Гены-убийцы - Мэрфи Уоррен - Страница 19

— Нет. Я в курсе всех экспериментов. Такого никто никогда не делал.

— А в другой стране? — не унимался Галлахан. — Вдруг его сделали коммунисты, а он сбежал?

— Нет. Мы — единственные в своем роде.

На какое-то время на складе воцарилась печаль. Души присутствующих остались непоколебленными, однако до них словно донеслось эхо того, чего не будет никогда. Все молчали.

— Эй, друзья! — вспомнил Галлахан. — В четыре утра во дворе на Альфред-стрит нас ждет итальянский ужин. Парня зовут Жирдяй Тони. Уж очень хорош, с жирком!

Сообщение было встречено одобрительным смехом. Шийла сказала, что четыре часа утра — самое правильное время для охоты на человека.

— А как насчет китайца? — спросил бухгалтер.

Это вызвало новые шутки: откуда он — из Кантона или из Шанхая, ведь это разные китайские кухни. Однако Шийла, у которой было больше, чем у остальных, опыта как у особи нового вида, уловила в себе сильнейшее из чувств, доступных зверю.

Этим чувством был страх.

Инстинкт подсказывал Шийле, что человек, тонкокожее существо с дряблыми мускулами, человек прямоходящий, отличающийся медлительностью, живущий стаями и занимающийся строительством именно для того, чтобы оградить свою худосочность, стал властелином мира не по случайности, а благодаря своему превосходству.

Да, Шийла могла напасть со своей стаей на отдельную особь, но отдельные особи всегда подвержены нападению. Разве самки человека не слабее самцов? И дети до пятнадцати лет. Человек, переваливший через сорокалетний рубеж, начинает утрачивать даже прежнюю силу.

Однако люди правят миром, а звери сидят в клетках, чем доставляют удовольствие зевакам.

Нет, старик опасен. Все не так просто, как кажется Галлахану.

По какой-то причине — Шийла объясняла это инстинктом, унаследованным от тигра-людоеда, — она опасалась тщедушного старичка-азиата даже больше, чем молодого мужчину. Галлахан передал слова съеденной Тьюмалти о том, что азиат очень стар. Однако он запросто поднял молодого по лестнице.

Когда она думала о старике, ее охватывал страх, похожий на отдаленный рокот барабанов и еще какой-то шум.

После трансформации она не видела снов. Однако на складе, пока все ждали начала охоты в квартире миссис Тьюмалти, ей приснился сон, хотя она не засыпала.

Это походило на галлюцинацию. В ней были запахи и звуки. В конце длинной-предлинной долины стоял человечек, казавшийся лакомой добычей.

Однако он не был таковым. Он был спокойнее тех, кого они задрали. Он был самым совершенным из всех людей, посланным своим видом, чтобы покончить с Шийлой и ее породой.

Китайский обед? И думать забудьте!

Она все еще надеялась, что стае удастся сохранить одного из двоих хоть молодого, хоть старого — на развод. Однако она не исключала, что им придется отказаться от такой роскоши.

В квартире на верхнем этаже дома миссис Тьюмалти Чиун хлопнул Римо по руке. Темнело. Три вечера подряд Чиун наводил в комнате какай-то хитрый порядок.

— Не расчесывай раны, — сказал Чиун.

— Значит, я вообще не должен к себе прикасаться. Здорово мне досталось!

— Царапины! А болит потому, что заживает. Мертвые не ведают боли, в отличие от живых.

Чиун снова шлепнул пациента по руке.

— Чешется!

— Отвратительно! — скривился Чиун. — Стыд-позор!

Римо знал, что Чиун имеет в виду не то, что у него чешутся раны. Последние семь часов, те есть все время с тех пор, как у Римо восстановилась способность соображать и верно понимать звуки и слова, Чиун без устали твердил ему, какой это позор для человека, имеющего отношение к Синанджу, — получить этакую трепку.

По словам Чиуна, ему самому было непонятно, зачем он так старается поставить Римо на ноги.

— Чтобы ты опять меня опозорил? Знаешь ли ты, что едва не позволил себя убить? Тебе это известно? Мы не теряли Мастера на протяжении девятисот лет? Тебе все равно, что будет с моей репутацией?

