Дело о черном вороне - Кузнецова Наталия Александровна - Страница 28

Оставив ведро со шваброй в кладовке, Лешка пробежала мимо столовой, двери которой были широко открыты. У окна стоял Василий Трофимович. Что-то в нем было не так, как всегда. Лешка непроизвольно затормозила и пригляделась. Вот оно что! Садовник стал выше ростом.

И ноги сами привели ее в столовую. Она оглядела Василия Трофимовича с головы до ног. Так вот почему он подрос! Садовник был не в стоптанных рабочих тапках, как обычно, а в туфлях на толстенной подошве и каблуках, и еще от него пахло туалетной водой. А в руках он держал… знакомый потрепанный паспорт. Интересно знать, как он у него оказался?

— Ой! — воскликнула Лешка, указывая на паспорт. — А Николай Иванович его обыскался! Где вы его нашли?

— С полу поднял. — Василий Трофимович указал пальцем под подоконник.

Это было странно. Они же здесь осмотрели все, от зоркого взгляда ее брата паспорт на полу укрыться не мог никак. Да и Татьяна, хоть и отказалась наводить в их комнатах порядок, здесь это делала регулярно.

Лешка еще раз внимательно оглядела Василия Трофимовича и, подойдя ближе, незаметно померилась с ним ростом. На каблуках он был гораздо выше её, значит, и Никите мог показаться высоким. Вот вам и еще один подозреваемый. Кстати, сегодня днем он куда-то отходил, может быть, ездил за кредитом? И вчера выходил за ворота. Мог сделать это, чтобы обеспечить себе алиби, а потом вернуться назад через лаз. А был ли он здесь тринадцатого? Спрашивать об этом не у кого и некогда.

Лешка потянула носом и капризно сказала:

— Что-то здесь табаком пахнет, а у меня на него аллергия. Вы, случайно, не курите?

— Не курю и не пью, — ответил Василий Трофимович и тоже принюхался. — Ничего такого не чувствую. — Затем посмотрел на часы и подал Лешке паспорт. — Отдай его, пожалуйста, Тамаре Петровне, а то я спешу.

И пошел к выходу. Лешка с отчаянием смотрела ему вслед. Если садовник и есть злой оборотень-похититель, а всякое может быть, то запросто сейчас исчезнет вместе с полученным кредитом, и где его потом искать? Не напрасно же он так приоделся? Правда, Ромка сказал, что чаще всего слуги остаются вне подозрений, но сам считал преступником Николая Ивановича, и даже Григория Михайловича чуть было не заподозрил.

Лихорадочные мысли, зародившись в Лешкиной голове, тут же оформились в окончательное решение: садовника надо задержать во что бы то ни стало!

А он уже миновал коридор. Но не хватать же его за руку! Лешка заметалась, зачем-то забежала на кухню. У плиты над кастрюльками колдовала Татьяна. Но девочку привлекла не кухарка. Под блестящим столом в углу она заметила коробку черного цвета. А на столе стоял оставшийся от обеда наполовину полный кофейник.

План созрел моментально. Незаметно для кухарки Лешка сдвинула кофейник на самый край стола и выглянула в коридор. Василий Трофимович уже выходил во двор.

И тогда, заглянув под стол, Лешка завопила так, будто ее режут:

— Аа-аа-а!

— Кто там? — воскликнула Татьяна. — Кто? — Но сама и не подумала сдвинуться с места.

На это Лешка и рассчитывала, но на всякий случай повторила свой ор.

— Там… Там… Аа-а-а!

И достигла своей цели. Встревоженный садовник вернулся назад и влетел на кухню.

— Чего ты орешь? Что случилось?

— Там!.. — тыча рукой под стол, продолжала вопить Лешка. — Там кто-то сидит! Черный, страшный.

И поскольку обладала богатым воображением, то легко представила себе, что под столом действительно сидит мрачное, черное, с красными глазами отвратительное существо — само воплощение зла, и со всей возможной убедительностью добавила:

— Оборотень.

Хмыкнув, Василий Трофимович нерешительно нагнулся, еще миг — и темно-коричневая жидкость залила его спину. Стеклянный кофейник с глухим стуком ударился об пол и разлетелся на мелкие осколки.

Лешка стало жалко дорогую вещь, но истина требовала жертв.

— Ты что, обалдела? Никого там нет! — еще громче, чем она, заорал садовник, стряхивая с лысины кофейную гущу.

