Зеркала прошедшего времени - Меренберг Марта - Страница 25

«Вы – мое спасение, Натали… Как vi prekrasni! – отважился он произнести заученную русскую фразу. – Я хочу молиться на вас, потому что вы – чисты, как небесная дева… Вы – как белое облако, тихо проплывающее мимо… Спасите меня, Таша, – я гибну… А я не хочу умирать…» Она легко провела кончиками пальцев по его лбу. «Отчего же вы гибнете?» – спросила она и услышала в ответ: «Я так люблю, Natalie, что мне остается только одно – умереть… А моя любовь – далека и недоступна… И надежды у меня нет, милая Таша, и даже слез не осталось, а есть только крылья, но я так боюсь упасть и разбиться…» «Кого же вы любите, Жорж?» – прошелестел ее голосок, но Катрин, летевшая мимо, легко подхватила разговор, закружила его в танце, хохоча, обнимая его своими смуглыми руками, дразня и кокетничая… Смуглая леди сонетов, подумал он и решил, что будет молиться одному ангелу – Натали, но ему захотелось коснуться рукой веснушчатых плеч смуглой леди, потому что они казались на вид горячими, как огонь, но он так боялся обжечь крылья – больной мотылек, летящий на пламя…

А вот и танцующая императрица – коронованная белая лилия, величавая и воздушная, пронеслась мимо в объятиях молодого кавалергарда… Ласково кивнула Жоржу и Идалия в горностаевой накидке, прекрасная и порочная, огненная саламандра, не сводившая сверкающих кошачьих глаз с полковника Ланского… О Брей! – какая честь… Танцуя котильон с Катрин и Натали, он снова наблюдал, как стремительное людское море извивается, распадаясь на реки и ручьи, образуя разноцветные острова, и он выдохнул на ухо Катрин:

– Я хотел бы быть лодкой, чтобы пристать хоть к какому-нибудь берегу…

Катенька улыбнулась, удивилась, кокетливо повела смуглым плечиком, но, внимательно всмотревшись в его глаза, вдруг сказала, ахнув:

– Жорж! Что с вами? Вы не больны? Откуда у вас черные круги под глазами? Вам надо на воздух, сейчас же, немедленно!

Дантесу начало казаться, что потолок стремительно снижается и может вот-вот рухнуть на него, а в самой бальной зале медленно гаснут свечи, как в театре. Ему не хватало воздуху, стало тяжело дышать, и он, ласково стиснув тонкую сильную руку Катрин, прислонился к стене, стараясь не показывать, как ему плохо. Его тонкие крылья бессильно поникли, отказываясь снова вознести его над бальной суетой, и теперь он четко видел, что зала полна разноцветными насекомыми – ползающими жуками, порхающими стрекозами с огромными глазами, извивающимися в причудливом танце гусеницами…

– Ну что вы, дорогая Катрин… Вам показалось… Здесь и вправду душно – но я выйду в сад… позже. Не сейчас. Давайте еще потанцуем – вы так прекрасно двигаетесь, Катя, и я счастлив, что могу побыть с вами еще… Видеть вас, танцевать с вами – какое блаженство, и если бы я только мог…

Он запнулся на полуслове, увидев насмешливые глаза Кати Гончаровой.

– А можно без этих вот обязательных банальностей, барон? Я не хочу показаться грубой, но так не люблю, когда лгут… А вы, барон, лже-е-ец… – протянула Катрин, слегка ударив его по руке изящным резным веером.

– Простите, Катрин… Я не хотел вас обидеть – но вы и вправду очень нравитесь мне. Вы – необыкновенная девушка… И вы знаете – вам так идет загар…

– Опять вы лжете! – рассмеялась Катя, расходясь с Жоржем в котильоне по разные стороны. – Натали! – окликнула она побледневшую сестру. – Береги себя… Слышишь? Тебе бы не надо столько танцевать…

Государь в парадном зеленом австрийском мундире с золотыми эполетами, разгладив усы, подошел к Натали Пушкиной и важно подал ей руку. Таша присела в глубоком реверансе, опустив глаза, и Николай Павлович пустился с ней в тур медленного вальса под завистливые перешептывания барышень и дам. Она не смела поднять на него глаза, а он что-то шептал ей на ухо, и она краснела, чуть улыбаясь и покачивая своей чудной головкой в каштановых локонах. Ее большие белоснежные крылья, как показалось Дантесу, стали еще заметнее, они плавно поднимались и опускались за ее спиной, а рука государя, уверенно покоящаяся на ее осиной талии, была похожа на толстую зеленую гусеницу, вальяжно рассевшуюся на ветке вишни. Жоржу вдруг стало очень смешно, и он тихо рассмеялся, отойдя в сторону и закрыв лицо руками. Кажется, в зале еще больше потемнело, и он, стремительно развернувшись, помчался на ярко освещенную парадную лестницу, ведущую в роскошный, украшенный разноцветными фонариками царскосельский парк.

