Крайний срок - Мэрфи Уоррен - Страница 15

— Не выношу эту одежду! — простонал Липпинкотт. — Хотите, потанцуем?

— А вы умеете? — спросила Дженни, боясь опозориться в присутствии такой публики. Однако следом ее посетила другая мысль: разве можно опозориться, танцуя с самим Рендлом Липпинкоттом, как бы плохо он ни танцевал?

— Не умею. Но, кажется, это просто. — Он потащил ее на середину зала в тот самый момент, когда явился официант с заказом.

Дженни без труда поймала ритм и принялась самозабвенно колыхать бедрами. Рендл Липпинкотт танцевал отвратительно: он топал ногами, беспорядочно размахивал руками и даже не пытался уловить ритма. Однако при этом он громко хохотал, наслаждался жизнью и не обращал внимания на недоумение окружающих. Стоило кому-нибудь сделать оригинальное движение, он немедленно копировал его. Совсем скоро Дженни перестала смущаться своего партнера и принялась веселиться, подражая ему.

Ей пришло в голову, что Рендл Липпинкотт впервые в жизни смеется от души.

Первому разу суждено было стать последним. Протанцевав минуты три, Липпинкотт, хихикая и отдуваясь, расстегнул рубашку и бросил ее на пустой стул. За рубашкой последовала майка; потом плотина условностей была снесена, и он плюхнулся на пол, чтобы снять брюки, носки и ботинки. Люди вокруг вылупили глаза. Официанты сгрудились неподалеку, не зная, как поступить.

Липпинкотт швырял свою одежду на один и тот же стул, но она по большей части оказывалась на полу.

— Пожалуйста, мистер Липпинкотт!.. — взмолилась Дженни.

Однако он не слышал ее мольбы. Зажмурившись, он шарахался то в одну, то в другую сторону, оставшись в одних трусах на резинке. Когда зазвучала единственная в своем роде диско-песенка о торте, попавшем под дождь, он рывком снял трусы.

Дженни Уэнамейкер охватил ужас. Персоналу потребовалась целая минута, чтобы сообразить, что без вмешательства не обойтись. Когда несколько официантов бросились к Липпинкотту, чтобы укрыть его наготу скатертью, он наконец то опомнился и опустился на пол, дрожа с головы до ног. Скатерть его не устроила, он пытался выбраться из-под нее, заливаясь горючими слезами.

Глава восьмая

Врачиха частной клиники в Ист Сайде, в которую был доставлен Рендл Липпинкотт, потрепала пациента по руке. Липпинкотт лежал на койке со связанными руками.

— Как поживает мой голенький танцор диско? — спросила врач.

Липпинкотт был спокоен. Он с надеждой поднял глаза, услыхав от врача:

— Ни о чем не тревожьтесь, Рендл. Все обойдется.

Врач вооружилась шприцем и пузырьком с желтой жидкостью. Быстро наполнив шприц, она воткнула его Липпинкотту в локтевой сгиб. Тот закусил губу. Врач вынула иглу из вены и убрала в саквояж шприц, хотя он был одноразовым. Потом она провела ладонью по лбу больного.

— Все обойдется. — Доктор Елена Гладстоун захлопнула медицинский саквояж и направилась к двери.

Липпинкотт в тревоге проводил ее глазами. У двери она оглянулась и сказала:

— Прощайте, Рендл.

Эти слова сопровождались улыбкой. Взгляд Липпинкотта был полон смятения и страха. Она громко рассмеялась, тряхнула своими чудесными рыжими волосами и вышла.

В коридоре что-то заставило ее посмотреть налево. Перед столом медсестры стояли спиной к ней молодой белый мужчина и пожилой азиат — та самая пара, с которой она столкнулась этим утром у Элмера Липпинкотта. Она заспешила в другую сторону и скрылась за дверью.

Спустившись на два этажа, она нашла телефон-автомат и приготовила 35 центов.

— Говорит Елена, — сказала она в трубку. — Через пять минут он умрет.

Трубка вернулась на рычаг.

Медсестра никогда не лечила таких важных персон, как Липпинкотт. К тому же никто никогда не заглядывал ей в глаза так проникновенно, как это сделал худощавый темноволосый мужчина, улыбавшийся ей сейчас. Глаза его были похожи на темные омуты, они словно втягивали в себя все ее чувства, делали совершенно беспомощной. Она указала на дверь палаты Липпинкотта.

— Палата двадцать два двенадцать, — пролепетала она.

— Спасибо, — сказал Римо. — Я вас не забуду.

