Китайская головоломка - Мэрфи Уоррен - Страница 7

– Ты великолепно взобрался вверх по стене, папочка. И даже еще быстрее.

– Любой шмук может взобраться вверх, сын. – Чиун обожал это еврейское слово, означающее нечто среднее между придурком и дерьмом. И вообще, он очень часто и не всегда к месту вставлял в свою речь подобные словечки. Он набирался их от пожилых евреек, с которыми очень любил беседовать, находя общую тему для обсуждения: неблагодарность собственных детей и последовавшие за этим страдания.

Последней такой дамой была миссис Соломон. Они встречались каждое утро за завтраком в ресторане, выходившем на море. Она постоянно твердила о том, как сын отправил ее в Сан-Хуан отдохнуть, а сам не звонит, хотя весь первый месяц она просидела у телефона.

А Чиун признавался ей, что его сын, которого он так любил пятьдесят лет тому назад, совершил такое, о чем и рассказать было невозможно. И миссис Соломон в ужасе закрывала лицо руками, разделяя горе своего собеседника. Она делала это вот уже полторы недели. А Чиун все не соглашался поведать ей, что же это такое, о чем и рассказать невозможно.

Очень удачно, думал Римо, что никому не пришло в голову посмеяться над этой парочкой. Потому что этот смех мог бы закончиться серьезными повреждениями грудной клетки.

До этого однажды чуть было не дошло дело. Молодой пуэрториканец, убиравший се стола грязную посуду, грубо ответил миссис Соломон, когда она заявила, что эклеры были несвежими. Мальчишка был чемпионом острова в среднем весе среди боксеров-любителей и подрабатывал в отеле «Насьональ», ожидая, пока придет его время стать профессионалом. Однажды он решил, что больше не хочет быть профессионалом. Это было примерно в то время, когда он увидел, как стена стремительно надвигается на него, а блюдце с недоеденным эклером летит к морю.

Миссис Соломон лично заявила в полицию о молодом головорезе, который напал на милого, доброго, славного пожилого джентльмена. Чиун стоял рядом с самым невинным видом, пока санитары несли бесчувственное тело из ресторана в машину скорой помощи.

– Каким образом этот юноша напал на пожилого джентльмена? – спросил пуэрториканский полицейский.

– Кажется, он прислонился к нему, – ответила миссис Соломон. Именно так ей и показалось. В самом деле, не мог же мистер Паркс дотянуться до мальчишки через стол и бросить его в стену. Он ведь уже такой старый, что вполне может приходиться ей… ну, скажем, дядей.

– Я хочу сказать, что сначала услышала, как этот юноша фыркнул, а потом я увидела, ну, мне показалось, что он целует стену, а потом он опрокинулся на спину. С ним все будет хорошо?

– Он поправится, – ответил полицейский.

– Чудесно! – обрадовалась миссис Соломон. – Мой приятель тогда не будет переживать так сильно.

Ее приятель поклонился в традиционной восточной манере. Как это очаровательно! – восхитилась миссис Соломон. Такой вежливый, кто бы мог подумать, что он уже столько лет страдает оттого, что его сын сделал нечто такое, о чем и рассказать невозможно. Римо был вынужден прочитать Чиуну еще одну лекцию. Эти лекции участились с тех пор, как президент объявил о своих планах посетить коммунистический Китай.

Они сидели на берегу Карибского моря, и небо над ними стало сначала красным, потом серым, потом черным, и когда они почувствовали, что вокруг никого нет, Римо зачерпнул пригоршню песка и, пропустив его сквозь пальцы, сказал:

– Папочка, никого в мире я не уважаю так сильно, как тебя.

Чиун, одетый в белое кимоно, сидел молча, словно бы вдыхая свою суточную порцию соли из морского воздуха. Он ничего не ответил.

– Бывают времена, когда мне становится больно, папочка, – продолжал Римо. – Ты не знаешь, на кого мы работаем. А я знаю. И именно потому, что я это знаю, я понимаю, как важно нам не привлекать к себе внимания. Мне неизвестно, когда завершится этот курс переподготовки и мы разлучимся. Но пока ты со мной… Да, нам очень повезло, что этот мальчишка думает, будто поскользнулся. И в прошлом месяце в Сан-Франциско нам тоже повезло. Но ты ведь сам говорил, что везение дается человеку легко, но так же легко отбирается назад. Везение – самая ненадежная вещь в мире.

