Обыкновенные девчонки (сборник) - Ильина Елена Яковлевна - Страница 141

Все работало в полную меру сил и напряжения — штабы, связь, тылы… Это была настоящая школа боевой выучки.

Гуля трудилась без устали — таскала на руках «раненых», делала им перевязки, и все это так осторожно и тщательно, как будто и на самом деле могла причинить боль.

В немногие минуты отдыха ее как-то особенно манили к себе лесные поляны с их запахами трав и цветов. От их крепкого настоя, казалось, можно было опьянеть. И представлялось чем-то невероятным, что этой горячей, душистой, родной земле могли угрожать смерть и запустение…

Часто по ночам, лежа в палатке и вдыхая лесной, чистый воздух, насыщенный запахами трав, листьев, земли, Гуля не спала и все думала, думала… Перед глазами вставали пытливые, благодарные глаза бойцов. Да, бойцы принимают концерты замечательно, но покоя не давала забота: где найти новые песни, новые стихи и рассказы, такие, чтобы поддерживать у людей бодрость духа?

Ведь что греха таить: нет-нет, а прокрадется в сердце грусть, и не так-то легко с ней справиться. Гуля это знала по себе. Иногда такая тоска возьмет по своим, особенно по Ежику, что, казалось, сил нет терпеть.

Подолгу не спалось в такие ночи. Тысячи мыслей, воспоминаний теснились в голове.

Вот перед ее глазами встает костер на вершине Аю-Дага, Медведь-горы. Непроглядная ночь, лес, где на каждом шагу ее подстерегает держидерево. Как будто вчера все это было.

И вот она опять в лесу. И опять ночью. Только это другой лес, другая ночь, другое время. Война… Неужели в стране идет война?! Сейчас так тихо в лесу. С вечера все куковала кукушка. Гуля спросила, сколько лет ей жить осталось, попробовала сосчитать, но кукушка замолчала. «Может быть, ничего не осталось? — кольнула мысль. — Нет, нет! — строго оборвала себя Гуля. — Это все глупости, бабьи сказки. Буду жить!»

И она сладостно потянулась. Несмотря ни на что, жить так хорошо! Все, все интересно! Интересно изучать оружие, ходить на стрельбище, ездить верхом, делать перевязки, беседовать с людьми, выступать, видеть, как светлеют усталые лица.

Опять, как и тогда, когда Гуля снималась в кино, ей достался белый конь. Совсем такой, как Сивко. И куда бы ни прискакала она, всюду встречают ее, как желанную гостью:

— Гуля наша приехала!

— Артистка наша!

— Сестричка!..

Многое узнала Гуля за эти два месяца, многому научилась. Она радовалась успехам дивизии, гордилась ими, как и ее товарищи. Ей бы так хотелось написать домой обо всех событиях последнего времени: о том, как проходят учения, о том, что член Военного совета армии, дивизионный комиссар Абрамов, на красноармейском митинге сказал, что дивизия к боям подготовлена и выглядит кадровой, и о том, что дивизия получила от Военсовета армии благодарность. Но Гуля знала и еще одно: писать обо всем этом в письмах не положено.

Учения закончились. Командование армии занялось разбором проведенных учений. И в самый разгар его — в ночь на 10 июля — командовавший Первой резервной армией генерал Чуйков объявил приказ, полученный из Ставки Верховного Главнокомандования: немедленно двинуться в район Волги.

К Волге и Дону

Погрузка началась утром. И ровно в двенадцать часов дня 10 июля первый эшелон тронулся в путь.

Несмотря на то что железные дороги были так загружены в июльские дни 42-го года, перед воинскими поездами открылась «зеленая улица».

Теплушки шатались, их бросало из стороны в сторону, как утлые суденышки в штормовом море. Казалось, что дощатые стены вот-вот развалятся и рухнут. Поезда мчались с быстротой скорых и останавливались только для смены паровозов и для набора воды из станционных водокачек. И опять открывалась впереди «зеленая улица», и опять все качалось, скрипело, грохотало и мчалось по направлению к Волге и Дону, куда вот-вот мог приблизиться фронт.

Под угрозой вражеской авиации платформы и крыши вагонов были тщательно замаскированы ветками, травой, зелеными деревцами, и эти несущиеся вперед рощицы были едва различимы среди окрестных рощ и лесов.