Он бежал довольно долго, стараясь отыскать пустую беседку или хотя бы скамейку, углубляясь в темные густые заросли акации, чуть подсвеченные полной, величавой луной, вальсирующей с яркими августовскими звездами.

– Господин Дантес! Какая встреча…

Жан Гагарин, чуть покачиваясь на каблуках своих мягких английских туфель, стоял в полутемной, заросшей плющом беседке в глубине сада, намереваясь открыть бутылку красного вина. Рядом с ним на уютной скамейке вальяжно развалился Хромоножка, лица которого не было видно, но Жорж, разумеется, узнал его по короткому нервному смешку, который тот издал при упоминании его имени.

– Выпьете с нами, поручик?

Жорж чувствовал, что ему лучше не пить. Свежий воздух слегка освежил его пылающее лицо и взмокшие волосы, и он расстегнул две пуговицы на мундире, чтобы легче было дышать.

Но эти двое… Опять они…

– А вам не хватит ли уже, Долгоруков? А как же вальс? Вы не боитесь упасть, наступив, на платье вашей прыщавой барышне? – хихикнул Жорж, кивнув в сторону Гагарина, и смешно изобразил вальсирующего Пьера, широко растопырив руки и припадая на одну ногу. Ямочки на щеках Гагарина мгновенно исчезли, темные вьющиеся волосы взметнулись веером, рванувшись в его сторону, и Ванечка, сжав кулаки, кинулся на Дантеса, повалив его на траву.

– Оставь, Жан, – раздался сзади невыносимо манерный и надменный голос Хромоножки. – Принеси-ка нам лучше бокалы, mon cher, – и мы выпьем за пошатнувшееся здоровье нашего бравого кавалергарда… да, Дантес? – Хромоножка встал со скамейки и, с усилием присев на корточки, склонился над Жаном, с издевательской ухмылкой наблюдая за его неумелыми попытками набить Жоржу морду, в то время как Дантес, помирая со смеху, даже не пытался сопротивляться. – Да слезь же с него! Все равно драться не умеешь!

– А вы умеете, Долгоруков? – спросил Дантес, стряхнув с себя неубедительно молотившего по нему кулаками кудрявого Ванечку и вставая с травы. – Что вы вообще умеете, кроме как делать томные глазки и выбирать шелковые рубашечки в тон жилетке – себе и вашему пусику с ямочками?

На сей раз удар кулака свалил Жоржа с ног, и он, ахнув от неожиданности, скорчился на траве, схватившись обеими руками за живот.

– Это чтобы у вас не было больше сомнений на мой счет, Дантес, – ледяным тоном произнес Хромоножка. – А теперь вы с нами выпьете, дорогой Жорж. А то я подумаю, что ваши силы и впрямь на исходе – и здоровье драгоценное подорвано в изматывающих… гхм… боях… без присмотра-то… Жан, окажи мне любезность – оставь меня с господином поручиком на пару минут… и принеси еще бутылку. И три бокала.

К удивлению Жоржа, кудрявый Ванечка, бросив на Пьера умоляющий взгляд и чуть поколебавшись, молча ушел, оставив их вдвоем. Боль в животе, нанесенная ударом кулака Пьера, начала отступать, и Жорж, пошатнувшись, встал на ноги, готовый разорвать на части гнусно ухмыляющегося Хромоножку.

– Уберите руки, Дантес, и послушайте меня, – высокомерно протянул Пьер, правильно оценив намерения Жоржа. – Если вы думаете, что ваше положение в гвардии прочно как никогда – вы ошибаетесь. Если ваш Полетика узнает, что вы курите опий… – Хромоножка нагло уставился на него широко расставленными, блестевшими в темноте глазами и недобро усмехнулся. – И еще… кое-что. О вас. И например, об Idalie…

Кровь бросилась в лицо Жоржу, мир зашатался и поплыл, разваливаясь на куски, и прямо перед собой он увидел прозрачные глаза Пьера, который теперь говорил очень тихо, наклонившись совсем близко к его лицу. От него пахло вином, и высокомерная, развязная улыбочка снова искривила его яркие губы, которые он вызывающе облизнул.