— Я… Я испугалась. Простите, пожалуйста, — залепетала Лешка. — Вы снимите рубашку, я ее замою. Прямо тут, прямо сейчас, не волнуйтесь только, следов не должно остаться.

— Замоешь, как же! Ее стирать теперь надо, а я спешу.

Тем не менее мокрую одежду он с себя снял и сунул шею под кран, выставив на Лешкино с Татьяной обозрение голую спину без единой царапины.

Лешка схватила с крючка кухонное полотенце.

— Вот, вытритесь, — а сама замерла в ожидании, когда Василий Трофимович распрямится, чтобы посмотреть на него еще и спереди.

Но на груди садовника, равно как и на плечах, не было ни одной Аечкиной метки.

— Простите, пожалуйста, — совершенно искренне сказала Лешка.

Садовник только рукой махнул. Привлеченная криками, на кухню вбежала Тамара Петровна и грозно вопросила:

— Татьяна, опять ты шум подняла?

— А вот и нет. Не одной мне оборотни мерещатся, — в голосе кухарки слышалось явное злорадство.

— Извините, я нечаянно. Я… Я сейчас соберу. — Лешка бросилась в кладовку за веником и шваброй, а когда вернулась, Василий Трофимович уже ушел.

Лешка подняла на Тамару Петровну виноватые глаза, нагнулась к осколкам кофейника и разлитому кофе и забормотала:

— Я сейчас, быстренько, сейчас, я все объясню.

— Не расстраивайся, пойдем ко мне, Татьяна сама все уберет, — с неожиданной теплотой сказала экономка и, обняв девочку за плечи, вывела ее назад в коридор.

— Паспорт Николая Ивановича нашелся. Вот он. — Не зная, что и сказать в свое оправдание, Лешка полезла в задний карман шортов и протянула документ Тамаре Петровне.

Женщина взяла у нее бордовую книжечку.

— И где ж он был? Я его всюду искала.

— Василий Трофимович на полу нашел в столовой, под подоконником. Макс говорил, что там его и оставлял.

— Макс-то? Он скажет. Ну что ж, нашелся и ладно, пусть пока у меня полежит. — Тамара Петровна раскрыла видавший виды паспорт, вгляделась в фотографию Николая Ивановича и подумала вслух: — Не то ему еще раз поверить? Обещал мне больше не пить. А такой человек в доме нужен, за орошением следить некому, Василий Трофимович в технике ничего не смыслит, а этот все умеет. Да только хозяев беспокоить не хочется, не о том у них сейчас голова болит. Я даже не звоню им, боюсь спрашивать, что там да как.

— А разве Гарик не сказал вам, что Яночке не требуется операция?

— Да что ты говоришь? — Тамара Петровна оперлась рукой о стену и прикрыла глаза. — О-ох! Ну надо же, даже голова от радости закружилась. Гарик, негодник, никогда ему не прощу! Почему ко мне сразу не прибежал? Знает ведь прекрасно, что у меня после их отъезда каждый день сердце заходится.

Лешка взяла ее под руку.

— Ему мама недавно звонила, он сразу же вас позвал, но вы куда-то отходили, а он сразу на что-то отвлекся. И еще она ему сказала, что у Яночки со временем болезнь может совсем пройти. Так бывает.

— Ну, слава богу. Я ведь четырнадцать лет с ними, с рождения Гарика, у них еще и денег-то особых не было, и радость, и горе вместе делили, и до сих пор все беды общие. Погоди, идем ко мне, я тебе сейчас все покажу.

Продолжая говорить, Тамара Петровна увлекла девочку в свою комнату, усадила на диван, вручила фотоальбом с ромашкой на глянцевой обложке и сама села рядом, рассчитывая на продолжительное общение. И хотя Лешке не терпелось поскорее сбежать, чтобы рассказать ребятам о найденной в вольере важной улике, ничего не оставалось делать, как сидеть и листать пластиковые страницы. То была самая обычная семейная летопись: таких альбомов Лешка за последнее время насмотрелась достаточно.

Вот Гарик и Яночка в младенчестве: отличить одного голопузика от другого можно только по датам на снимках, а вот уже шестилетний малыш прижимает к себе сестренку в розовых ползунках. А вот здесь Гарик на английской лужайке, еще на одной страничке Яночка у водопада, совсем недавний снимок, значит, она и сейчас такая: с пухлыми губками и неожиданно серьезным взглядом больших карих глаз. Далее следовали их отец с матерью, сама Тамара Петровна с Яночкой и Гариком на коленях. По всей видимости, своей семьи у этой женщины не было, и всю себя она отдавала чужим детям.