Римо пытался возразить, что столкнулся с небывалым противником, однако Чиун ничего не хотел слышать.

— Ты хотел погибнуть? Хотел сыграть со мной злую шутку? Почему? Я скажу тебе, почему...

— Но, папочка... — слабо отбивался Римо.

— Тихо, — оборвал его Чиун. — Ты хотел так поступить со мной из-за моего снисходительного характера. Я согласился расстаться с центрифугой, которую мечтал привезти домой, в Синанджу, как образец волшебства белых. Раз я согласился, причем с готовностью, ты вообразил, что можешь умереть и тем нанести мне сокрушительный удар. Кому какое дело? Пускай ласковый, щедрый, любящий, достойный глупец Чиун войдет в историю как «Тот, кто потерял ученика».

— Но...

— Я проявлял излишнюю снисходительность. Излишнее благородство. Я был готов отдать все без остатка. А взамен получаю беспечное отношение к плодам своих усилий. А все почему, почему? Потому, что я слишком щедр.

Выражаясь твоим языком, я — слабохарактерный человек. Безвольный! Славный Чиун, ласковый Чиун, милый Чиун! А окружающий мир только того и ждет, чтобы воспользоваться его мягкотелостью.

Чиун в очередной раз шлепнул Римо по руке, готовившейся расчесывать рану, и умолк. Римо знал, что гнев разобрал Чиуна только после того, как он, Римо, пришел в сознание и смог говорить. Он помнил ласковые, утешительные речи, доносившиеся до него в бреду, пока Чиун лечил его травами.

Его спасли самые умелые руки из всех, способных убивать или исцелять.

Западным докторам было неведомо то, что знали в Синанджу: убивает не столько сама рана, сколько внезапность ее нанесения или множественность ран. Человеческий организм обладает способностью к самовосстановлению.

Одна болезнь или повреждение одного органа устраняется самим организмом, если у него хватает времени, чтобы отреагировать.

Лезвие, проникающее в мозг, убивает. Однако если это проникновение займет целый год, то мозг успеет образовать вокруг лезвия оболочку, он примет лезвие, попытается либо отторгнуть его, либо сжиться с посторонним телом. Если чудесному человеческому организму приходится отзываться на травму слишком быстро, то дело обстоит худо. С двумя вторжениями одновременно организм тоже не справится. Вот почему вскрытия показывают то, что Синанджу известно и без них: для того, чтобы умереть, человек должен получить множественные ранения или поражения нескольких органов. Это знание лежало в основе медицины Синанджу. Лечение состояло в том, чтобы позволить организму справляться со своими бедами по очереди. На это был нацелен каждый сеанс массажа, каждый травяной отвар.

Чиун, пользуясь помощью Римо, когда тот приходил в сознание, лечил сначала одно, а потом принимался за другое.

Великая тайна лечения людей заключается в том, что выздоравливают не сами люди, а их тела. Хорошее лекарство и операция просто мобилизует человеческий организм, чтобы он сделал то, на что запрограммирован: помог самому себе.

Благодаря натренированной за долгие годы нервной системе тело Римо справилось с этой задачей лучше, чем это вышло бы у любого другого человека на земле, за исключением самого Чиуна, правящего Мастера Синанджу.

Поэтому Римо выжил. Однако наступала ночь, а с ней — опасность. Римо задавал себе вопрос: к чему так тщательно готовится Чиун?

Глава 7

Жирдяй Тони получил отсрочку приговора: вместо него Шийла Файнберг и ее тигриное племя решили сперва приняться в четыре утра за Римо и Чиуна.

Пропахшая отбросами улица в бостонском Саут-энде была мертвенно тиха.

Шийла и ее стая целый час бесшумно бродили вокруг дома миссис Тьюмадти, неуклонно сжимая кольцо.

В квартире на верхнем этаже Римо с любопытством наблюдал за приготовлениями Чиуна. Хитроумный азиат оторвал от кухонной табуретки деревянное днище и вручную разломал его на четыре одинаковые дощечки. Потом он воткнул в середину каждой дощечки по кухонному ножу и подвесил дощечки на веревочках в каждом из четырех окон квартиры, так, чтобы острие ножа касалось стекла.