким "ф"?.. Она была у Гурвиц-Когана, он ее продал - кому? Должен знать. Знает. И скажет. Не мне скажет, органам скажет... Товарищу Берия скажет, подумал он с внезапным ожесточением, удивившим его самого: он почувствовал себя сильным и большим, как это бывало с ним иногда во сне...

Вот так, или примерно так, состоялся его единственный и последний в жизни звездный час. Так, или примерно так, он рассказывал об этом сыну своему - маленькому, плаксивому, капризному, но умненькому Тельману Ивановичу. Но он ничего не рассказывал о том, что пережил, пока везли его в Кремль на огромной черной машине. И как героически сражался он в огромном кабинете с приступами медвежьей болезни. И как слег на другой день с сердечным приступом - от нервного перенапряжения.

"В скучных разговорах о людях прошлого сокрыты тайны их великих свершений". ...И уж конечно, ничего не рассказывал он о том, как, сидя на специальной квартире, четыре страшные недели лихорадочно составлял подарочную коллекцию для чертова американца из тех многих коллекций, которые приносил ему неприятный человек в штатском - иногда молчаливый, иногда почему-то болезненно разговорчивый, иногда сдержанный, а завтра вдруг развязный, вчера красивый (кровь с молоком), а сегодня никакой, но всегда крайне неприятный в общении, и глаза у него всегда были волчьи, несытые, нацеленные и как бы приценивающиеся.

...Было, было что рассказать! Как в промерзшем насквозь, до последнего винтика, самолете летел вынутый среди ночи из постели неизвестно куда оказалось, в Ленинград, на улицу Попова, в Музей связи, где замерзала в ледяном, промерзшем до подвала, некогда роскошном доме Государственная коллекция - бесценное филателистическое сокровище под присмотром полумертвого хранителя, не похожего уже на человека, а, скорее, на черную мумию, запеленутую в три шубы и в извозчицкий тулуп...

...Как руки у него тряслись и делалось нехорошо, когда в принесенной штатским человеком очередной коллекции он узнавал коллекцию знакомую, сто раз виденную раньше, вылизанную до блеска его завистливыми глазами... и хозяин, естественно, вспоминался сразу же, но не как живой человек, а как уже покойник, хотя он догадывался, конечно, что никого они не убивают просто конфискуют для нужд государства и соответствующую расписку дают... ну, сажают - в крайнем случае... в самом крайнем... Ему не хотелось об этом думать.

...Как потерял он однажды сознание, когда вместо привычного волка в штатском явился вдруг на спецквартиру какой-то чин в мундире и заорал с порога: "Саботируешь, сука, в рот тебе нехороший? Препятствуешь следствию?.." Оказалось, что он в списке указал неправильно фамилию одного филателиста, "с" написал вместо "ц" - откуда было ему знать, как эта сволочная фамилия пишется, в паспорт же он к нему не заглядывал... а они найти его не могли, весь Горький перевернули - нет такого, как в землю провалился... Слава богу, все тут же выяснилось и обошлось одним неистовым этим криком да небольшим расстройством до конца дня...

Потом все кончилось. Его вызвали, поблагодарили, подписку взяли о неразглашении, а через несколько месяцев (война уже тоже кончилась) дали квартиру, - правда, в Ленинграде, но зато хорошую, двухкомнатную, на третьем этаже (в Москве он жил в полуподвале с окнами на общественный туалет). А еще через полгода пригласили к большому начальнику и тот, с улыбкой, вручил ему ордер на получение конфиската: разрешение получить конфиската в количестве "два экз.", на его собственный выбор. Как сотруднику, проявившему себя, ("Вы же свои марки отдали, из своей коллекции, мы же знаем, не забыли...")

...На складе конфиската сонный толстомясый старшина выбросил перед ним на прилавок штук двадцать альбомов... господи, это было, как в прекрасном сне! Он выбирал и выбирал, листал, проглядывал, откладывал, принимал решение и тут же брал его назад... о сладкие муки выбора на халяву! А потом, уже решившись, уже выбрав, уже отложив, уже даже раписавшись в получении, не выдержал, заныл, принялся просить, клянчить, канючить со слезами в голосе: ну еще что-нибудь, ну вот хотя бы этот маленький кляссерчик (с подборкой, "черного пенни", между прочим), малюсенький, его, наверное, и в описи-то нет... И. представьте себе: толстомясый оказался человеком с сердцем в груди" Кляссерчика он, конечно, не дал, но выставил на прилавок несколько картонных коробок, по виду из-под обуви, и предложил: выбирай, не жалко. И он выбрал. Чепуха там была какая-то, "Altdeutschland" на маленьких вырезках с гашениями, но тоже ведь - на дороге не валяется. Взял. Пусть лежат...

...Этих деталей он тоже никогда даже сыну не рассказывал, и уж конечно, ни слова никому не сказал, что до конца жизни так и проработал "на них" консультантом по конфискату. И ни разу, между прочим, об этом не пожалел.

Глава третья

ДЕКАБРЬ. ПО-ПРЕЖНЕМУ ВТОРОЙ ПОНЕДЕЛЬНИК.

МАЛОЕ МОТОВИЛОВО

- "Чаю, чаю накачаю, кофию нагрохаю", - задумчиво пропел Работодатель на некий не вполне определенный, но безусловно варварский мотивчик.

- Это еще что такое? - спросил Юрий без особого интереса.

- А хрен его знает. Ситуация навеяла.

Они сидели за столиком для подписания договоров и пили чай, поданный и сервированный Мириам Соломоновной. Чай был безукоризненно горячий, рубиновый, цейлонский, в тонких стаканах с серебряными подстаканниками. К чаю предлагались песочное печенье "Нежность" и божественные плюшки домашней выпечки - Мириам Соломоновна, как всегда, была на недосягаемой высоте.

Юрий, впрочем, пил чай без всякого удовольствия и все время судорожно зевал. Ему не хватало кислорода после перенагрузки и хотелось прикорнуть минуток хоть на десять. Слечу когда-нибудь с нарезки, думал он обреченно. Ну и работку я себе подобрал, мама дорогая...

- Я все-таки не понимаю: у тебя что-то внутри щелкает, или как? спросил вдруг Работодатель и поглядел пристально.