А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9 - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 114

- Матвея, говорите? - переспросил он, утирая губы салфеткой. - Велмата нашего, никем не превзойденного? Велмат в своей нынешней ипостаси годен только на то, чтобы штурмом брать цитадели коррупции. А также бастионы социального зла. Из него опекун, как из господина Робеспьера. Огюстена Бона Жозефа.

Я молчал. Я не знал, кого ему еще предложить. Новенькие были мне почти незнакомы, а из дедов предлагать было некого. Я убрал посуду в мойку и поставил чайник - вскипятить воду для кофе. Потом я сказал:

- А почему вы вообще думаете, что ему понадобится опекун?

- Я не сказал "понадобится"! - возразил он, раскуривая сигарету. - Я сказал: "может быть".

- А может быть, и нет.

- А может быть, и нет, - согласился он. - Я уже не об этом. Я уже о другом...

И он замолчал, глядя в окно, затягиваясь время от времени и с силой выдувая из себя дым, - он словно отплевывался дымом. Я подождал продолжения, потом помыл посуду, протер влажной губкой стол и расставил толстенькие чашечки коричневого фаянса. Он продолжал молча курить, и я занялся кофе.

- Ни черта не получается, - сказал он наконец. - Я так обрадовался сегодня этому мальчишке. Вы не видите, Робби, и, наверное, не можете этого видеть, но я-то знаю точно: мальчишка - экстра-класс, он всех нас за пояс заткнет, дайте только срок. Он - УЧИТЕЛЬ!

Я внимал ему с самым (надеюсь) почтительным видом. Он, разумеется, верил тому, что сам говорил. Но я-то знал, что это само по себе ничего еще не значит. Просто очередной приступ оптимизма. У нас бывали и раньше приступы оптимизма. Как правило, они у нас кончаются приступами угольно-черного пессимизма. Такова жизнь. Приливы-отливы. Подъемы-спады. Восходы-закаты. Черно-белое кино.

- Не верите... - сказал он осуждающе. - Ладно. Дело ваше. Я не о том. Я вот о чем. Он - учитель, и ему не нужны никакие опекуны. Но я почему-то вдруг подумал: ну, а если бы опекун понадобился? Если бы нужен был позарез! Сегодня. Сейчас. Где нам его взять? Из кого выбрать? А? Не знаете? И я не знаю... - Он ткнул окурком в блюдечко - с ненавистью, словно это был глаз заклятого врага. - Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы - остановились. Вы стоите. В позе. Или - лежите. Вы сделались отвратительно самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ - даже самые недовольные из вас...

Он попытался снова закурить, но тут уж я был начеку. Он отдал коробку сигарет без сопротивления, даже не заметив.

- Богдан? Любимчик, да, не спорю - любимчик. Благоносец. Кладезь добра... Где он теперь - этот наш кладезь добра? Коралловый аспид! Гадюка рогатая. Подойти страшно. Я боюсь с ним разговаривать при встрече, вы можете себе это представить?

- У него сейчас уже есть опекуемый, - напомнил я на всякий случай, но он меня не слушал,

- Кладезь добра... Боже, во что вы все превратились! А Тенгиз? "Бороться со злом, видите ли, все равно, что бороться с клопами поодиночке: противно, нетрудно и абсолютно бесполезно". И поэтому не надо больше бороться со злом, а давайте лучше таскаться по бабам или устраивать эстрадные представления для новороссов... Юра Костомаров честно и бездарно зарабатывает на хлеб насущный, Полиграф наш Полиграфыч... Андрей Страхоборец - старик. В пятьдесят лет он - старик! Что с ним будет через сто? Через двести? Руины? И ведь это все - драбанты, спецназ, старая гвардия! Деды! А молодые ни к черту не годятся, потому что ничего пока не умеют. Они, знай себе, галдят: "Дай, дай!.." О проклятая свинья жизни!..

- Вы еще Вадима забыли, - сказал я. - Resulting Force.

- Вот именно. Резалтинг Форс. Только почему вы решили, что я его забыл?

- Мне так показалось.

- Я никого не забыл, - он явно не хотел говорить о Вадиме. - Я помню вас всех. Я вас во сне вижу, если хотите знать. Что же, по-вашему, я не понимаю, что вот вы, лично вы, Роберт Валентинович Пачулин, лорд Винчестер, попросту гниете здесь, при мне, на тепленьком местечке, без доступа воздуха? И я знаю, кто в этом виноват!

