Деревня Цапельки, дом один - Демыкина Галина Александровна - Страница 5

— Ну иди бери, — ответила Алёна. — Я не пойду. Да заходи завтра!

— А то…

Алёна взяла с сундука свёрнутое вчетверо пёстрое одеяло, постелила на лавке, свернулась калачиком. Глаза сами закрылись, заходили перед ними деревья, кусты, гладкая жёлтая вода бочажка…

— Ты, баушк, посуду-то не мой. Вот я встану…

— Ладно, ладно, куда ж я без тебя, помощь ты моя неусыпная!..

Глава VI. Борька

Алёна во сне вспомнила: у неё братик! И сразу села:

— Баушк! У меня ведь братик!

— Знаю, знаю.

Бабушка как раз ставила самовар, лучинки в трубу подбрасывала.

— Как же ты узнала?

— Да отец заезжал, пока ты по лесу-то бегала.

— Ой, папка! За мной заезжал?

— Нет, Алёнушка, в колхоз, по делу. Ведь вот скоро наши Цапельки в вашу деревню переедут. Слышала?

— Ага. А как? Как переедут-то?

— А так. Разберут дома по брёвнышку, перевезут. А чтоб не спутать, где какому бревну лежать — которому вверху, которому внизу, — краской номера напишут: первое, мол, второе, третье…

— И ты, баушк, переедешь?

— Не знаю. Жаль мне. Плохи ли наши Цапельки?

— Хороши, баушк. Я уж привыкла.

— А всё домой тянешься.

— Я, баушк, не тянусь. Я братика поглядеть хочу. Поиграть с ним.

— Ещё ой как наиграешься! Это ведь тебе не кукла, — и кивнула на кровать, — вот лежит и лежит, помалкивает.

Алёна встала с лавки, одеялко сложила, взяла в руки голыша. Был бы он её голыш, ох она б его и любила! А то он и хороший, а глаза вроде бы сердитые.

— Баушк, а как его назвали?

— Братика-то? Борисом.

— Ой!

— Чего ты?

— И голыша тоже Борькой зовут! Баушк, а он на кого похож?

— Да ить я не видела.

— Баушк, а у него глаза не сердитые?

— Ой господи! Что ты говоришь такое!

— А вот у Борьки моего… Баушк, я пойду его Тане отдам.

— Ну иди.

Алёна вышла. На улице уже не жарко. Солнышко хоть и не закатилось ещё, а светит в полсилы. Подошла Алёна к Таниному дому, а Таня на лавочке под окном сидит.

— Чего несёшь Борьку? Надоел?

А сама отвернулась, не глядит на Алёну.

— Да нет, наигралась уже.

— Ну давай. Ябедничать-то не стыдно?

— Неужели Женька сказал?

— А то кто же! Я спросила, он и сказал.

— Женька никогда не врёт! — обрадовалась Алёна. — Он ни вот столечко не соврёт!

— А тебе, — сказала Таня и сердито поглядела, — а тебе секрет никакой доверить нельзя.

— Нет, можно! — обиделась Алёна. — Нет, можно, можно! А что это за секрет — бабушке врать. Она у меня хорошая.

— У меня не хуже твоей, — ответила Таня. — А раз обещала не говорить…

— Так ведь моя бабушка твоей бабушке не скажет.

— «Моя бабушка», «твоя бабушка», — передразнила Таня. — А вот Женька бестолковый говорил громко, моя и услышала. Теперь меня завтра на покос не берёт.

— Куда?

— На покос. Сено ворошить.

— И я хочу.

— Ступай. Мне-то что!

Таня снова отвернулась, стала голыша Борьку на лавочке усаживать, разговаривать с ним, будто Алёны здесь и нет совсем.

— Ну что, дурачок, соскучился у чужих-то людей? В гостях хорошо, а дома лучше. Верно? Не мыли небось тебя? Не кормили?

— Кормила его бабушка, — сказала Алёнка, и голос её дрогнул.

А Таня опять:

— Ну не беда, сейчас сварим кашки…

«Кашки»! А сама дочку в лес к волкам отвела… Алёна постояла, постояла и пошла домой. И так-то ей обидно! Эта девочка Таня… И отец вот приезжал — не дождался. Домой не берёт. А почему? Потому что никто её не любит.

Села Алёна на крыльцо, голову в ладошки опустила.

Вышла бабушка из избы, села рядом:

— Ты чего пригорюнилась?

— А ты меня любишь, баушк?

— Ой ты светик мой! А как же?

— Я, баушк, у тебя жить останусь. Насовсем. И всё-то время буду тебе помогать. И полоть, и поливать, и поросёночка кормить.

