Зеркала прошедшего времени - Меренберг Марта - Страница 40

– Натали, я прошу вас… Ну, богиня, обожаемая моя Наташа… Нет, сейчас…

– Ваше величество, меня будут искать… – тихо прозвенел из-за закрытой двери нежный голосок Пушкиной.

– Скажите, что у вас разболелась голова и вы уехали…

– Все будут думать, что я с Дантесом…

– Тем лучше – пусть все именно так и думают… Но я все равно ревную вас к нему… о-о-о-о, Натали… не уходите, я не отпущу вас…

Дальше он слушать не стал, стремительно, насколько позволяла ему хромая нога, убегая прочь вдоль гулких дворцовых коридоров…

Снег кружился над Петербургом, окутав его густой белой пеленой, за одну ночь изменив его цвет с привычного серого на черно-белый, выбелив мосты над Невой, литые чугунные ограды и обнаженные мраморные статуи Летнего сада, строящийся Исаакиевский собор и притихшую Дворцовую площадь.

Луи Геккерн шел по Невскому проспекту, заметно нервничая и поминутно глядя себе под ноги, чтобы не упасть на обледеневшей за ночь дороге. Он не видел Жоржа уже несколько дней и хотел встретить его сразу после того, как у гвардейца закончится дежурство. Его беспокойство достигло предела, потому что Дантес не ответил на его посланное накануне длинное письмо, и он хотел поговорить с ним о Натали.

Он почти не спал все эти ночи, терзаемый ревностью, и мысленно сочинял Жоржу одно письмо за другим. Он должен непременно поговорить с ним, потому что…

Потому что если Жорж разлюбит его, то ему незачем больше жить.

Все внезапно потеряло смысл – дипломатические переговоры с государем Николаем и коллегами-послами из иностранных миссий, дружеские разговоры с Отто, балы, приемы…

Жорж стремительно отдалялся от него, редко бывая дома, проводя все свободное время с сестрами Гончаровыми или с друзьями-гвардейцами. Со всех его рисунков теперь смотрели глаза Натали, которую он изображал то в виде лисички, то лани с огромными, испуганно косящими глазами, а в последний раз просто нарисовал ее портрет, очень похожий, и собирался подарить ей. Все его разговоры сводились к ней, к ее глазам, фигуре, голосу, и это было слишком похоже на любовь, и не заметить случившихся с ним перемен было невозможно.

– Луи!

– Здравствуй, Жорж, а я чуть было не прошел мимо… Я хотел прогуляться и встретить тебя, но, если ты устал, мы сейчас возьмем экипаж…

Дантес рассмеялся, отрицательно замотав головой, ловя руками снежинки, и обнял Геккерна.

Сердце Луи снова дало сбой, вздрогнуло, сжалось, метнулось вниз…

– Жорж, – тихо начал Геккерн, – я хотел спросить тебя – ты влюблен в нее, да?

– В кого?

– Ну, не изображай святую невинность, прошу тебя, – досадливо поморщился барон, стараясь говорить как можно более ровным тоном. – В госпожу Пушкину, конечно. В свете только и разговоров, что о тебе и этой даме.

Ты же дипломат, черт бы тебя драл – так держи лицо и не выдавай себя…

– Я не знаю… – Дантес, подняв голову, стал смотреть на снег, и казалось, что серое небо стремительно несется прямо на него, обрушивая тяжелые мокрые снежинки на его губы и ресницы. – Иногда мне кажется, что это так. Она такая красивая… Но я не хочу связываться с ее мужем – он настоящий псих, Луи… Безумный ревнивец.

– Ты говорил, что Бенкендорф приказал тебе ухаживать за ней. Я решил сначала, что ты просто исполняешь приказ.

– Нет… не просто. Кажется, я действительно влюблен. – Жорж покосился на своего помрачневшего друга и добавил: – Неужели ты ревнуешь меня к ней, Луи?

Геккерн, остановившись, внимательно и печально посмотрел ему в глаза, взяв юношу за воротник шинели и прижавшись к нему лбом.

