Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. (выборочно) - Осеева Валентина Александровна - Страница 9

Жизнь пошла по-новому. Один человек ушел из дому, а семья осиротела. За столом пустовало место, не вздрагивали половицы от тяжелых отцовских шагов, на дворе не слышался голос хозяина. Мать постарела, осунулась, сняла с окон нарядные занавески, убрала со стола скатерть. Думая об отце, она устало покрикивала на младших детей или, сидя на лавке и покачиваясь из стороны в сторону, тихонько причитала:

— Ушел мой голубчик, ушел мой милый…

Ленька подсаживался к ней, неумело утешал ее, обнимал за шею:

— Ну ладно тебе… Говори, чего делать-то, а, мамка? Воды принесть иль дров наколоть?

Отцовскую куртку Ленька носить не стал, а аккуратно сложил рукав к рукаву, отдал матери и сказал при этом так же, как отец:

— Убери. Не в гостях я.

Работы у него стало много. Утром, торопясь в школу, он окидывал хозяйским глазом двор.

«Солому внесите, а то дожди намочат», — наказывал отец.

Солома все еще не была внесена. Скотина растаскивала ее по двору, втаптывала в грязь.

— Николка, — кричал Ленька младшему брату, — переноси солому помаленьку! Я приду, сам докончу.

Николка лениво почесывал затылок.

— Кому говорю?! — кричал Ленька, хлопая калиткой.

В школе он слушал невнимательно, нетерпеливо ждал конца урока; по стеклам барабанил дождь, в хозяйственных заботах расплывались мысли:

«Поглядеть бы, на чердак слазить, не протекает ли крыша где…»

Татьяна Андреевна вызывала его к доске. Ленька тер лоб и не мог вспомнить заданного урока.

— Не выучил? — мягко спрашивала учительница.

— Учил, — отвечал он грустно, — да перезабыл, видно.

После школы до самого вечера Ленька возился во дворе: таскал солому, лазил на чердак, с грохотом сбрасывал оттуда доски и, вооружившись топором, полез на крышу сарая. На шум из избы выбежала мать:

— Батюшки мои! Никак, сарай разгораживает! Да ты что делаешь? Кто за тобой чинить будет?

— Сам починю! Перепрели ведь доски-то… Новые ставить надо, — пробурчал Ленька.

— Слезай, тебе говорю! Одних штанов передерешь бог весть сколько!

Ленька обиженно швырнул на землю топор, сложил доски и ушел в избу.

«На отца небось не кричала бы…»

И тихо огрызался, когда мать выговаривала ему, что он берется не за свое дело, а вот забить в сарае дырку, чтоб не выскакивал оттуда поросенок, — это его допроситься нельзя.

— Все только о поросенке думаешь, а что двор разваливается, так ничего?

Ученье шло плохо. Вечером, положив голову на раскрытую книгу, усталый от хозяйских забот, Ленька крепко засыпал, и снился ему обновленный двор, с новыми крашеными воротами, где он, большак Ленька, встречает вернувшегося отца.

А в школе, держа перед собой его тетрадку, Татьяна Андреевна хмурила густые темные брови и, пытливо глядя ему в глаза, говорила:

— Ленишься ты, что ли? Не стыдно тебе, Леня?

Захрустела на зубах сладкая, подмороженная рябина. Застыла обледенелая земля, вытянулись и побелели голые кусты. Ночью выпал снег. Село стало ослепительно белым, праздничным. И у Леньки на душе был праздник. Он шел с почты, пряча за пазухой нераспечатанное письмо. Это было первое письмо от отца, и Ленька торопился домой, чтобы прочитать его вместе с матерью.

Из-за угла выскочил соседский Генька и, вытащив из-под полы что-то длинное, завернутое в мешок, таинственно сообщил:

— Ружье достал. Зайцев стрелять пойду.

— Зайцев? — Ленька усмехнулся. — Да их и нету нигде сейчас.

— Нету? — Генька нагнул голову и зашептал ему на ухо: — Куда ни повернись — зайцы!

— Да на что они тебе? — удивился Ленька.

— Как — на что? Мясо есть будем, а из шкуры шапку сделаю!

— Шапку? — переспросил Ленька, припоминая, что отец тоже собирался пойти на зайцев, чтобы делать ребятам шапки.

— Ну да, шапку! — обрадовался Генька. — Что ни заяц, то шапка! Пойдешь?

— Ну тебя… — засмеялся Ленька. — Что мне, делать, что ли, нечего? Вот от отца письмо пришло! — похвалился он, ощупывая конверт.