Волны размеренно бились о песок, и в воздухе начала ощущаться прохлада. Чиун негромко произнес что-то, что прозвучало как «клещи».

– Что? – не понял Римо.

– Кветчер, – повторил Чиун.

– Я не понимаю по-корейски, – сказал Римо.

– Это не по-корейски, но все равно подходит. Это слово использует миссис Соломон. Это существительное.

– Я полагаю, ты хочешь, чтобы я спросил, что оно означает?

– Это не имеет значения. Человек остается тем, чем он является.

– Ну, ладно, Чиун. Что такое кветчер?

– Я не уверен, что это можно точно перевести на английский.

– С каких это пор ты стал иудеем?

– Это идиш, а не иврит.

– А я вовсе и не приглашаю тебя исполнить главную роль в «Скрипаче на крыше», или в каком другом еврейском спектакле.

– Кветчер – это человек, который только и делает, что ноет и жалуется на судьбу, жалуется на судьбу и ноет по самому ничтожному поводу.

– Мальчишка из ресторана не сможет ходить без костылей еще много месяцев.

– Мальчишка из ресторана больше не будет невежливым. Я преподал ему бесценный урок,

– Урок заключается в том, что он должен держать себя в руках, когда на тебя находит одно из твоих настроений.

– Урок заключается в том, что старших надо уважать. Если бы молодых людей, уважающих старших, было больше, мир стал бы куда более спокойным местом. Это всегда было самой большой проблемой для человеческой цивилизации. Недостаточное уважение к старине.

– Ты хочешь сказать, что я не должен с тобой разговаривать так, как разговариваю сейчас?

– Ты слышишь то, что хочешь слышать, а я говорю то, что хочу сказать. Вот что я хочу сказать тебе.

– Возможно, мне придется прервать курс подготовки из-за всего, что произошло, – сказал Римо.

– Ты будешь делать то, что должен делать ты, а я буду делать то, что должен делать я.

– Но ты больше не будешь делать то, что сделал?

– Я приму во внимание твою болезненную реакцию на такой ничтожный пустяк.

– А те футболисты – тоже ничтожный пустяк?

– Если человеку очень хочется волноваться, он никогда не будет испытывать недостатка в поводах для этого.

Римо воздел руки к небу. Непробиваемое упрямство есть непробиваемое упрямство.

Чуть позднее зазвонил телефон. Вероятно, сигнал отбоя. Сигнал тревоги поступал до десяти раз в год, но, если Римо задействовали хотя бы один раз из десяти, это уже было много.

– Слушаю, – сказал Римо.

– Сегодня в девять вечера, в казино. Мама будет там, – произнес голос, и раздались гудки.

– Какого черта? – полувопросительно выругался Римо.

– Ты что-то сказал?

– Я сказал, что это стадо баранов ведет себя в высшей степени странно.

– Обычная американская манера, – счастливо объявил Чиун.

Глава пятая

Казино было похоже на большую гостиную, где в полумраке то тут, то там раздавались приглушенные возгласы. Римо прибыл ровно в девять часов вечера. Он смотрел на часы сорок пять минут назад и теперь хотел проверить, насколько точно его внутренние часы отсчитывают минуты. Сорок пять минут – идеальный срок для этого, поскольку они состоят из трех коротких периодов, служивших для Римо единицей исчисления времени.

Входя в казино, он глянул на секундную стрелку часов. Он ошибся на пятнадцать секунд. Неплохо. До Чиуна далеко, но все же неплохо.

На Римо был темный двубортный костюм, голубая рубашка и темно-синий галстук. Манжеты рубашки были на пуговицах – Римо никогда не носил запонок: лишний металл, болтающийся независимо от тела, сковывал его движения.

– Где самые маленькие ставки? – спросил Римо у пуэрториканца в смокинге, чей важный вид ясно показывал, что он здесь работает.

– На рулетке, – ответил тот и показал рукой на два стола у стены, окруженные группой людей, ничем не отличающихся от других людей вокруг других столов. Римо легко проскользнул сквозь толпу, по пути заметив, как по соседству орудует карманник, и привычно оценил технику его работы. Слишком дергается – никуда не годится.