Внезапно эшелоны остановились. Было утро.

— Где мы? Почему стоим? — спрашивали друг у друга бойцы, спрыгивая из теплушек на землю.

Воздух был темный от дыма. Пахло гарью, горелым зерном, дымились шпалы.

— Что случилось? — спросила Гуля, соскакивая с подножки вагона политотдела.

Она увидела вдали горящие здания станции и элеватора.

Как муравьи сразу же деловито принимаются за работу, когда разорят муравейник, так точно и толпа рабочих уже возилась на железнодорожных путях, ремонтируя их: одни снимали изогнутые рельсы, другие — горящие шпалы, заменяя их новыми.

— Хотите знать, что случилось? — спросил знакомый голос.

Гуля обернулась и увидела командира дивизии генерала Бирюкова и стоящего рядом с ним комиссара Соболя.

— Бомбежка! — сказала Гуля и подумала: «Вот оно, началось!» — А какая это станция?

— Поворино, — ответил генерал и, улыбнувшись, спросил: — Что, страшновато немножко?

— Да… нет, — чуть смущенно ответила Гуля. И, по обыкновению, встряхнув головой, добавила весело: — Ну ничего! Уж если пошла на такое дело, надо привыкать!

— Это верно, — сказал комиссар, молодой худощавый человек с тонкими чертами лица. — А кстати, интересно бы знать, не жалеете, что пошли на такое дело? Ведь пока не поздно, можно еще вернуться домой.

Гуля даже испугалась:

— Нет, что вы, что вы!

Не прошло и получаса, как эшелон двинулся дальше. Медлить нельзя было — с минуты на минуту ожидался новый налет фашистской авиации.

Ночью поезд долго стоял где-то в степи.

Гуле не спалось от мыслей, от воспоминаний, от тревоги.

Она встала и вышла из вагона, чтобы подышать свежим ночным воздухом.

Было тихо. И только возле одного из вагонов слышался в темноте чей-то голос. Звучал мягкий украинский говор, и Гуля невольно остановилась, точно ее окликнул кто-то из украинских друзей.

— Ты кохана моя, моя голубка, — говорил ласково и нежно молодой голос. — Мы ще з тобою багато чого побачимо та почуемо. Ось як прикинчемо з фрицем, вернемось до дому та заживемо з тобою, в лис пидемо…

«С кем это Костя говорит?» — подумала Гуля. Она по голосу узнала его.

Это был хлопец из-под Харькова, тихий и застенчивый. Гуля часто встречала его в штабе, где он был связистом.

«Наверное, это какая-нибудь замечательная дивчина, если Костя в такие времена решился высказать ей свои чувства. Не буду мешать им».

А Костя продолжал называть свою подругу самыми нежными словами, какие только можно придумать: и «серденько мое», и «любка моя», и «ясна голубка моя»…

Гулю разбирало любопытство.

«Ну кто же она такая? Хоть бы слово сказала в ответ! Ничем ее не проймешь. Немая она, что ли?»

Гуля не выдержала и подошла поближе.

— С кем ты только что говорил, Костя? — спросила Гуля, с удивлением оглядываясь по сторонам.

Костя смущенно кашлянул и переступил с ноги на ногу.

— Це я з моею рушницею розмовляю, — сказал он, — побалакать нема з ким…

Гуля засмеялась:

— А я думаю, почему это она все молчит?

— Це вона тильки зараз мовчить, — сказал Костя, — а як у бий пидемо, так вона так загуркотить, що у фашиста вси кишки повылазят.

Гуля поговорила еще с Костей, а потом вернулась к себе в вагон и, когда рассвело, записала в свою записную книжечку этот ночной разговор бойца с винтовкой.

На рассвете поезда снова замедлили ход и остановились. Это была какая-то небольшая станция.

— Станция Гумрак, — услышала Гуля чей-то голос за окном. — Отсюда рукой подать до Волги.

— Километров десять, не больше, — добавил другой голос.

Гуля с облегчением вздохнула: «Наконец-то! Почти прибыли на место».

Но никто еще не знал, где и когда будет разгрузка.

Пока что люди даром времени не теряли: кто поил лошадей, кто умывался, нагнувшись над краном, кто наполнял водой фляжки и с жадностью пил, ловя пересохшим ртом свежую струю.