— Вы вернетесь? — спросила сестра.

— Ничто не сможет мне помешать, — ответил Римо.

Чиун усмехнулся.

— Когда? — не унималась сестра. — Прямо сейчас?

— Сперва мне надо сделать два дела, — сказал Римо. — А потом я вернусь, не сомневайтесь.

— Я работаю до двенадцати тридцати, а потом сменяюсь, — поведала сестра. — Я живу не одна, но моя соседка по комнате служит стюардессой в «Пан-Ам». Сейчас она то ли на Гуаме, то ли еще где-то. Так что у меня никого нет. Кроме самой меня. И того, кого я приглашу.

— Это меня устраивает, — сказал Римо, подхватил Чиуна под руку и зашагал с ним по больничному коридору.

— До чего странная страна! — сказал Чиун.

— Почему? — спросил Римо.

— Какое обожание! И это при том, что любой житель страны куда привлекательнее тебя и, безусловно, выше по умственным способностям. Почему же она влюбилась именно в тебя?

— Может быть, из-за моего природного очарования? — предположил Римо.

— Скорее, из-за умственной неполноценности, — буркнул Чиун.

— Ты ревнуешь, вот и все. Посмотри, у тебя позеленели от ревности глаза.

— Мне нет никакого дела до разных дураков, — отмахнулся Чиун.

В палате 2212 они застали Рендла Липпинкотта с простыней во рту. Судя по всему, он вознамерился сжевать ее до последней нитки. Римо вынул простыню у больного изо рта.

— Вы нас не знаете, — сказал он, — но мы работаем на вашего отца. Что произошло сегодня вечером?

— Простыни, — прохрипел Липпинкотт. — Они меня душат. На мне слишком много простыней... — Его безумные глаза шарили по комнате, часто мигая.

Римо взглянул на Чиуна. Щуплый азиат подскочил к кровати и освободил Липпинкотту руки. Тот немедленно сбросил с себя простыни и вцепился в ворот своего больничного халата. Его бескровные пальцы с мясом выдрали пуговицы. Он стянул халат и голый распластался на койке. Он затравленно озирался, как угодившая в западню крыса, помышляющая только о побеге.

— Мне тяжело... — со свистом вырвалось из его рта. — Тяжело!

— Теперь вам ничего не угрожает, — сказал ему Чиун и, повернувшись к Римо, тихо добавил: — Он очень опасно болен.

— Тяжело, тяжело... — снова затянул свое Липпинкотт. — Воздух... Меня расплющивает... Он отчаянно замахал руками.

— Что происходит, Чиун? — спросил Римо, беспомощно застыв в ногах кровати и рассматривая больного.

— Он находится под действием опасного препарата, — ответил Чиун. — Очень опасного.

Липпинкотт все размахивал руками, словно пытаясь разогнать тучу комаров. Из уголков его рта стекала слюна. Его бескровное лицо пошло пятнами, а потом побагровело.

— Что делать? — спросил Римо.

Чиун прикоснулся кончиками пальцев правой руки ж солнечному сплетению Липпинкотта. Тот не обратил на это внимания; казалось, он вообще не замечал, что в его палате находятся люди.

Чиун кивнул и взял Липпинкотта за левую кисть. Только что рубившая воздух рука замерла, словно угодила в смолу. Чиун взглянул на локтевой сгиб и пригласил Римо полюбоваться вместе с ним на след от иглы.

Затем Чиун выпустил руку Липпинкотта, которая вновь принялась рубить воздух. Седые пряди Чиуна пришли в движение. Сам он тоже не терял времени: его палец воткнулся Липпинкотту в шею. Руки больного по-прежнему молотили воздух, глаза вращались, слюна текла, но это происходило все медленнее. Наконец, Липпинкотт затих.

Чиун не убирал палец еще несколько секунд. Глаза больного закрылись, руки упали на кровать.

— В его тело попал яд, который действует на мозг, — сказал Чиун. — Все эти движения помогли яду достичь мозга.

— Можем ли мы что-нибудь сделать?

Чиун перешел на другую сторону койки.

— Надо прекратить доступ яда в мозг. После этого организм сам очистится от него.

Он снова вдавил пальцы в шею Липпинкотта, только теперь не слева, а справа. Липпинкотт уже спал; постепенно лицо его из багрового стало бледным. Чиун не убирал пальцы ровно 10 секунд, после чего наклонился над миллионером, чтобы воткнуть пальцы ему в левую подмышку. При этом он что-то шипел. Римо узнал корейское слово, означающее «живи». Чиун произносил его, как приказ.