- Проклятая свинья жизни.

Он посмотрел на меня, высокомерно задрав безволосые брови.

- Вы полагаете, я неправ?

Я пожал плечами и занялся кофейной посудой.

Конечно же, он был прав. Как и всегда. Я мог бы еще добавить всякого к тому, что он здесь наговорил. Я много еще грустного мог бы к этому добавить... Роберт лорд Пачулин, по прозвищу Винчестер... К чертям. К собакам. Не хочу об этом думать... Но почему все это - так? Ведь все мы ДОВОЛЬНЫ! Мы же все вполне удовлетворены... Проклятая свинья жизни.

- Но, сэнсей, - сказал я. - Ведь мы все довольны. Можно сказать, с нами все о'кей... Разве не этого вы хотели?

Он ответил мгновенно:

- Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были довольны. Я даже не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни... Я хотел, чтобы вы были ДОСТОЙНЫ УВАЖЕНИЯ. Ощущаете разницу? - Он поднялся, тяжело опираясь на столешницу. - Ладно. Спасибо за обед. Пойду поваляюсь немножко. А вы - уж пожалуйста - сделайте распечатку. Прямо сейчас. Там были прелюбопытнейшие повороты!

Он удалился к себе в апартаменты, а я засел за компьютер и принялся восстанавливать рабочий диалог. Никаких "прелюбопытнейших поворотов", естественно, я в этом диалоге не обнаружил если не считать случаев, когда пацан выдавал свои ответы совсем близко к опорному тексту, и еще мне понравился "гражданин Петербурга, страшный дурак Юрий Бандаленский". При случае обязательно преподнесу этот перл Юрке-Полиграфу, это будет "стрёмно" (как любит произносить мой непутевый племянник, ударник капиталистического труда).

В четыре часа позвонил Вадим и тусклым голосом попросил сэнсея, если можно, конечно.

- Он разлагается. На диване. Тебе срочно?

- Да нет... Не обязательно.

Он уже в четвертый раз звонил сэнсею, каждый раз "не обязательно", и каждый раз ничего не получалось. По-моему, сэнсей явно не хотел с ним встречаться. А он этого не понимал. (Я, впрочем, тоже.)

- Ты как, вообще? - спросил я на всякий случай.

- Никак. Ты придешь?

- Куда?

- К Тенгизу.

- Когда?

- Завтра, к семи. Все собираются.

- Первый раз слышу.

- Тебе что, Тенгиз не звонил?

- Нет.

- Ну, значит, позвонит еще, - равнодушно пообещал Вадим и повесил трубку.

Несколько минут я думал о нем и опять ничего не придумал, и тут, действительно, позвонил Тенгиз и в обычной своей отрывистой манере сообщил, что "завтра... у меня... в девятнадцать. Сможешь?".

- А в чем дело? - спросил я на всякий случай: вдруг что-нибудь изменилось.

- Надо.

- Что-нибудь изменилось? Новые обстоятельства какие-нибудь?

- Увидишь, блин. Надо же что-то делать. Выборы на носу.

- Ладно, - сказал я без всякого энтузиазма. - Надо - значит, надо. Тем более давно не собирались. С собой приносить?

- А как же, блин! Что за дурацкий, блин, вопрос!..

- А других, по-моему, не бывает, - сказал я, глядя на экран монитора. - Умные давно кончились. Да и с ответами затрудненка.

(На экране у меня было: "-Чем мои руки похожи на руки бога?

- Играют на пианино.

- Почему мои ноги напоминают ноги осла?

- У нашего Барсука они разного цвета...")

- Ты лучше скажи: у тебя тачка - как? Бегает? - спросил я его, вспомнив про понедельник. - Н-ну, с утра бегала, блин... Но была бледная!

- В понедельник сэнсея везти, ты не помнишь, конечно, блин.

- А, блин... Действительно. Третий понедельник. К которому часу подавать?

- К десяти - сюда. Я тебе еще напомню, не беспокойся.

- А чего мне, блин, беспокоиться? Это ты беспокойся. Это ты у нас лорд, блин, Винчестер.

Он дал отбой, а я вдруг понял, что думаю о нем. Не о работе, и не о понедельнике, и не о несчастном Вадиме, а о нем. И о себе. О нас всех, будь мы все неладны.