– Да. Я не могу тебе лгать, Жорж, но я уже начинаю ненавидеть ее. Ты совсем не появляешься дома…

Дантес отвел глаза. Ему совершенно не хотелось рассказывать приемному отцу про Катрин и ее тетку Загряжскую, которая, похоже, охотно потакала прихотям любимой племянницы, часто уезжая из дому.

– Жорж… Не молчи, пожалуйста. Я все-таки твой отец, – барон натянуто усмехнулся, – и имею право спросить тебя.

– Готов ответить на любые вопросы.

– Тебе… больше нравятся женщины, Жорж?

Дантесу не хотелось разговаривать на улице. Ему хотелось немедленно оказаться дома вместе с Луи, обнять его, сломать эту невозможную, тяжелую ледяную корку в их отношениях, взять его за руку и все объяснить… Но, посмотрев в измученные, обметанные бессонницей темно-серые глаза Геккерна, он твердо сказал:

– У меня были связи с женщинами, Луи. Это… совсем иначе. Все по-другому… и роль у меня с ними иная, понимаешь… Но могу сказать тебе одно – больше двух-трех раз я с ними не выдерживаю… Они перестают быть тайной, Луи, и я теряюсь и понимаю, что – все, страсть прошла, утихла, как болезнь, и могу чувствовать к ним только нежность, уважение, платоническую привязанность – и не более. Я вижу, как они быстро меняются – буквально на глазах, превращаясь из нежного ангела в требовательную, хищную, жадную бабу, которая уже заранее готова считать тебя своей собственностью… Я поэтому и не хочу жениться – потому что знаю, что будет дальше…

Ах вот, стало быть, в чем дело – так это же совсем просто… уговорить Натали Пушкину, подсказать, слегка подтолкнуть ее – и все… и он снова – твой… А муж – черт с ним, он ничего не узнает, да и сам, говорят, далеко не святой…

Ах, Геккерн, ты хитрый старый лис…

– Я понял… Значит, у тебя ничего не было с Пушкиной, и поэтому ты так страдаешь, Жорж?

– Ничего. Ты прав. Несмотря на то что у нее была масса возможностей остаться со мной…

– Может, ты ей не нужен?

– Нет!– Дантес вздрогнул, покраснев, и Геккерн понял, что сделал ему больно. – Это не так! Я знаю – понимаешь, Луи? – чувствую, что она тоже неравнодушна ко мне… Она, кажется, боится кого-то или чего-то – ревности мужа, сплетен, намеков… Может быть, сестры…

– Ты теперь так редко приходишь ко мне, Жорж…

Дантес, прижавшись к нему головой, грустно улыбнулся:

– Не ревнуй… Потому что… ты видишь, мое отношение к женщинам быстро изменяется. Но не к тебе… Есть вещи, которые не проходят, Луи.

Он серьезно взглянул в его глаза, и Геккерн заметил в них слезы.

– Поедем домой… Я люблю тебя… но я страшно замерз. Ты же не дашь мне снова простудиться и умереть от холода, Луи, только потому, что мои признания в любви к тебе могут затянуться надолго? И знаешь… даже если я когда-нибудь женюсь… и у меня будут дети… я буду считать, что они твои и мои. И сына назову твоим именем… И я хочу, чтобы меня когда-нибудь похоронили рядом с тобой…

– Господи, да что ты несешь, Жорж? Может, ты и вправду заболел? – Геккерн поспешно отвернулся, чтобы Дантес не заметил, с каким трудом ему удается сдерживать слезы. – Окоченел совсем в своей тоненькой шинели… руки как лед… Пойдем скорей, вон свободный экипаж – через две минуты будем дома…

– Мне не бывает холодно рядом с тобой, papa, – рассмеялся Жорж. – Да… ты знаешь, мне так нравится быть твоим сыном… Бароном Дантесом-Геккерном…

– Имей в виду – это пожизненная роль…

– Есть иметь в виду! – рассмеялся Дантес, вытянувшись в струнку и вскинув белокурую голову. – Но мне другой и не надо…

Глава 11

Тень

Его боль проходила, отступала, прячась в темные, потаенные закоулки его души, и он уже постепенно привыкал к ее незримому присутствию, сжился с ней, как с ненавистной старой каргой, с присутствием которой приходится мириться в ожидании ее – или своей – неизбежной смерти.