В письме отец обращался к Леньке, как к взрослому, называя его большаком. Читая, Ленька кивал головой и вставлял от себя: «Ладно!»

Он гордился, что отец доверял ему и надеялся на него. Описание первых боев, в которых уже участвовал отец, наполняло Леньку гордостью.

«Будем бить до последнего конца», — писал отец.

«Точно», — сжимая кулаки, отвечал ему Ленька.

Мать слушала письмо, собрав вокруг себя всех детей. В письме отец спрашивал про каждого, называя Нюрку Анной Павловной. Анне Павловне было три года. Она чмокала пухлыми губами, терлась об юбку матери и заглядывала ей в лицо. Двух девочек-двойняшек звали в семье общим именем Манька-Танька.

Беленькие курносенькие двойняшки всюду ходили, держась за руки, ели из одной миски, тихо играли за широкой кроватью, шепотком о чем-то советуясь друг с другом. Плакали они и смеялись тоже вместе. Стоило одной засопеть носом и всхлипнуть, как другая широко раскрывала глаза и разражалась громким плачем.

Глядя друг на дружку, они могли часами выть на всю избу. И теперь, не сводя глаз с матери, они как будто только и ждали знака, чтобы присоединить к ее слезам свой дружный рев. Восьмилетний Николка, старший после Леньки, услышав свое имя, ежился от смущения и виновато косил по сторонам голубыми глазами.

— Разрюмился! — презрительно бросил ему Ленька. — Только и умеешь, что хныкать.

Он был недоволен, что Николка мало помогает ему в хозяйстве и лениво выполняет его приказания. Слушая письмо, мать всплакнула, а двойняшки залились громким плачем. Чтение было прервано; Ленька схватил обеих сестер, посадил их на колени и, топая ногами, загудел на всю избу:

— Ду-ду-ду! Поезд идет!

Двойняшки, подпрыгивая, стукались лбами. Плакать им было некогда. Подкинув несколько раз, Ленька поставил обеих на пол и снова принялся за чтение письма. После этого он долго ходил по избе, обдумывая все свои дела и чувствуя необходимость сейчас же, немедленно проявить себя большаком и хозяином.

— Что ты как маятник, прости господи! — сердилась мать.

— «Маятник, маятник»!.. — ворчал Ленька, выволакивая из-под лавки старый ящик с пыльными прошлогодними валенками. — Зима на дворе — вот что!

— Сама знаю, что зима, — вздыхала мать, перебирая вместе в Ленькой смятую старую обувь. — Давно ли отец покупал? Не напасешься на вас!

Ленька вытащил дратву и неумелыми руками пытался чинить перепрелый войлок.

— Шапки у Николки нету… Прошлогодняя износилась совсем. В чем ходить будет? — задумывалась мать.

— Найдем! — хмурился Ленька и, забравшись на печь, долго сидел, обхватив руками острые коленки.

«Что ни заяц, то шапка, — вспоминались ему Генькины слова. — Пойти надо», — решил он, прикрывая ладонью тяжелые веки.

На последнем уроке Татьяна Андреевна подошла к Лене и сказала:

— После обеда зайди ко мне домой.

Идти Леньке не хотелось. Еще на той неделе с большим трудом выволок он из сарая тяжелый ящик с гвоздями и инструментами, отобрал в сарае годные доски и отточил топор. Сделал он это потому, что в своем письме отец писал: «Кончится война… Вернутся домой люди. Сядем мы с тобой, Ленька, на трактор и промчимся мимо наших ворот в колхозное поле…»

Ленька представил себе отца в военной одеже, гордо восседающего на тракторе, и озабоченно оглядел свои ворота… Обитые дождями доски почернели и перекосились, посредине зияла черная дыра…

«Как же, промчишься мимо таких ворот! Починить бы их надо…» — подумал Ленька и побежал отбирать доски. Теперь уже несколько дней доски валялись посреди двора, рядом были брошены топор и рубанок, а около крыльца мокли под дождем гвозди…

Мать, натыкаясь на ящик с гвоздями и разбросанные по двору доски, сердилась на Леньку:

— Бессовестный! Людям пройти нельзя! На безделье дела себе ищет. Никакого покоя нет от тебя!

Ленька молчал и не сдавался. Ходил советоваться к кузнецу, лазил с топором и гвоздями, засорял двор стружками. Отрываться сегодня от работы ему не хотелось, да и боялся он идти к Татьяне Андреевне, так как сам знал, что с учебой у него неладно. Но делать было нечего.