— Заскучаешь, — улыбнулась бабушка. — Ведь купаться-то на плотину я не бегаю.

Алёна покраснела.

— Я, баушк, и купаться-то не люблю. И плавать не научилась.

— Ну и ладно. А завтра на покос пойдём. И бадеечку дорогой прихватим. Да?

Алёна поднялась со ступеньки, обняла бабушку за голову так, что бабушкин старенький платок на затылок съехал.

Глава VII. Встреча

Утром бабушка подняла Алёну рано:

— Вставай потихоньку. Сбираться будем.

Алёна умылась в сенях у рукомойника, белые волосы частым гребнем пригладила.

— На? вот платочек. Наденешь потом, — сказала бабушка. — И платье с длинными рукавами бери, руки-то не обгорели бы.

— Да что ты, баушк, я ведь и так всё по солнышку.

— Слушай меня, уж я знаю.

Поели они, попили молока — и в путь. Бабушка кошёлку с собой взяла — яиц положила, картошки, огурчиков. И вот уж шагают по лесной дорожке, которая от огородов к лугу ведёт.

— В малинник-то свернём? — спросила бабушка.

— Свернём.

И у той знакомой ёлочки; что с Алёну ростом, повернули направо.

Немного и прошли, а лес уже будто другой — кустистей, чаще.

Алёна побежала вперёд, оглянулась и увидела: тут вчера малину брала, а тут полянка, та самая… А отсюда, из малинника, Женька выломился, перепуганный. Ну так и есть! Вот она, бадеечка, стоит под кустом. Обрадовалась Алёна. Заглянула в ведёрко, а там… Может, почудилось? Яблоки! До половины…

— Баушк! — позвала шёпотом.

Та не услышала. Алёна протёрла глаза, снова заглянула. Яблоки!

— Ой! — закричала она и бросилась бежать, не разбирая дороги. Набежала на кого-то, обрадовалась сперва. — Бабушка! — А потом глянула вниз — сапоги. Так и застыла.

Здоровенные сапоги, мокрые от росы. Брюки в полоску, старые. Синий пиджак. Подняла голову, а прямо над её головою — белая борода.

Глава VIII. Младший

Рванулась Алёна, а дед держит за руки, не отпускает:

— Не вертись, не вертись. Где бабушка?

— А вот я, — говорит бабушка. — Что ты мне девчонку напугал? Гляди — побелела вся.

— Это она меня напугала. Вылетела из малинника, как птица! — засмеялся дед. Засмеялся он не страшно, только зубов у него не было. А лицо широкое, глаза светлые, будто повыгорели.

— Давно ли ты птиц стал пугаться? — улыбнулась бабушка и протянула ему сухонькую руку. — Ну здравствуй. Когда прибыл-то?

— Три дни уже тут.

— Ох и шатун, ох и шатун ты! — покачала головой бабушка. — Нашёл чего?

— А то ж! Такие саженцы привезут — прямо охнешь да сядешь!

Вот оно что, они знали друг друга — бабушка и этот старик. И теперь говорили про своё.

— Так и бросишь Цапельки? — спрашивал дед.

— А как быть? Одна во всей деревне останусь?

— Зачем одна. Я-то что — не человек? Ведь сад здесь будет, понимаешь? Работы сколько! Зато и благодать какая!

Лес поредел и вдруг — вот диво-то! — вместо берёз за малинником стали видны яблони. А на них красные и белые яблоки. А на яблоках — солнце. Где солнце, а где тень. Яблоки плотно-плотно к ветке притиснуты, так и жмутся, прямо боками толкаются. И не блестят, затуманены, будто пала на них роса.

А дальше — вишенье. Как огонёчки красные, как фонарики на ветках понавешаны.

А трава под деревьями высокая, нескошенная, и в траве тоже будто фонарики. Это вишня да красные яблоки нападали.

А над садом — небо. И такая тишина… А пчёлы — вж-вж! — так и шныряют туда-сюда. Брюшки у них жёлтые, пушистые и лапки тяжёлые от пыльцы. Никогда, ну никогда не видала Алёна такого чудесного сада!

Но это ещё что! За яблонями виднелась крыша дома. Серая крыша из щепы, окошечко на чердаке. А вот и вся избушка из кустов выглянула — старая, приземистая, серая.

Алёна всё не могла понять, чем она на другие не похожа. В деревне ведь тоже бывают старые избы, осевшие. А эта чем-то не похожа. Она старее всех, вот что. Потом ещё заметила: возле деревенских домов всегда площадочка притоптана, а здесь — лесная поляна. Трава почти не смята, былинки прямо на крыльцо лезут и по завалинке в окно. Алёна даже нагнулась — поглядела, не на курьих ли ножках дом стоит.